На темном четвертом этаже, когда он стоял перед дверью в квартиру, набираясь храбрости перед встречей со Зверюгой, он ощутил дуновение знакомого недоброго ветерка. Закружилась тьма на ступенях, затем рассеялась — она медленно шла к нему большими шагами. Люси — черная майка, черные узкие брючки, темные волосы, сами собой развевающиеся, как от ветра. Полуиндианка, полуеврейка. Она пробежалась глазами по его лицу, как слепая, когда та дотрагивается пальцами, собираясь не вступить в контакт, а сначала выяснить, не кроется ли где враждебность. Стивен безучастно стоял, пока она снимала с волос крошку мяса. Она положила кусочек на ладонь и уставилась на него.
— Это я на работе. Я устроился на новую работу. — Она подняла глаза и пытливо на него посмотрела. — Когда ты их разрезаешь, ты видишь, что внутри? Ты можешь заглянуть внутрь и посмотреть, что там?
Стивен переступил с ноги на ногу.
— На фига?
— Они ведь живые, да? Они страдают. Как мы. Ты разве не видел у них внутри яд? В кишечнике, густой, черный и липкий? Или под печенью, ну, или еще где-нибудь?
— Я видел только потроха. А токсины накапливаются, в общем-то, в мышечной ткани. Не между органами.
— Я не о токсинах. Ты решил, что я имею в виду сахар, кофеин и тому подобную хрен)(>? Блядь, так получается просто оттого, что живешь. Родители тебе это делают до тех пор, пока не накопишь сил, чтобы их остановить. И лаже когда ты их остановишь, уже слишком поздно. Семя брошено и растет, растет, пока не захватит все твои органы и не заебет мозги. Вот такого ты разве ничего не видел?
В ее голосе было отчаяние.
— Я-то особо не присматривался, может, что-то и было.
От ее упорства Стивену было не по себе, но она была женщиной, потенциальным источником любви, и ему не хотелось ее разочаровывать.
— Вблизи я видел только сердце. Весит шесть фунтов, представляешь? И оно еще билось, когда я держал его в руках, будто пыталось что-то в себя засосать. Но в конце концов оно остановилось.
Люси выглядела неожиданно уставшей.
— А у нас сердце тянет только на два фунта, не очень много места для любви.
Он смотрел, как она продолжила путь по лестнице на пятый этаж, как ее смуглые пальцы скользят по перилам, и представил их на своей щеке.
В квартире было холодно. Разжиревшая от обжорства Зверюга этого не замечала. Стивен направился прямиком в ванную, ему надо было посрать. Он чувствовал тяжесть говна в кишечнике, стиснутого в крупных венах паха так, что от этого болят ноги. Крошечные частички фекалий могут просочиться через стенки кишечника и направиться точнехонько к его лицу и мозгам, он будет стареть, стареть, стареть… они украдут у него будущее.
Он запер дверь, присел, завел член за унитазное сиденье, нагнулся вперед и напрягся. Он пописал, секунду сфинктер сопротивлялся, потом расслабился, и полтора фута серого говна выстрелили у него из жопы — на сухом фаянсе выше воды остался жирный след. Хоть какашка и была длинной, один ее конец неровно был сломан, и он понял, что еще не разгрузился до конца. Ему это никогда не удавалось, его организм никогда не мог избавиться от всего бывшего в нем яда за один присест. Он спросил себя, не это ли имела в виду Люси.
На подтирку у него ушло много газет.
В спальне. Пес поскребся по доскам пола и посопел в знак приветствия. Стивен с грустью погладил его. Собака была таким важным символом, так много значила в телевизоре и во внешнем мире. Она ассоциировалась с пешими прогулками по залитым солнцем лугам, когда ты идешь и беззаботно смеешься, взяв под руку легко одетую женщину, бросаешь мячик радостно визжащему малышу, чтобы он его поймал. Но Псу было мало что известно о солнечном свете. Этот обломок животного всю жизнь прожил, так ни разу не выйдя из теней квартиры.
Что-то тяжелое прогрохотало снаружи по коридору — Зверюга выползла из уборной и, храпя, отправилась на кухню, как свинья, прорывающаяся сквозь навозную кучу. Он мог мысленно нарисовать ее себе со всеми подробностями — голова наклонена вперед, ноздри раздуты, слюна течет с подбородка на грудь, на грязную набивную ткань с цветочками. А если посмотреть сзади — сырое пятно менструальной крови, от которого платье липнет к покачивающейся заднице и бедрам, сутулые плечи, пятна на оголенных икрах, распухших, как и все остальное ее тело. Даже через закрытые двери и стены, с которых отслаивались обои, до него доносились миазмы ее ненависти. Он спросил себя, чувствует ли она то же самое, — его ненависть была не слабее.
Так было всегда. С той самой секунды, когда он выскочил из ее пизды, они терпеть не могли друг друга. В замусоренной кухне на столе, с которого они по сей день ели, она вытащила его из дерьма между своими ногами и прокляла. А он, предчувствуя целую жизнь еще худшего дерьма, написал ей в глаза.
Стивен не выходил за порог квартиры, пока ему не исполнилось пять лет. К тому времени, хоть его сердце разрывалось в тоске по невообразимо большому миру и говорило, что надо бежать так далеко и так быстро, как только могут его маленькие ножки, он достаточно много знал, чтобы понять, что не выживет один. На некоторое время Зверюга была необходима для его существования. Но с того момента мельком увиденной возможности его детский мозг стал считать месяцы до наступления зрелости и избавления. И с тех пор за каждым уходящим годом следовал только наступающий, который приведет его к независимости и свободе.
Но этого не случилось. Когда ему минул тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый (и остальные), он обнаружил, что почему-то кое с чем опоздал — хотя его отвращение к Зверюге и собственной убогой дерьмовой жизни никоим образом не уменьшилось. Бесстрашие пятилетнего ребенка истощилось настолько, что для него стало невозможным долгое время находиться вне стен квартиры. За годы, пока он рос, Зверюга настолько присосалась к нему и уничтожила все те признаки, по которым мир мог его узнать, что уйти, просто покинуть это место, стало чем-то смешным и невероятным.
Стивен не выходил из своей комнаты как можно дольше: сидел на кровати и лениво гладил Пса, пока картинки с телевизора летали по комнате и манили, как шлюхи. Но в конце концов случилось то, что, он знал, обязательно случится: раздался вопль в два раза сильнее, чем в фильмах ужасов, не оставлявший сомнений в том, кто здесь бог и повелитель.
— Стивен!
По коже побежали мурашки.
— Стивен, ужин готов.
Если бы он еще промедлил, она бы пришла за ним сама, поэтому он вышел в коридор и печально потащился на кухню. Одинокий Пес что-то проворчал ему вслед.
Он сразу понял, что что-то стало по-другому, произошла перемена в отношениях. Всяческие мелочи — то, как она стояла и смотрела на него, чуть иное расположение жировых складок, даже форма кровавого пятна у нее сзади на платье — тысячи намеков на то, что начался новый этап его невзгод. Стивен осторожно подошел к столу, сел, не сводя с нее глаз.
— Маму не надо заставлять тебя ждать, ладно? — Я устал.
— Надо думать. На.
Она что-то поставила перед ним. Стивен с недоверием поглядел на это — кусок овечьего желудка, который дымился с краев, свисающих с тарелки. Его не очистили, и внутренняя сторона была изукрашена на складках непереваренной растительной массой. Он потрогал это пальцем.
Зверюга, уже работавшая челюстями, засекла движение.
— Знаю, ты это любишь. Специально приготовила, чтобы побаловать тебя после твоего первого дня на работе. Давай, приступай.
Стивен не пошевельнулся, и Зверюга осклабилась.
— Мммм. Прямо тает, прям как масло. Не спи над ним, а то остынет.
— Я это не буду.
— Очень-очень вкусно. Я тебе настоящий пир устроила. Ну давай, кушай.
Его насторожили прямо-таки соловьиные трели в ее голосе, за ними скрывалось нечто смертоносное. Ситуация обострялась.
— Я сказал, не буду. Я такое не ем.
Зверюга медленно опустила ложку.
— И что именно тебе не нравится, Мистер Хуесос?
— Нормальный человек это не ест. Нормальный человек не отрезает от животного кусок мяса и не кладет прямо себе в тарелку. Он просто грязный.
Зверюга поперхнулась смешком, шмыгнула носом и зачавкала через стол. — Блин, наармальный чииловек! Чииловек нормальный! Ой, смотрите на этого пизденыша, какой он теперь умный! Ух ты, целый день нас дома не было! Мы теперь, похоже, все знаем!
Стивен сжимал вилку ладонью до тех пор, пока рука не заныла.
— Ебнутый ты идиот, Стивен. Думаешь, на денек вышел из дома и уже стал, как все? Думаешь, за сегодня стал большим и сильным? Ну-ка, покажи мне, мудачок, какие мы сильные. Уебывай отсюда, ищи себе, где жить… Ты дебил. Без меня, без этого дома, в котором ты живешь по моей милости, насколько тебя хватит?
Ему казалось, его кишки превращаются в какую-то жижу. Он хотел завопить, что он может быть как все и однажды он встретит свою любовь, найдет себе жену и все остальное. Но знал, что сучара права: уйти из этого дома он не может. Он кое-что себе планировал. Ему нужно быть в безопасности, чтобы сымитировать жизнь, которую показывают по телевизору. Мечты о том, чтобы переделать себя, без этого будет невозможно осуществить.
