Мы ползем все выше и выше в сторону горного хребта Сноудонии, что вздымается перед нами на повороте дороги, потом снова, на другой излучине, исчезает в небе. Будто кто-то машет у меня перед глазами увеличительным стеклом. Ни с того ни с сего, из ниоткуда ослепительно ударяет кобальтово-синий свет. Мусора. Я останавливаюсь. Лоб прошибает пот. Позади нас завывает на бешеной скорости универсал «Вольво», знакомый с каждым изгибом и выпуклостью этой дороги. Мое сердце стучит как безумное. У меня никогда не было серьезных траблов с законом, но мне всегда делается не по себе при виде мусоров. Даже когда я замечаю их на матче или гуляю по городу вечером, у меня обязательно возникает чувство, что сейчас я нехило огребу и все дела. Всегда ж по ушам ездят такими штуками, нет? О том, как простые, ни в чем не виноватые ребята типа меня гуляют себе, никого не трогают, в следующую секунду их швыряют в камеру и предъявляют бог знает что. Торговля наркотиками, некрофилия, вооруженное ограбление… Я подрываюсь с места и вижу, что Милли давится от смеха, высунувшись из окна, читая нас словно раскрытую книжку.
Прямо по курсу, где дорога угрожает перетечь в тротуар, тускло освещенный знак «Хорошая еда, хороший эль и теплый прием» резко заворачивает нас в длинный вихляющий проезд, идущий напрямик через лесную чашу и выводящий нас к самому «Кингз Хед». Он ни насколько не изменился — начиная с чугунной скобы для очистки ботинок у двери, и заканчивая запахом осины и углерода, висящего в воздухе. Реально бьет по мозгам, вид отсюда. Смотришь прямо на созвездие долины, внизу нее — озеро, оно реально мерцает в электрическом голубом свете вечера. По оттенку неба сразу можно сказать, что вдобавок стоит ждать пиздец какого полнолуния. Жалко, не взял камеру. Реально кадр для «National Geographic». Ей-богу, если тебе завязать глаза и привести сюда, не просечешь, что это в Британии. Канада, Россия или чего-то типа. На самом деле, я уже готов к тому, что на нас сейчас попрет медведь. Мы некоторое время стоим на парковке, молчим, вылупили глаза, впитываем энергетику этого всего, курим пополам сигарету и посреди всей этой природной эйфории до нас вдруг доходит, что таблетки себя никак не проявили. Ни одного признака. Говоря абсолютно честно, меня бы точно также вперло, если бы без спешки раздавил пару пинт местного эля, закусив какой-нибудь вкусной штукой из паба — окороком с яичницей или креветками с чесночным соусом плюс жареная картошка или что-то в этом роде, но если окажется, что нас обули, вечеру хана. Хотя вряд ли Син станет втюхивать лажу. Он берет оптом, и вряд ли найдется идиот, кто попробует наебать Флиннов. Обрати внимание, в условиях войны и активизации служб безопасности…
Когда мы входим, или, мне бы следовало сказать, когда Милли входит, это как сцена из вестерна. Ее появление вгоняет весь паб, где сидят по большей части дедки, в состояние полного офигения. Пинты останавливаются на полпути, дым скапливается слоями над баром, а потом разговоры возобновляются. Милли-эффект. Милли занимает потрепанный кожаный диван в укромном уголке. Над ней глаза барсука светятся оранжевым, отражая гулящий огонь. Я вешаю пальто на спинку дивана и заказываю выпить. Бармен, которого я помню еще с прошлых времен, нисколько не изменился. Как и все прочее в этом заведении — неподвластном ходу времени. Спрашиваю пинту «Стеллы» и пинту «Текстоунс» для себя, а на сдачу ставлю пару песен в музыкальном автомате — эти самые «Jamming» Боба Марли и «Crystal» New Order.
Когда я возвращаюсь, Милли заливается соловьем, щелкая пальцами и жадно посасывая сигарету. У нас на пару фантастическое настроение. Делаем по глотку из пинт.
— Отличная тема, только мы с тобой вдвоем. Типа все как раньше, нет?
— Раньше? Только не надо устраивать мне тут вечер воспоминаний.
— Знаешь, я примерно об этом как раз и думал. Как я всегда использую прошлое в качестве стартовой точки к настоящему, а ты используешь будущее.
— Стартовой точки!
— Ну да, ты всегда разговариваешь о том, что мы собираемся делать, или чего нам надо было бы сделать, а я всегда разговариваю о том, чего мы делали. Я прям как мой старикан, пойми. Безнадежно ностальгичный.
— Я бы сказала, что тебе сложно примириться с тем фактом, что ты вот-вот разменяешь третий десяток. Что ты скажешь «до свидания» своей жизни.
— А ты страдаешь ниибацца предубеждением против взрослых. Сама не так давно разменяла второй десяток, а для девчонки это уже солидный возраст.
— Но я не ссу кипятком. На самом деле я жду не дождусь, когда вырасту в большую ненормальную кобылу и получу законное право смотреть «Frost».
— Я думаю, ты права, ё. Наверное, у меня уже начался какой-то преждевременный кризис среднего возраста. Кроме шуток, я иногда смотрюсь в зеркало и, бля, себя не надуешь. Я выгляжу ниибацца старым, Милли, вот ей-богу.
Должен признаться, я, в общем-то, жду, что она начнет доказывать обратное, но она не начинает. Значит, я выгляжу на хуй как старик.
— Ты знаешь, что «кризис среднего возраста» это просто эвфемизм для «сексуальный неудачник»?
Она прикуривает сигарету и пробегает по мне глазами, и я чувствую, как у меня вспыхивает затылок. Мне с трудом удается вовремя придумать возражение.
— А, в этой категории у нас проблем нет, ё.
И, действительно, нет. Просто фишка в том, что я вечно то и дело на сверхурочных, а Энн Мэри заканчивает рано, и у меня, у нас элементарно приутих тот пыл, что был год назад. Вот и все. Но эта разница не составляет проблемы.
— Козел. По-любому я не завидую тому, кто привязан к одной паре сисек, а у нее, у твоей миссис, сиськи огромные. Отдаю ей должное, круто, наверно, всегда иметь под рукой возможность секса.
— Не надо вот так сворачивать, ладно, Милли, а?
— Не. Я об обладании. Собственности. Вот я о чем. Ебучем собственничестве.
— Таблетка поперла?
Она подносит пинту ко рту и внимательно рассматривает покрывало из пены.
— Это величайшая аналогия природы взаимоотношений, выпивание пинты, ты знал?
— А ну да, давай проедем.
— В общем, ты покупаешь пинту, несешь ее к своему столу и некоторое время получаешь от нее удовольствие. Первые несколько глотков — освежающие и волнующие, еще несколько — умиротворяющие, а все остальные утрачивают искру и игру пузырьков. Твои вкусовые ощущения притупляются. Ты резко опрокидываешь опивки и меняешь опустевший стакан на новую пинту.
Я наклоняюсь к ней и усмехаюсь. Она отпихивает меня. Она вечно начинает бычиться, когда нажирается, Милли-то… Такое ее маленькая головенка выдает, что охуеешь, ё.
— Тока у меня внутри скорее цистерна метилового спирта. Я тебя на хуй убью, прежде чем ты хотя бы попробуешь меня променять.
Она замолкает, мордаха погружается в мечтательность. Брови сходятся, и из нее проскакивает взгляд, полный растерянности.
— О чем я говорила?
— Метил. Собственничество.
— Где мы?
— Я не знаю, где вы, девушка, а я — в «Кингз Хед» в Уэльсе.
Она откидывается на спинку, ее лицо без предупреждения расплывается в ослепительную улыбку.
— Я хочу написать об этом эссе. Дай мне блокнот и ручку, сейчас же. Я буду объяснять метафизику моногамии через действие метилового спирта.
Ее глаза сначала устремлены словно внутрь ее головы, потом резко переходят на меня, сумасшедшие и совершенно потемневшие.
— Прогони нам это еще разок, — говорю я, умирая со смеху.
Ее лицо вытягивается, и челюсть начинает дрожать.
— Госсспди! Я того. Я пизжу, Джеми.
Мы еще повыпендривались, а я сижу и угораю над ней. Уже забыл, что ее накрывает в три раза хлеще, чем всех остальных, такой она звереныш. Надо было для начала давать ей половину. Когда впирает и мне, я топчусь у писсуара и стряхиваю с члена капли мочи. С этой штуки у нас приход не постепенный, никаких предупреждающих знаков, ничего. Просто берет и с пинка сносит нам к хуям башню. Выбивает у меня из башки и мысли, и память, так, что я даже теряюсь, кто я есть. Сплошная пустота и две тонны свинцовой эйфории, которые пускают заряд через ноги и вверх, к паху, животу, грудаку — взрываясь калейдоскопом невероятных ощущений в голове.
Экстази, ё.
Ниибацца клево!
Впечатление такое, что прошло лет сто, прежде чем я в состоянии выяснить, где я и чего происходит. Тело парализовано. Вот что происходит. Не могу пошевелиться. Стою я, с хуем в руке, что ниибацца приятно, если интересно знать, не в состоянии застегнуть брюки. На вершине мира стою я.
Заходит какой-то мужик, отливает и уходит.
Просто пятно.
И еще один я.
Абсолютно на вершине ебучего мира.
Окружающая обстановка вплывает в мой фокус, ноги делаются легче, еще легче, пока вдруг не подносят меня к умывальнику, где я застегиваю штаны и брызжу себе на рожу холодной водой. Пялюсь в зеркало, и мое отражение проскальзывает в нем и опять пропадает.
