— Да нет, я буду пиво.
— Ну, тогда я буду колу. Спасибо вам. Девушка слегка поклонилась и закрыла дверь ванной, откуда тотчас же послышалось жужжание фена.
Под шум работающего фена Мукаи позвонил и сделал заказ. Голос служащего звучал холодно, и у Мукаи сразу испортилось настроение. Он спросил, как скоро его заказ будет выполнен, и ему сказали, что приблизительно минут через двадцать. Сейчас, мол, очень загружены. Ответ не содержал в себе ничего обидного, но на Мукаи он произвел тягостное впечатление. Он стал думать о служащих отеля, потом мысли его перескочили на Маки, обращавшуюся со своим адвокатом как с прислугой… «Отчего все так? — спрашивал он себя. — Сначала несчастье пускает ростки внутри тебя, где-нибудь в потаенном месте, а потом в один прекрасный день все вдруг вырывается наружу». Эти мысли были естественным следствием его отношений с Маки.
До знакомства с нею его существование ничем не омрачалось. Он с головой ушел в поиск фотографий, и такая жизнь ему нравилась. У него и мысли не возникало задавать себе вопрос о том, радует ли его эта работа и чувствует ли он себя свободным. Мир на фотоснимках казался застывшим. Мукаи нравились такие фотографии, которые говорили лишь о том, что было на них запечатлено. Разумеется, у него случались периоды увлечения газетными фотокорреспонденциями и снимками с театров военных действий, а в юности он признавал только художественную съемку. Но кроме художественных фотографий и газетных репортажей ему нравились еще и работы знаменитых фотографов, образно выражаясь, работы высшей марки. Мукаи понял это, работая уже у Акико Мошидзуки. Из них он предпочитал мирные и спокойные, то есть те, которые не дали бы ему повода к саморазрушению.
Мукаи родился в семье служащего, в северной части префектуры Саитама. Он рос с ощущением, что все, кто собрался под этой крышей — его родители, он сам и даже его младший братик, — были не более чем тенями. Отец работал печатником в конторе, которая находилась за пределами Саитама и даже Токио, мать половину дня проводила за прилавком магазина, правда, недалеко от дома. В общем, это были тихие, незаметные люди. Как-то, еще в начальной школе, на дне открытых дверей Мукаи тщетно пытался отыскать глазами свою мать, которая должна была стоять в толпе. Ее внешний вид и одежда, да еще манера держаться позади всех с опущенной головой делали ее почти невидимой.
Он не мог припомнить, чтобы отец громко смеялся или, наоборот, впадал в сильный гнев. Их дом стоял на участке, принадлежавшем его деду; когда родился Мукаи, вокруг еще расстилались рисовые плантации. Отец возвращался домой довольно рано, даже когда бывал навеселе, и никогда не приглашал друзей или коллег по работе. Семьей они почти не выезжали, все совместные путешествия Мукаи мог пересчитать по пальцам. Он хорошо запомнил только одну поездку — в Сендай. Как-то летом, на второй год его учебы в колледже, вся семья отправилась посетить фамильную усадьбу матери, что находилась в Миядзу. Было время праздника О-Бон*. поэтому в Сендай все гостиницы и рёканы** были переполнены. Для них был забронирован номер в «Сити Хотел», но по ошибке он оказался занятым. Едва им объявили об этом, как отцовское лицо изменилось до неузнаваемости. На мгновение оно исказилось от гнева, мускулы напряглись, во взгляде мелькнула угроза, и Мукаи испугался, как бы отец не принялся орать на служащего во все горло. Но, как оказалось, причин для испуга не было, просто его отец на секунду стал другим человеком.
* Праздник поминовения душ усопших, в Японии период каникул.
** Гостиница в национальном стиле.
Прошло несколько лет, и Мукаи покинул родительский дом, поступив в университет. Его отец оказался не таким уж тихоней, как воображал себе Мукаи. Он понял, что и гнев, и прочие эмоции его отец не выказывал просто так. В этом они были очень похожи. Мукаи глубоко прятал свои чувства, с самого своего детства он старался проявить их, но его внутренняя защитная система работала хорошо, и ничто не могло вырваться из глубин его сердца. Друзей у него не было, те же, с кем он поддерживал отношения, считали его скучным и слишком мрачным. Он не раз говорил себе, что правильно сделал, приняв себя такого, каким он был на самом деле, и в конце концов оставил бесплодные попытки выразить свои чувства.
Надо заметить, что все его знакомые с первого же момента общения начинали ощущать тот барьер, который Мукаи выстраивал между собой и окружающим миром. Он полагал, что единственными женщинами, кто испытывал к нему привязанность, были Акико Мошидзуки и Маки в первое время их знакомства. Но тем не менее ни та, ни другая ни разу не одаривали Мукаи такой улыбкой, какой одарила его Мегуми, девушка из клуба садомазохистов. «Еще никто мне так не улыбался», — думал Мукаи, ожидая того момента, когда наконец умолкнет фен.
— Это действительно вкусно, — сказала Мегуми, отправляя в рот немного риса.
— Этот клуб — твое единственное место работы?
Мукаи пил пиво прямо из горлышка.
— На данный момент да.
— А до этого у тебя была другая работа?
— Да.
— Тебе не нравится, что я задаю вопросы?
— Вовсе нет.
— Знаешь, я первый раз разговариваю с такой девушкой, как ты.
Еду принесли, пока Мегуми была еще в ванной. Ела она аккуратно, поднося еду ко рту через одинаковые промежутки времени, и при этом смотря в окно, где виднелась стена небоскреба, в котором размещался токийский муниципалитет.
— Вы бываете в других клубах?
— Особенно в садомазо…
— Ах да…
— Ты говорила, что работаешь там два года.
— Там? Да, два года.
— То есть около того?
— Точно не скажу… Бывают такие, кто бросает это дело почти сразу, а бывают и такие, кто занимается этим более тридцати лет. Короче, есть всякие.
— Пиво будешь?
— О нет, спасибо!
— Ты что, вообще не пьешь?
— Было время, когда одна могла выпить целую бутылку.
Ее настоящее имя было Джунко Саито. Когда-то она пила виски, саке и джин каждый вечер. Ей тогда было около двадцати, и она училась в университете. Она могла выпить целую бутылку виски и остаться трезвой. И не потому, что так хорошо переносила алкоголь, а скорее из-за того, что никогда не теряла контроля над собой.
— Ого! Целую бутылку! Круто…
— Да, но очень плохо для здоровья, поэтому-то я и бросила пить.
— Так ты была настоящей пьяницей!
— Похоже, что так.
Она задалась вопросом, а зачем, собственно, она рассказывает все это? Да, действительно, можно было сказать, что она была самой настоящей пьяницей. «Если бы я рассказала ему, что на самом деле происходило в те времена, он бы и не понял. Никто ничего не может понять. И нет никакой надежды, что кто-то когда-нибудь что-либо поймет». Джунко не верила, что можно понимать, договариваться, верить…
— Слушай, вот ты говорила, еще до того, как мы начали, про ту странную женщину…
— Ах, про ту, что умеет читать сигналы, передаваемые по проводам и телефонным линиям…
— Ну да.
— Ну, на самом деле я никогда особенно не верила в это.
— Что это за женщина?
«В конце концов, я не обязана ему рассказывать, — подумала Джунко. — Эта девушка действительно существует. И я знаю об этом по меньшей мере уже полгода. Если этот парень работает на телевидении или в газете, то эта история может выйти мне боком. Хозяйка категорически запретила говорить о клиентах, например, называть имена известных людей, посещающих клуб. Это кончится тем, что история может попасть в какой-нибудь еженедельный выпуск, а журналисты ведь отпугивают клиентов».
С некоторых времен ей стало нравиться в клубе, и она не хотела лишаться этой работы. Клуб был для нее не только средством заработать себе на жизнь, работа поддерживала ее психологически.
— На первый взгляд совсем обыкновенная.
— Обыкновенная?
Джунко решила говорить откровенно.
— Ну…
— Что «ну»?
— Дело в том, что нам запрещено болтать с клиентами.
Едва она произнесла эту фразу, как инстинктивно почувствовала, что ее собеседник занервничал. Садомазохисты, они все такие: сначала подозрительно любезные, а потом вдруг взрываются. Ей еще не попадались подобные типы, но она слышала о них от хозяйки и других девушек. Так, ничего особенного, но иногда достаточно в чем-то не согласиться с клиентом, чтобы заработать синяк под глаз. Человек начинает шутить по поводу своих физических недостатков, но если ты засмеешься с ним вместе, он может выйти из себя и потаскать тебя за волосы. И это не имеет ничего общего с тем, что происходит во время сеанса. Один неверный взгляд, и тебя до смерти забьют ногами. Вообще-то все они разные, но есть у них одна общая черточка — заводятся они с пол-оборота.
— Ах, действительно. Э-э, да… прости, пожалуйста.
Он попытался овладеть собой. «Не доверяй ему», — мелькнуло у Джунко в голове. Гнев — не то чувство, которое можно подавить так быстро, и она хорошо это знала. И к тому же если этот деятель связан с журналистикой, да еще тиснет статейку — кто знает, что из этого потом выйдет?
