Он молчит, пытается умерить дыхание… Не знает, что тут можно ответить, просто, шумно гоняя воздух, сипит. Тогда она осторожно подталкивает мыском туфли дверь, и та медленно отъезжает на скрипучих петлях.
Холодный зев мрака дышит ему в лицо. Голова начинает кружиться, бездна напротив медленно вытягивает пол из-под ног. Он пытается удержаться – цепляется за дверной косяк. Взгляд падает вниз, и он тут же отшатывается: под ногами далеко внизу, словно ночное небо перевернулось, плывут россыпи мерцающих созвездий – сонная магма. Волна высотного испуга подкатывает к горлу. Он оседает, смотрит дурашливо на спутницу. Девушка зачарованно глядит в эту разверзшуюся пропасть, лицо ее плавится в зыбких клубах табачного дыма. Словно спохватившись, она тянет ему из пачки сигарету. Его кулак разжимается, и забытая мелочь выскальзывает. Монеты, невесомо кувыркаясь, уплывают одна за другой в черную пустоту, как дымок в форточку. Вот и заплатил. Он набирает в легкие воздух, ошалело смотрит на выщербленное звездами лицо Вселенной. От нее идет ровное, величественное дыхание. Благоговейный трепет бежит мурашками по телу, но главное – тянущийся из-за спины, как последняя ниточка с реальностью, этот прелый, земляной запах, он словно усиливает все его ощущения, делая их живыми, необычайно острыми, без этой ниточки не было бы ничего. Перед глазами течет вечность – та самая, тихая река, сотканная из звездных мириад, влекомых черным ветром, река, ставшая его наваждением, химерой, – протяни руку, коснешься ее. После мытарств и скитаний он причалил в гавань вселенской гармонии. Замкнул разорванное кольцо своего непутевого существования. Соединился с вечностью. Ее поток обтекает тебя, просачивается сквозь поры, струится по венам, он чувствует себя единым целым с этим бескрайним космосом, все связано, и все имеет смысл.
Время замерло, они тихо курят на краю звездной пропасти, словно в медитативной дреме. Он вдруг понимает, ему хорошо именно здесь – в этом месте, на этом краю. Как ни крути, но это и есть его порог, рубеж, до которого – все лучшее, и за которым – только оглушительная мгла, бесконечная немая ночь… Шаг вниз, и она оборвется – вот эта самая ниточка из земляных запахов, и тогда не увидеть, не понять ничего, никогда, даже это свое наваждение, свою звездную химеру – она же и размолотит его в облако пыли. Что же он наделал… Что же наделал…
– Лучшее место, ты прав, – не глядя на него, вдруг произносит она. – Видела эту красоту с разных точек, но тут лучше всего. Долго не могла взять в толк – из-за чего? Потом, кажется, поняла. Из-за этих старых разбитых ящиков и этого запаха… Чувствуешь? Тот еще дух, но если б не он, никогда не подумать, что эта красота взаправду, что ты сам взаправду… Всегда так – из какой-нибудь дыры такой вид… Это как в детстве, помнишь? Летний кинотеатр, последний сеанс… Залезть на грязную стену забора, утопающего в листве, и во все глаза смотреть на экран… больше ничего не нужно… Самые худшие места – на этом заборе, но других даром не надо, даже если за так пропустит билетер… потому что вот этот запах пыльной листвы, неправильного места, и все, что там на экране, вдруг оживает… Говорю тебе, тыщу раз проверяла, с разных точек, даже вон с той, – тычет пальцем в случайную звезду, – но именно из этой дыры – лучше всего!
Они снова долго молчат, пока сигареты совсем не истлевают.
– Пора, – голос рядом заставляет его вздрогнуть.
– Уже?
– Не забыл? Тебе туда… – кивает она в черную пустоту.
– Я вернусь?
– Не знаю. Вряд ли.
– Почему?
– Ты сам так решил.
– У меня есть шанс?
– До этой двери – всегда есть шанс.
– Кто ты?
– Между нами, правильный ответ на этот вопрос и есть твой шанс, – спокойно улыбается она.
– Так кто же?!
– Я – 7895 – повторов, страница 768, – и снова улыбка.
– Погоди. – Он лезет за пазуху. Но книги нет. Выронил, потерял? Ах да, он ее так и оставил тогда на той полке.
– 7895 повторов? Подожди, я должен вспомнить… сейчас… я вспомню… – Лихорадочно соображает, поднимает на нее воспаленные глаза. – Нет, не морочь мне голову, ты не похожа на Смерть… и для Жизни ты слишком хороша…
– Такого мне еще никто не говорил, – почти смеется она, – но ты на верном пути.
– 7895 повторов? Погоди… сейчас… сейчас… я непременно вспомню…
Река поднимается. Черный ветер задувает, гонит прилив.
– Так кто же я? Ну! Быстрей! Ты же знаешь мою цифру! Последнее слово его коробит. Кто бы она ни была, зачем так? Он сжимает виски, смотрит на нее пристально, пытаясь разгадать – кто перед ним? По этим губам видно – произнесенное слово не просто ей нравится, оно для нее родственно, и это запутывает его совсем. Не сказать что лицо напротив красиво, скорее оно необычно, миловидно-неправильное лицо, и вместе с тем со странной переливчатостью: легкий поворот головы, случайное движение, и оно вдруг преображается в нечто болезненно-прекрасное, недостижимо-совершенное, как искусственная греза; словно сидящая рядом и есть воплощение идеальной Цифры, идеальная числовая бесконечность, сорганизованная из хаоса… И тут он все понимает, без какой-либо арифметики: перед ним не та, что приходит забирать, другая – та, которой он тогда не поверил. Как просто и так горько, ведь он не может поверить ей и сейчас. Она выдала себя. Как простодушное дитя, нечаянно проговорилась: ее тотем – цифра, в ее природе – то, от чего он бежит, – не одиночество, не страх, нет – повтор! Пронизывающий ткань всего сущего, скребущий мышиными лапками, невыносимый, сводящий с ума – повтор! повтор! повтор! Как скрепами она держится им. Она настолько зависима от него, что против воли забыла свою настоящую суть – быть воздухом между цифр. И ведь ни капли нет в этом ее вины – она нанизана на остов повтора неумолимым божеством, в чьем ведении главный счет: тик-так, тик-так, тик-так… Можно ли поверить ей, когда главные четки в костлявых руках Времени? «Лучшее место», – она права… только если поймал свой ритм, свой бит, свою живую, неправильную синкопу, ломающую мертвенный счет Времени, упраздняющую его. Но, может, он сбился со своего ритма? Растратил? Упустил? Теперь он знает – нет. Он просто не нашел свою синкопу, не придумал ее, даже особо не постарался и растворился в эхе общего счета, дал себя усыпить. Рябь, круги на воде – вот теперь его имя. Никто не виноват, никто – сам. Одышка сжимает горло, черный ветер задувает сильней, треплет волосы, лезет в рот, пробирая потроха промозглой тишиной.
* * *
В бар сквозь арку входной двери течет молоко утреннего света. Уже слышны звуки разлепившего глаза города, с лестницы доносится глухая дробь шагов, звя —
кает посуда на кухне, мешаясь с сонными голосами. Уставшая рука тянет из-за батареи бутылок пыльные настенные часы. Взмах тряпки по стеклу циферблата, и мерцающие мириады пылинок взвиваются, невесомо кружат, замирая в солнечном свете, как наэлектризованные. Бармен дышит на стекло, полирует его рукавом. Прячет часы обратно, в свой схрон, вздыхает. В клубах не увидишь настенных часов. И вправду, не бог весть какой шанс… для тех, кто никогда не ищет свою синкопу.
