Меня привлекала его перезрелая загнивающая красота в густой сочной зелени, которая и цвела, и гнила на одном дыхании. Я впадала в экстаз от упоительной и изысканной хрупкости пышных гардений, ночного жасмина и сладких олив, чей целительный аромат заглушал даже всепоглощающий запах гнили. А потом — как-то разом и вдруг, — в ноздри бьют ядовитые испарения, клубящиеся над крышками люков подземных мусоросборников. Кошмарное варево из тухлой рыбы, испорченных перцев, грязных подгузников преет в знойной послеполуденной духоте. Спертый и влажный воздух, душные тепловые волны — причина обмороков, нарколепсии, одышки.
Меня завораживала декадентская архитектура, сложное плетение железных балконных решеток. Крутые ступеньки, высокие окна — от пола до потолка, — деревянные ставни, худо-бедно спасавшие от полуденного солнца. Задние дворы, плакучие ивы, чьи поникшие ветки были как трепетные шатры вокруг тонких стволов.
В Новом Орлеане я знала только Беттину, сексуальную немку экс-патриотку, бывшую певицу из постиндустриального кабаре, специализировавшуюся в свое время на известных эстрадных мелодиях, слямзенных у Марлен Дитрих. Когда Беттине приелись сложные махинации в музыкальном бизнесе, она подалась в банкиры. Что-то связанное с инвестициями. Она владела полуразрушенным особняком на окраине Французского Квартала, который купила на городском аукционе. Пыталась добиться, чтобы ему присвоили статус исторического памятника архитектуры. Собиралась его отреставрировать и продать обратно городу. С прибылью двести процентов. Но пока что особняк стоял заброшенным — уже почти десять лет. Правда, весь мусор оттуда убрали. Беттина мне разрешила пожить там — вроде как сторожем, — пока я не найду себе квартиру.
Через пару дней после того, как я там поселилась, в шести кварталах от особняка случилось одно происшествие со смертельным исходом. Мы с Беттиной возвращались из кафе. Проехали на красный на углу Эспланады. Пожилой негр, переходивший дорогу, застыл на месте с открытым ртом, пораженный моими пламенно-рыжими волосами и тесной белой футболкой. Он не заметил грузовичок доставки горячих пончиков, приближавшийся к нему с другой стороны. Его подбросило в воздух на тридцать футов. Он упал на асфальт и раскроил себе череп. Добро пожаловать к Большому Повесе. ((прим.переводчика: Большой Повеса — Big Easy — прозвище Нового Орлеана, имеющего славу беспечного, развлекающегося в свое удовольствие города.))
Я сняла маленький домик, задний дворик которого примыкал к монастырской стене. По утрам я пила кофе на огромной тенистой веранде на задах дома и наблюдала за развлечениями монашек, которые, как я понимаю, предпочитали подвижные игры на воздухе типа бадминтона или волейбола. Моим соседом был юный женоподобный педик с пограничным раздвоением личности и музыкальными пристрастиями студента Джульярдской музыкальной школы. Каждое воскресенье он распевал гимны в местной баптистской церкви. Я уехала из Нью-Йорка, потому что меня достало, что все меня достают, докучают, надоедают, запаривают, заебывают и так далее — и в результате я поселилась в доме рядом с распаленным озабоченным подростком, страдавшим безудержным вуайеризмом — в частности, у окна моей спальни. Застывший взгляд, замороженная улыбка, дерзкая поза. Я не знала, как от него избавиться. Однажды он мне позвонил и предложил пообедать вместе. Я сказала, что не сегодня — я сейчас занята, у меня в самом разгаре ритуал вызова дьявола для последующих половых сношений, так что я уже голая и готовая. Он даже не дал мне договорить. Сказал, что я нагло вру. Что он меня видит. Я сижу в сарафане, при полном параде — сижу нога на ногу и покачиваю левой ногой. Он наблюдает за мной через щель в ставнях, с радиотелефоном в руке. Я заорала, чтобы он убирался. Сказала, что хватит за мной шпионить. Разумеется, он не послушался.
Мне это виделось так: я приезжаю в Новый Орлеан, и у меня начинается новая жизнь. Я сбежала от всех, кого знала; мне ничего не хотелось — только покоя. Погрузиться в блаженное оцепенение и прийти в себя. Восстановиться после всего, пережитого за тридцать лет. Продлилось все это ровно месяц. А потом позвонил мой испанский нацист. Сказал, что скоро приедет в гости; что ему стало скучно в Лос-Анджелесе — но, скорее всего, я так думаю, он просто нарвался не на того человека и оказался по уши в говне со своей вечной ложью, в которой, в конце концов, сам запутался. Я — дура такая — сказала ему, приезжай. Через пару дней он заявился. И остался на три недели. К концу этого срока я уже была готова его убить. Кажется, у меня началась паранойя. Я почему-то решила, что он приехал убить меня.
Все эти безумные, замороченные фантазии: что он приехал за мной по приказу главы своей сатанинской церкви, который избрал меня в качестве ритуальной жертвы — приношения, достойного Князя Тьмы. Что может быть лучше, чем Царство Смерти, где электричество магии всегда освещает проходы в соседнее измерение.
Сперва меня очень влекло к этой испанской скотине. Из-за ошибочного впечатления, что после курса интенсивной терапии и последующей реабилитации, из забитого ребенка, обиженного на весь мир и готового мстить всем и вся, он превратился — каким-то чудом — в озорного чертенка, способного простить, забыть и забить. Хитрая бестия. Сумел даже меня одурачить.
Его веселость, его зажигательное возбуждение — игристое, блескучее, — все равно омрачалось приступами депрессии, вспышками гнева, затяжными периодами сумрачного настроения. Спасения от этого не было. Как не бывает спасения от весеннего ливня — можно только надеяться, что он скоро пройдет.
Дни проходили в горячечном сексуальном бреду. Его дешевые трюки вполне удавались; я и вправду поверила, что он — Князь Тьмы, которому он так хотел подражать. Хотя я должна была сообразить, что к чему. Мастер в искусстве обмана и махинаций. Неотразимый насильник. Внешне — красивый, как сто чертей. Но внутри — весь гнилой.
Вполне вероятно, что он все выдумывал. Все. Я даже не знала, сколько ему лет. Когда он рассказывал о себе, каждый раз это была совершенно другая история. У меня у самой была склонность сочинять всякие сказки — вешать лапшу на уши, — но мне всегда удавалось выдерживать свои байки в реалистичном ключе, подводя кульминацию ближе к факту, нежели к выдумке. А он уже не различал правду и вымысел. В конце концов, запутавшись в паутине своей собственной лжи, он принял оборонительную позицию, стал раздражительным, агрессивным. Очень скоро мне это надоело, и я его выгнала на хрен.
Но он продолжал меня доставать. Постоянно звонил — извинялся, просил прощения. А когда я отказалась снова впустить его в мою жизнь, у меня дома стали твориться странные вещи — электрические разряды носились по комнатам, отчего двери шкафов и буфетов сами собой открывались и закрывались, как припадочные. Весь дом наполнялся отрицательно заряженными частицами, создавая силовые поля, через которые не пройдешь. Надо было немедленно что-то делать.
Святая вода, соль, шалфей. Изображение мерзавца, который, как я себе это воображала, преследовал меня через многие жизни. Попытка снять с себя груз его проклятия, которое, по его представлениям, я должна была у него забрать.
Я закрутила роман с одним юным красавцем, буквально мальчишкой, что помогло мне прийти в себя. Как-то раз я взяла велик и поехала в парк — очередная попытка вырваться из длинных щупалец моего испанского нациста. Он по-прежнему мне звонил. По-прежнему доставал меня. Как одержимый. Это было ужасно. И вдруг мне навстречу — пленительное долговязое видение во всем черном. Просвистел мимо. Склонившись над рамой ржавого дребезжащего велосипеда. Руки и ноги торчат во все стороны. Соски затвердели мгновенно. Я рассеянно ущипнула себя за сосок. Хотелось позвать его, развернуться, броситься следом. Потом я долго себя ругала, что не послушалась своего инстинкта. Приехав домой, я сразу же побежала к соседу-гомику. Вся в расстроенных чувствах: вернулась с пустыми руками, упустила такую добычу… лакомый кусочек. Сосед выспросил все подробности. Где именно я его видела. Что у него за велик. Какие глаза: голубые или карие. Блондин, брюнет или шатен. Ботинки, туфли или кроссовки. Потом напустил на себя заговорщицкий вид и сообщил, что он может устроить свидание уже завтра вечером. Эдди живет всего в паре кварталов от нас. Сосед-гомик уже несколько месяцев безуспешно пытается у него отсосать. А теперь у него будет хотя бы возможность увидеть из первого ряда — то есть, как я понимаю, у окна моей спальни, — как я буду лишать Эдди девственности.
На следующее утро весь мой задний двор был заставлен изящными железными столиками и стульями, спертыми у богатых соседей и в окрестных кафе. К подарку прилагалась коротенькая записка: «украдено для твоего удовольствия… всегда в твоем распоряжении… Эдвард Рекс…». В жопу цветы. Эдди ухаживал оригинально — преподнес мне садовую мебель. И тем более ценно, что он все это украл.
