– Es contrario a la ley discriminar contra cualqiiier persona![35]. – читает он мне из справочника, выпущенного на двух языках городской Комиссией по правам человека, который я сам составлял!
И в этот момент звонит телефон. Пуэрториканец стоит надо мной, как моя мать когда-то стояла с ножом, он орет на меня по-испански, а секретарша объявляет, что со мной хочет поговорить мисс Рид – в третий раз за сегодняшний день!
– Мне не хватает тебя, Арнольд, – слышу я шепот Манки.
– Извини, сейчас не могу…
– Я очень-очень тебя люблю.
– Да, отлично, можно, мы поговорим об этом позже?
– Как я хочу почувствовать твой длинный член у себя в серединке!
– До свидания!
И еще меня раздражает, что она шевелит губами, когда читает. Вы думаете, что это так трогательно? Нет, это абсолютно невыносимо видеть, как твоя возлюбленная, которой уже почти тридцать, за обедом ползает глазами по строчкам, выбирая кино. Я знаю, что она мне предложит, еще до того, как произнесет вслух – это можно прочесть по губам! Через день после нашего возвращения из Вермонта я купил для нее «Воспоем ныне славу знаменитым соотечественникам», красиво упаковал и послал, вложив карточку «Потрясающей девушке». Она стала носить эту книжку на съемки. Вы думаете, чтобы не скучать в свободную минутку? Как бы не так! Она хочет поразить всех – педераста-фотографа, женщин прохожих, незнакомых мужчин, которые заглядываются на нее сзади, – своей разносторонностью. «Посмотрите на эту дивную задницу – у нее настоящая книжка! Она еще и грамотная!»
Накануне она обратилась ко мне с трогательной просьбой:
– Расскажи, что мне надо читать? Потому что если я такая замечательная, как ты говоришь, то мне нельзя быть глупой.
Как серьезно я занялся составлением списка литературы! Вот и решил начать с Эджи, в его книжке были фотографии Уокера Эванса, я посчитал, что они, напоминая о детстве, помогут ей глубже понять свои корни (прошлое, в котором, конечно, может найти обаяние только какой-нибудь еврейский придурок с леворадикальными убеждениями, а уж не дочь пролетария), – наивный мальчик, я действительно собирался развить ее ум! За Эджи последовал «Динамит» Адамица – мой собственный, пожелтевший, времен колледжа. Мне представлялось, что ей будет приятно разглядывать мои студенческие пометки и она тоже придет к пониманию различия важного и банального, общего и частного и так далее, найдет интересные главы, например, о жестокой эксплуатации в угольной промышленности, о воблитах.
– Ты что, действительно никогда не читала книжки под названием «США»?
– Блин, да я вообще никаких книжек не читала.
Тогда я покупаю ей Дос Пассоса в твердом переплете, из серии «Современная библиотека». Будем выбирать книжки простые, но развивающие. О, у нас все получится, я уверен. Тексты? Пожалуйста. Вот, например, Дюбуа «Души негритянского народа», вот «Гроздья гнева», вот «Американская трагедия». А это – «Белый бедняк» Шервуда Андерсона, книжка, которую я очень люблю (ей должно понравиться название). Дальше – «Записки родного сына» Болдуина. Как назывался бы подобный курс, составленный профессором Портным? Ну, я не знаю, что-нибудь вроде «Страдания несовершеннолетних. Введение», или «Происхождение и функционирование ненависти в Америке». Цель курса? Спасти глупую шиксу; избавить ее от свойственного ее расе невежества; превратить эту жертву бессердечного притеснителя в пытливого исследователя человеческих страданий и механизмов угнетения; научить ее милосердию, приобщить к мировой скорби. Теперьпонятно? Совершенная пара: жид получает свой ид, гой свой ой.
Итак, я стоял в раздумьях, с бумажкой в руке, на которой написано: «дарагая памой». На мне был безукоризненный смокинг. Манки появилась из ванной в платье, специально приобретенном для сегодняшнего вечера. «Интересно, где она собирается его провести? – подумал я. – Может быть, она забыла, куда мы идем? – Доктор, клянусь, это платье едва прикрывало ей задницу! Оно было из золотых ниточек, под которыми покачивалась прозрачная комбинашка. В довершение к этому она натянула парик на манер маленькой сиротки Анни – такая куча черных кучеряшек, откуда выглядывала глупая накрашенная моська. – Ну и ротик! Она действительно из Западной Виргинии! Дочь шахтера в городе неоновых огней! И в таком виде она собирается к мэру? Со мной? Одетая, как стрип-тизерка? Она пишет „дорогая“ через три „а“. За всю неделю она не прочитала и двух страниц из Эджи! Может, она хоть картинки посмотрела? Ох, вряд ли! Какая ошибка, – думаю я, пряча записку в карман, потому что завтра я ее ламинирую и буду хранить вечно, – какая ошибка! Ведь это девка, которую я снял на улице! Она отсосала у меня, даже не зная, как меня зовут! Она трахалась за бабки в Лас-Вегасе, а может, и не только там! Ты только посмотри на нее – она же настоящая шлюха! Шлюха заместителя председателя Комиссии по правам человека! На что я надеялся? Прийти с такой женщиной для меня – самоубийство! Это аб-сурд-но! Сколько энергии, нервов и времени потрачено впустую!
– Хорошо, – говорит Манки в такси, – что тебя беспокоит, Макс?
– Ничего.
– Тебе не нравится, как я выгляжу?
– Ты выглядишь нелепо.
– Эй, приятель, останови, я выйду!
– Заткнись! Водитель, Грэйси Мэншн![36]
– Не смотри на меня так, а то я заболею лучевой болезнью!
– Я не смотрю на тебя. Я вообще тебе не сказал ни слова.
– Нет, ты уставился на меня своими черными еврейскими глазами!
– Расслабься, Манки.
– Это ты расслабься.
– Со мной все в порядке, – спешу я заверить ее, но тут же срываюсь:– Только ради бога, не говори о пизде с Мэри Линдси!
– Что?
– То, что ты слышишь. Когда мы придем, пожалуйста, не рассказывай о своей влажной мох-натке тому, кто откроет тебе дверь! И не хватай Большого Джона за шланг – по крайней мере, в первые полчаса, о кэй?
В этот момент из водителя с шипением вырвался вздох изумления, а Манки в ярости стала дергать за ручку дверцу.
– Я буду говорить, делать и носить то, что я хочу! – кричала она. – У нас свободная страна, понял, грязный еврейский хуй?
Видели бы вы, как на нас посмотрел мистер Мэнни Шапиро, когда мы вышли из его такси.
– Сволочи богатые, – крикнул он. – Фашистка! – и рванул с места так, что задымилась резина.
Со скамейки, на которой мы сидели, хорошо были видны огни в Грэйси Мэншн; я смотрел через парк, как члены новой администрации съезжаются на прием. Я гладил ручки, целовал лобик, уговаривал Манки не плакать, говорил, что сам во всем виноват:
– Да, это виноват я – грязный еврейский ублюдок! Прости меня, прости, прости!
– Ты все время ко мне придираешься – молча посмотришь, а уже придираешься, Алекс! Я открываю тебе вечером дверь, умирая от желания видеть тебя, я весь день думала только о тебе, а твои чертовы глаза уже придираются. Я и так совершенно не уверена в себе, а тут еще каждый раз, когда я хочу что-то сказать, у тебя на лице появляется это жуткое выражение. За весь день я ни разу ничего не могу сказать, чтобы не прочитать у тебя в глазах: „Сейчас эта безмозглая пизда что-нибудь сморозит“. Если я говорю: „Сейчас без пяти семь“, то ты думаешь: „Это же надо быть такой дурой!“ Я это вижу! Да, я не училась в этом сраном Гарварде, но я не безмозглая и не пизда. И не учи, как я должна вести себя перед этими Линдси, без тебя знаю. Да кто такие эти Линдси? Какой-то дол-баный мэр и его жена! Подумаешь, мэр! Ты, наверное, забыл, что я была замужем за одним из богатейших людей Франции, когда мне едва было восемнадцать лет, я обедала с самим Али Ханом, а ты тогда был еще в Ньюарке, штат Нью-Джерси, и щупал там всяких евреек. Ну, какая же это любовь? – сказала она, жалобно всхлипывая. – Ты относишься ко мне, как к прокаженной!
Я хотел сказать в ответ, что, может быть, это не любовь. Может, это ошибка. Может быть, нам стоит расстаться и не мучить друг друга. Но помалкиваю! Потому что я боюсь, что она может покончить с собой! Разве пять минут назад она не пыталась выскочить на ходу из машины? Предположим, я сказал бы ей: „Послушай, Манки, вот как обстоят дела“, что помешало бы ей тогда пробежать через парк и немедленно утопиться в Ист-Ривер? Поверьте мне, доктор, она бы так и сделала – поэтому я ничего ей не сказал, а она обняла меня за шею и зашептала:
– Я люблю тебя, Алекс! Я тебя боготворю! Я тебя обожаю! Ну, пожалуйста, не будь со мной так груб! Я не вынесу этого! Ты самый лучший из всех мужчин, женщин и детей, каких я знаю! Ты самый лучший на свете! У тебя все большое – и ум, и хуй! О, Прогрессик, я люблю тебя!
От нас до особняка Линдси было не более двухсот шагов, а она вдруг уткнулась в мой пах и давай сосать член.
– Опомнись, Манки, – умолял я, пока она решительно дергала молнию на моих черных брюках. – Ради бога, не надо! Здесь повсюду переодетые полицейские. Нас арестуют!
Оторвавшись на миг от расстегнутой ширинки, она прошептала:
