Ознакомительная версия.
— Ничего ты не понимаешь, — сказала Софи почти нежно.
— Да?
Она кивнула, поглядела на часы и пробасила:
— Мой падший ангел… Я говорю «падший», потому что ты уже почти рухнула на дно греха вместе со мной… Но светлый луч любви в твоем сердце спасет нас обоих, я это знаю… Довольно же слов…
Она повернулась ко мне, и ее губы накрыли мой рот. Я вдруг понял, что Дракула в это время переходил к делу, и она, кажется, настроена серьезно. Я поцеловал ее в ответ, а потом ее руки прошлись по моему телу, и я понял, что она настроена не просто серьезно, а окончательно серьезно…
Следующие полчаса я опущу. Это одно из самых сладких и нежных воспоминаний в моей жизни, делиться которым я пока что не готов. Да и не с кем.
Через полчаса мы лежали рядом, и я безостановочно болтал:
— Дракула был, конечно, гений пикапа. Спасти вампира — это круто. Но сейчас такое не проканает. Сегодня надо втирать подруге что-нибудь экологическое. Что, уступая грязным домогательствам, она уменьшает совокупный человеческий carbon footprint[10]. Или спасает бродячих животных… Мол, отдашься вихрю страсти — останутся жить эти десять собачек… И фотографию на стол. Можно даже так шантажировать. Или, еще лучше, что-нибудь про старых цирковых лошадок. Что их не пустят на колбасу, а дадут спокойно дожить на юге Франции… Не, про юг Франции не надо, а то бабу зависть задушит. Не понимаю, почему пикап до сих пор не взял на вооружение. Женщине всегда нужен высокий моральный повод для того, чтобы раздвинуть ноги. Это, по-моему, биология… Слушай, а давай в следующий раз в гробу?
— А тебе на кровати не понравилось?
— Понравилось, детка. Но в гробу интереснее.
— В гробу будет трудно раздвинуть ноги, — сказала Софи. — Даже при наличии высокого морального повода.
Она лежала рядом совершенно голая — похоже, совсем про это забыв. Я заметил татуировку на ее плече — красное сердце с черной звездой в центре. Я уже видел этот символ на экране монитора в ее гробу. Звезда была немного неровной и напоминала рваную пулевую пробоину. В ней были две крохотные белые буковки — LH. Чем-то они походили на аккуратные острые зубы…
— Обязательно попробуем в гробу, — сказал я, — у меня это теперь идея фикс… На что ты так внимательно смотришь?
— На цель.
— То есть?
— Погляди на картины, — сказала Софи. — Ничего не замечаешь?
Я уставился на стену. Не заговори она про картины, я вряд ли обратил бы на них внимание. Но теперь мне показалось, что среди них появилась новая.
На ней был большой красный цветок, написанный маслом. Подчеркнутая небрежность делала его похожим на иероглиф, нарисованный спешащим каллиграфом с помощью малярной кисти. Я не помнил яркого пятна на этом месте. Но подойти к картине было нельзя — под ней был трехметровый обрыв.
— Новая картина? — спросил я.
Софи кивнула.
— Она появляется, когда пол уходит вниз. Но этого недостаточно. Кровать должна подвергнуться… В общем, определенному типу нагрузки. Сымитировать такое невозможно, я вчера не меньше часа пробовала. А сейчас получилось почти сразу…
Она склонилась ко мне и звучно поцеловала меня в губы.
— Спасибо, милый. А теперь тебе придется немного побыть мужчиной.
— В каком смысле? — напряженно переспросил я.
— Нужна твоя физическая помощь. Если у тебя хватит сил. Мне нужно дотянуться до этой картины. Тебе придется встать внизу. А я залезу тебе на плечи.
— Ты хочешь ее украсть?
— Нет. Хочу снять с нее несколько кусочков грунта. Никто не заметит… Давай только быстро, у нас нет времени… Оденешься потом.
Удерживая на плечах ее вес (который она все время переносила с одной ноги на другую), я размышлял, чем было это удивительное приключение — внезапным взрывом искренней страсти с ее стороны, или продуманным экспериментом по приложению к кровати колебаний единственно правильной амплитуды и частоты… Это ее «я вчера не меньше часа пробовала» никак не шло у меня из головы.
— Готово, — сказала она наконец и спрыгнула на ступеньку рядом с той, на которой я стоял.
У нее в руке был крошечный пинцет и два прозрачных пластиковых пакетика вроде тех, в которых выдают таблетки и наркотики.
— Что ты там собирала? — спросил я.
Она попыталась спрятать свой улов за спину, но я перехватил ее руку и после короткой и довольно серьезной под конец борьбы завладел одним из пакетиков.
Внутри было нечто похожее на крохотный кусочек краски, отщипнутый с холста. Кажется, она сказала правду. Но из краски торчали какие-то волоски… Я поднялся по каменным ступеням и сел на кровать — туда, где было пятно света. Теперь можно было лучше рассмотреть находку.
— Это же комар! — воскликнул я.
— Именно, — ответила Софи.
— Мы что, лезли сюда из-за комаров?
— Это комары с ДНА Дракулы, — сказала она, садясь рядом. — Когда Дракула занимался живописью на пленэре, он ловил укусивших его комаров и вклеивал их в картины. Таким образом он оставлял тайный ключ для вампиров из будущего, которые захотят с ним связаться.
— А зачем нам связываться с Дракулой? — спросил я.
— Тебе незачем, — сказала Софи. — А у меня к нему есть вопросы.
Я ощутил смутную обиду.
— А почему мне незачем?
— Тебя не особо заботит освобождение человечества.
— Ты так говоришь, потому что я вампир из России?
Софи нахмурилась, собираясь ответить, но в этот момент раздался далекий скрежет какого-то механизма. Я заметил, что плиты пола снова пришли в движение. Софи поглядела на часы.
— Милое дитя, — сказала она басом, — скоро рассвет. Негоже, чтобы досужие люди видели тебя выходящей поутру из дома вампира… Тебе пора в путь.
Я поглядел на Софи, потом на висящую на стене картину.
Но картины там уже не было. На этом месте темнела обычная дубовая панель.
— А как эта картина называлась? — спросил я.
— «Свидетели Неизбежного», — сказала Софи.
— Дракула имел в виду комаров?
Она поглядела на меня как на идиота.
— Он имел в виду тех, кто захочет его встретить. И придет сюда за ключом.
— А что тогда такое «неизбежное»?
— Неужели непонятно? Любовь. Которая одновременно есть пропуск к тайне. Дракула ясно дал это понять, устроив доступ к картине таким образом…
Мне вдруг показалось, что на меня смотрит множество скрытых в стенах стеклянных глаз.
— Но если свидетели любви не комары, то кто тогда? — спросил я, оглядывая комнату.
— Как кто, Рама, — сказала Софи нежно. — Мы с тобой.
Я вдруг действительно почувствовал себя идиотом. Причем неизлечимым.
— А теперь пошли отсюда, — сказала Софи. — Самое время смыться.
На следующий день в классе Софи поздоровалась со мной не то чтобы неприветливо, но и не особо приветливо — и сразу перестала обращать на меня внимание. Сев за парту рядом со мной, она повернулась к Эзу и начала говорить с ним по-французски. Тот рассказывал что-то смешное, и Софи смеялась так счастливо, что я немедленно стал испытывать ревность.
Она вела себя так, словно ночью между нами ничего не произошло. Можно было подумать, мне просто приснились все эти вчерашние трансформации пола (выражение отлично подходило и к перемещениям каменных плит, и к ее имперсонации Дракулы).
Если бы не комар с прилипшим кусочком краски, которого я тщательно осмотрел перед тем, как отправиться на лекцию, я вправду мог бы так решить. Но комар был настоящим.
Наконец пришел Улл. Софи с Эзом замолчали, и мне стало чуть легче.
Улл написал на доске:
Seminar 3 Golden Parachute Miscellaneous Final Initiation[11]
Опустив мел, он грустно оглядел класс.
— Это наше последнее занятие, — сказал он. — Потом вы разъедетесь по домам и втянетесь в работу. Вы будете выполнять много разных дел — каждое национальное сообщество ставит сегодня перед вампирами-ныряльщиками особые задачи. Но если бы вы спросили, что является самым важным с практической точки зрения для нас всех, я ответил бы не задумываясь. Это, конечно, Золотой Парашют. Именно о нем мы и будем сегодня говорить.
Он подошел к доске и нарисовал на ней несколько религиозных символов — христианский крест, полумесяц, звезду Давида, какую-то индийскую закорючку и непонятный мне китайский иероглиф.
— Задумайтесь вот над чем. Каждый человек на земле знает, что когда-нибудь умрет. Поэтому — именно поэтому — и существуют мировые религии. Чем ближе к развязке, тем чаще человек бегает в храм локального культа, где ему за небольшую мзду обещают спасение того, что он считает собой. Некоторые особо доверчивые люди настолько боятся посмертного исчезновения, что с шумом и треском уходят из жизни по своей воле, налепив на лоб сомнительный билет в рай… Однако удивительно вот что. Подобная религиозная озабоченность характерна лишь для социальных низов. Если мы поднимемся в высшие слои человеческой иерархии, мы встретим странное, чтобы не сказать поразительное, безразличие к вопросам загробия… Так это, во всяком случае, выглядит со стороны…
Ознакомительная версия.
