Снег уплотнился, и тарелка в руках Вэкэта гнулась и жалобно звенела.
Наконец вход был отрыт и, набрав полные легкие воздуху, Вэкэт нырнул в пургу. Как и в прошлый раз, ветер тут же бросил его на землю и принялся катать. Вэкэт ловил руками неровности снега, чтобы ухватиться за них. Мелькнула почти полностью занесенная нарта. "Часть ремней можно с нее срезать и съесть!" — сверкнуло в голове. Сделав усилие, он все же уцепился за еле видимый заструг и пополз к нарте.
Он долго пытался выдрать нарту из снега. Но сугроб настолько уплотнился, что и ножу поддавался с трудом. Тогда Вэкэт решил не вытаскивать ее целиком, а только обнажить ту часть, на которой был наиболее толстый ремень. Это там, где передняя дуга соединялась с полозьями. Ремень затвердел и высох на морозе. Сталь ножа гнулась, словно резала не кожу, а металл.
Вэкэт пилил ремень, и тягучая горькая слюна заполняла рот. Он не чувствовал голода. Это было что-то другое, скорее страх перед смертью, чем простое желание поесть. Он знал, что от этого ремня скрючит его желудок, боль согнет дугой, но надо есть, чтобы выжить.
Вэкэт отпилил несколько кусков толстой кожи. Это была хорошая кожа, еще далеко не старая, и, видимо, какие-то крохи питательных веществ еще оставались в ней.
Наскоро подтянув оттяжки, он ринулся в палатку. В примусе еще оставался бензин.
Вэкэт решил сварить настоящую похлебку. Он разыскал давно заброшенную и выскобленную до блеска алюминиевую кастрюлю, набил ее снегом и поставил на разожженный примус. Отрезав от ремня небольшой кусок, положил в рот, ожидая, пока закипит вода. Он жевал тягучую безвкусную кожу и отгонял наползающие мысли о том, как готовится лахтачий ремень, как он выдерживается в специальной жидкости до того, что становится молочно-белым, скользким. Снег в кастрюле растаял быстро. Хорошая штука бензиновый примус!
Опустив в воду куски лахтачьего ремня, Вэкэт приготовился к долгому ожиданию: чем дольше будет вариться кожа, тем мягче она будет.
Самое противное — это ощущение слабости. Даже простые движения вызывали одышку и усталость. Вэкэту раньше было совершенно чуждо такое ощущение: он никогда не болел, а если и проводил в постели один-два дня, то лишь по твердому настоянию школьного врача.
Этого жалкого количества лахтачьей кожи, конечно, совсем не много. Надо было нарезать побольше. Все равно нарты испорчены. А потяг можно привязать прямо к поперечным перекладинам. Если добавить в кастрюлю хотя бы полметра ремня, это уже будет ощутимо для желудка.
Вэкэт выбрался из палатки, дополз до торчащей из-под снега нарты и принялся пилить ремень. Он хорошо потрудился над нартой, она почти вся вылезла из-под снега. Вэкэт потрогал ее и даже попытался пошатать ослабевшими руками. Ехать на ней еще можно. Во всяком случае, до полярной станции, вон до того плато, на которое только поднимешься — и можно катиться до дома…
Из снега торчал краешек консервной банки из-под сгущенного молока. Вэкэт нагнулся и выковырял банку из снега. Она казалась целой. Сунув банку в тот же карман, где лежали куски лахтачьего ремня, Вэкэт двинулся к палатке. Войдя внутрь, он ругал себя за легкомыслие: примус продолжал шуметь. Это было непростительной небрежностью — оставлять горящий примус в пустой палатке. Одно неверное движение воздуха — и пламя может перекинуться на брезент палатки. Это только с виду кажется, что брезент сырой. Он будет гореть, как фотопленка: вспыхнет, погаснет — и нет больше палатки.
Вэкэт высыпал куски ремня в кипящий «бульон», вытащил банку и принялся очищать ее от снега. Даже малых остатков молока на стенках будет достаточно, чтобы изменить вкус пресного кипятка и создать иллюзию питательного напитка. По мере того как банка освобождалась от налипшего снега, у Вэкэта росло беспокойство. Он старательно отгонял надежду, потому что чувствовал, что разочарование будет для него сильнейшим ударом. Дело в том, что банка была довольно тяжела, чтобы быть заполненной только снегом. Даже очень плотным снегом. Может быть, ока хотя бы наполовину… Но Вэкэт что-то не помнил, чтобы он выбрасывал недоеденные консервы. Наоборот, он старался все выскоблить дочиста. Обследовав со всех сторон банку и сдерживая нарастающее волнение, Вэкэт наконец убедился, что банка цела. И тут случилось неожиданное: слезы обильным потоком хлынули из глаз, рыдания потрясли ослабевшее тело. Вэкэт держал в руках банку, словно собственное сердце, вынутое из груди. "Вот оно, спасение, — думал Вэкэт. — Ведь эта банка даст мне возможность продержаться до конца пурги. Пурга должна кончиться. Это не декабрь, когда пурга может длиться месяц. Я спасен!"
А в котелке клокотало варево из лахтачьего ремня, наполняя палатку терпкой вонью. Над водой поднималась шапка обильной пены.
Вэкэт выключил примус. Первой мыслью его было вылить содержимое из кастрюли, но благоразумие взяло верх. Он осторожно снял кастрюлю с примуса и поставил в дальний угол палатки: пусть стоит до поры до времени.
Теперь надо было установить, что же содержится в консервной банке. Этикетки не было, а символы на дне банки ничего не говорили Вэкэту, хотя он знал, что они означают содержимое. Что бы там ни было — это еда, это жизнь. Если это мясные консервы, надо сварить суп. Пожиже, чтобы можно было растянуть на несколько дней. А если это сгущенное молоко, то развести в чайнике…
Вэкэт вытащил нож и осторожно принялся вскрывать банку. "А вдруг пустая?" — с замиранием сердца подумал Вэкэт. Но рука чувствовала, что в банке что-то есть. Она не могла быть совершенно пустой. Вэкэт расширил ножом отверстие. В банке было сгущенное молоко. Оно застыло на морозе, поэтому не выливалось в пробитое отверстие.
Вэкэт облизал лезвие, слегка запачканное молоком. Обильная слюна потоком хлынула в сухой рот, скулы свело. Не торопиться, спокойствие… Надо найти чайник и натаять в нем снега. Побольше, полный чайник, И в нем уже развести молоко.
На этот раз Вэкэт не стал набирать снег под спальным мешком. Он отогнул полу палатки и наскреб чистого снега, без оленьего волоса, без грязных, бензиновых пятен. Умяв снег в чайнике, он поставил его на огонь. Когда снег превратился в воду, Вэкэт добавил еще снегу и повторял это до тех пор, пока чайник не наполнился горячей водой. Осторожно, стараясь не уронить ни одной капли, Вэкэт принялся перекладывать застывшее сгущенное молоко из банки в чайник. Он доставлял себе маленькое удовольствие, каждый раз облизывая лезвие ножа. Выскоблив дочиста банку, он налил в нее из чайника уже побелевший кипяток и несколько раз тщательно промыл банку, пока она не заблестела, как новенькая. Он не стал вновь кипятить чайник, решив, что кипячение разрушит питательные вещества, содержащиеся в молоке.
Вэкэт поискал кружку, которую давно забросил, потом подумал, зачем пить из кружки, когда можно из носика чайника. Тогда не потеряешь ни капельки драгоценной жидкости. Но прежде Вэкэт вывернул наизнанку спальный мешок, выбил снег, снял верхнюю одежду и забрался в мешок. В палатке было почти тепло, и даже белый налет инея на потолке растаял.
Устроившись удобнее, Вэкэт подтянул чайник и жадными воспаленными губами впился в помятый носик.
Вэкэт глотал горячий напиток и стонал от удовольствия. Он почти силой отрывал свои губы от чайника, чтобы отдышаться. Потом опять припадал к носику и сосал, глотал, снова сосал…
С усилием оторвавшись от чайника, он лизнул повисшую белую каплю на носике. На сегодня довольно. Он и так выпил почти половину. Так нельзя. Единственное оправдание в том, что для восстановления сил надо получить большую порцию. Чтобы потом частично восстановить утраченное, разумными дозами поддерживать силы.
Чайник стоял на снегу на расстоянии вытянутой руки.
Надо потерпеть до завтра. Утром можно сделать три-четыре глотка. А теперь хорошо бы заснуть, чтобы энергия зря не растрачивалась.
Сегодня можно отказаться от воспоминаний, потому что они подошли слишком близко к настоящему и будут беспокоить затянувшуюся рану. Сегодня только спать. Не может быть, чтобы пурга продолжалась вечно. Она может кончиться так же внезапно и неожиданно, как неожиданно Вэкэт нашел банку сгущенного молока. Терпение и вера. Все будет хорошо… Вэкэт уснул почти мгновенно, провалившись в пустоту. До него лишь изредка долетали порывы ветра.
…Это был маленький «Ту», как детеныш большого «Ту-104». Он и в воздухе чувствовал себя резво, мог позволить себе резкий вираж, крутой разворот. Среди пассажиров было много эстонцев. Рядом уселась дама с огромными блестящими шариками на тоненьких цепочках в ушах. Когда она поворачивалась, шарики разлетались в стороны, и Вэкэт боялся, что они заденут его или, хуже того, оторвут даме мочки уха.
Стюардесса объявила о предстоящем полете на русском и эстонском языках. Название «Таллин» она произнесла так же, как Агнес, с небольшим придыханием, так что получалось "Тайлин".
