– Но почему движение вперёд, Гувер? И почему торговцы? Змеи? Стая, стая, стая… – И я начал трепетать, схватил холст и вонзил в него кисть, размазывая линии, разрушая всё подряд. Рисунок я швырнул в комнату Трейса, бросил дверь открытой и убежал. С меня довольно этой ерунды!
Холодное солнце вползло в дом.
Внизу гости столпились на месте убийства, где накрыли утренний чай с лепёшками. Отец Брейнтри пренебрежительно разглядывал тело. Лицо трупа превратилось в кровавый пудинг.
– Его вера, какой бы она ни была, не помогла ему выжить.
– Что бы ни случилось, в последние моменты жизни Реджинальд скакал, как первобытный человек, и разбивал семейные ценности. – Тётя Мейбл посмотрела на меня.
– Надеюсь, этот бедлам – не твоих рук дело?
– Моих, тётя? До сего момента я точно держал себя в руках. И я знаю, что творчество Реджи значило для вас очень много.
– Его творчество? Не сказала бы. Полагаю, именно оно и сбивало его с пути. Далеко от паствы – и гнилой плод.
– Не сказали бы? Что за святотатство? Эй, народ?
– Лорд Стем большой специалист, он утверждает, что Трейс рисовал, как грязный червь.
Но в этот момент Лорд Стем проскакал вниз по лестнице с холстом и счастливым выражением лица.
– Это выдающаяся картина, – объявил он, – свидетельство праздничного погружения Трейса в хаос и тьму. – Он показал нам картину, которую мы с Гувером создали в ранние часы. – Посмотрите на эти смертельные шипы, цвета мёда и ананаса. Пятнистое девственное успокоение, предложение шумных игр, истекающий линь, намёк на курицу на грунтовке, сам Трейс на переднем плане предсказывает собственное преднамеренное самоубийство, и, наконец, дикий шквал эмоций, размывающий линии, будто отбрасывающий в сторону и искусство, и самоё жизнь.
– Но какие кошмарные пропорции, – сказал я. – Это развалина.
– Это персик, и стоит он тысячу фунтов. То, что он мёртв и бледен, улучшает баланс парня.
Это просто праздник для меня, должен сказать. Забудь про поросячью свинчатку, Мейбл, – я заплачу тебе, сколько скажешь, за эту прелестницу.
– Значит, у нас тут не только нет убийцы под боком, – сказала тётя Мейбл, – но и решились мои финансовые проблемы. Оказывается, я настоящая покровительница искусства, а я и не знала. Похоже, один человек в вашем поколении всё-таки имел стоящий талант, а, племянник?
Гувер всплыл и многозначительно посмотрел на меня.
– Какая жалость, что потенциально прибыльная художественная карьера молодого человека навсегда перечёркнута кровью и обстоятельствами, а, сэр?
У меня родилось мрачное предчувствие, что сейчас я ударю его прямо в лицо. Но я удержался и подумал, что наши с Трейсом способности недалеко друг от друга ушли. Хотя мы оба представили наши варианты мира на суд и рассмотрение, факты не меняются.
Когда бандит Гарри Фиаско смотрелся в зеркало, он не видел извивающуюся щупальцами массу сгущенного отвращения, которую в такие моменты видим все мы. Он решил, что его внешность – эталон, по которому весь мир должен настраивать свою цветовую гамму. Его волосы стали его религией, и он считал город Светлопив хаотичным и неполноценным по сравнению с их сводчатым самообладанием. Но он решил пойти навстречу городу, а не против него. Простой человек.
Однажды он увидел, как сморщенная старуха с нервной собачкой вот-вот шагнёт в размытую улицу, полную машин. Он выхватил собачку из-под колёс разгоняющегося такси.
– Собака, я чаю, суть нежный плод, – сказал он и взял бабушку за руку. – И вам тут не рекомендуется переходить дорогу, мэм.
Мисс Кидди Кауфман была известна своей непредсказуемой реакцией. На этот раз она отреагировала воплем “Полиция!”, и Гарри бежал так быстро, как только несли его руки и ноги. Когда описание бабушки вылилось в фотопортрет на манекене Армани, копы потащили Гарри на опознание.
Шеф Генри Блинк, чьё пузо – один из нескольких объектов, видимых из космоса, разжёг “Гинденбург” и выставил шокирующие факты в воплебудке. Похоже, старуха решила, что обнаружила скрытое послание в высказывании Гарри – при фонетическом реверсировании “Собака, я чаю, суть нежный плод. И вам тут не рекомендуется переходить дорогу, мэм” превратилась в куда более угрожающее “Мэм, уродский тибидох цапнул меня за руку, и тут, мать, вы должны мне тысячу баксов”.
Блинк издал глубокий смешок, уставив сигару на подозреваемого.
– Классический лохотрон Стари Трг, пацан. Дармовщинка. Такие аферы приносят больше денег, чем война, а? Или другие лосиные рога мотивов. Ты никчёмный человек, если посмотреть, Фиаско. Надо было выбрать чего попроще – “Нашёл Деньги” или “Обсчёт”.
Гарри стрельнул в Блинка взглядом, но оковы наручников притупили удар, вкупе с коленопреклонённой прозой и прочей классикой.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, мистер Блинк.
– Ясен перец, не понимаешь, Гарри, – ты мелкая шестёрка, вышел погулять. Твои паро-
вички так и кричат об этом – “Стигмата Хард-бол” и “Дэу 51”, они? Корейский полуавтомат в ухватке на лодыжке – что может быть лучше для знакомства со спаниелем? По-моему, ты болен, чувак. Тебя причёска не мучает?
– Без труда не вытащишь и рыбку из пруда.
– Я же говорил, больной. Наслаждайся парадом.
В комнате наблюдения, полчаса спустя, Блинк и мисс Кидди Кауфман смотрели через двойное раздвижное окно на шестерых мужчин в комнате неудачников, все лицами вперёд, согбенные и шаркающие, спинами к стене с разметкой под рост. Все шестеро в одинаковых одеждах. Фиаско – третий.
– Не стоит выигрывать в пробах на роль в криминальной студии. Никто с той стороны стекла не видит нас, бабушка. Выбирайте номер и не ожидайте сотрудничества от этих ублюдков.
Кауфман выпучила глаза, строя рожи, как булькающая овсянка.
– Не спешите, мисс Кауфман, могила до сих пор ждала вас, подождёт ещё немного.
– Он стоял рядом со мной – они могут повернуться боком?
– Мальчики, повернитесь налево, – приказал Блинк в микрофон, и они нехотя подчинились, каждая конечность тяжёлая, как дубинка.
– Он перепугал меня, когда потребовал денег. Можно, чтобы они покричали?
– Потребуйте косарь, ребятки, – громыхнул Блинк в микрофон.
Ребята по очереди попросили денег, с разными степенями скуки в голосе.
– Должно быть, он истинный мыслитель, раз выдал такую хитрую уловку.
Блинк нагнулся к микрофону.
– Сформулируйте мощную мысль, ребята. Подозреваемый номер один, жуя жвачку, протянул:
– Летающее блюдце вогнутое, а не выпуклое. Закатив глаза, номер два поёрзал, а потом решительно заявил:
– Вода стекает в водосток против часовой стрелки в южном полушарии. Если бы часы изобрели в Австралии, повлияло бы это наблюдение на то, в какую сторону крутятся стрелки часов?
Гарри Фиаско издал тяжёлый вздох и затараторил:
– А, под нашими жизнями наша смерть тянется, как пустая плёнка под записью. – Он в смущении поднял глаза на планку ламп.
Номер четыре пробурчал что-то себе в грудь.
– Чего там? – рявкнул Блинк.
– Гора не превосходит горизонт, – гнусаво повторил парень.
Номер пять вытер нос рукавом и неохотно сказал:
– Да, пчела слишком тяжёлая, чтобы летать, – она просто поворачивает мир под собой с помощью телекинеза.
– Если никто не является островом, – объявил номер шесть, – я хочу выебать Манхэттен.
Посреди взрыва смеха Блинк повернулся к старухе.
– А я чего говорил?
Всё отлично и шоколадно, но Гарри Фиаско в комнате неудачников откровенно мучался. Стоя перед односторонним зеркалом, он по мере поступления указаний разглядывал пятерых собратьев по несчастью.
– Побегайте на месте, ребята.
Фишка опознания в том, что все должны быть одеты одинаково, чтобы свидетели разглядывали человека, а не шмотки. Но вещи на этих чуваках были такого низкого качества, что и сравнивать нечего. Цвета воспроизведены топорно. Сидит нелепо. Один парень словно вырядился в панцирь омара. Когда Гарри побежал на месте, он ещё начал свирепо трясти головой. Они его вообще ни в грош не ставят.
– Помахайте рукой перед носом, как слоновьим хоботом.
По идее, надо избегать и сильных различий в строении тел, но эти парни едва ли подчинялись тем же основам анатомии. В поле зрения попал мужик “летающее блюдце”. Политое Мейсом, его лицо являло собой бунт столкнувшихся видов. Он чисто выбрил свой любимый подбородок, но два других оставил на развод. В центре его обтянутого атласом лба цвёл прыщ, прямо как чертополох. В своей тишотке он выглядел злой карикатурой на Гарри.
Лицо парня прямо справа от Гарри казалось прозрачным. Его голова была мешаниной вен и бордовой паутиной, откуда смотрели глаза, как из недр позорного наказания. Его личность являлась безуспешной экспериментальной пиццей из костяного звездофрукта и выжженных поверхностных каналов, его штаны пузырились на коленях. Но он смотрелся вполне счастливым.
