Поэтому он отбрасывает имя Джозефа Лета и снова становится Джорданом, надеясь, что перемена очистит, но этого не происходит. Джордан осторожно касается горла транссексуала, нехотя прижимает два пальца к шее. Пульс есть, очень слабый, неровный, но тварь жива.
— Что ты пытался сделать со мной, дрянь? Ты меня коснулся, — палец на спусковом крючке напрягается. — Ты меня запачкал.
Ему хочется выпустить пулю в ядовитое черное сердце. Поквитаться. Месть — не так уж много, но он знает, что теперь никогда не избавится от извивающейся нелюдской сути, которую ему подсадили, так что мести должно хватить.
— Я река, — шепчет он как молитву, и дуло пистолета медленно поднимается, упирается под подбородок твари. — Я проводник для всего чистого, что есть на свете, а ты меня заразил.
Но он не может это убить, не здесь, не сейчас. Оно еще столько должно рассказать о кошмарах, о чернокрылом существе, гнавшимся за ним в небе. И оно сыграет важную роль в ловушке, расставленной для педика-детектива. Оно умрет, но позже, не тут и не так быстро. Пока же придется удовлетвориться чем-нибудь иным.
Чем-то более утонченным, думает он. Вслух произносит:
— Более поэтичным.
Дулом пистолета Джордан откидывает юбки твари. Руки в перчатках обнажают обманчиво обольстительное лоно. В штанах зашевелилось, и он прикусывает кончик языка. Он никогда, ни разу этого не делал. Не позволял себе быть одураченным Их маскарадом. Знал с самого начала: это часть Их игры, как широко раскинутые в ожидании шипастые челюсти венериной мухоловки.
Однако сейчас все иначе, убеждает себя Джордан. Это не вожделение, ничего примитивного вроде похоти. Это будет посланием Им: он не стерпит насилия над собой, напасть на него означает навлечь изнасилование одного из Них. Очень остроумно на самом деле. И он примет все предосторожности, защитит себя от любой опасности, которая может таиться в твари, от вирусов до нанороботов, подсаженных в последние стадии смены пола.
— Я река, — повторяет он, и палец на курке расслабляется.
Джордан расстегивает штаны и бросает взгляд на часы на каминной полке, удостоверяясь, что время еще есть и он не упустит детектива. А потом он кладет пистолет на пол квартиры Джареда По.
Джаред и ворон следят за Фрэнком Греем с крыльца заброшенного дома на улице Миллодон. На другой стороне детектив с проклятьем отдирает второй обрывок шарика от пекана. Борется с бурей, возвращаясь к автомобилю.
— Убийца с ним играет, да? — спрашивает Джаред и ворон тихо отвечает. Только голова птицы и видна из воротника сюртука Бенни. — Не дает опомниться. Заманивает…
И тут Джаред слышит Лукрецию, так громко и ясно, что сила ее отбрасывает на несколько шагов, на заколоченную дверь старого дома. Неслышимый голос хлынул прямо в него, даже не слова, а просто оглушающая вспышка — Лукреции больно, страшно за него, она предостерегает. Потом она исчезает вновь. Джаред сползает спиной по видавшим виды доскам, потея и дрожа под кожаным капюшоном, которым она скрыла его пробитый пулей череп.
— Лукреция, — шепчет он. Ворон громко каркает, нетерпеливо ерзает под латексом сюртука. Джаред поднимает взгляд и видит, как машина Фрэнка Грея удаляется на север.
— Если я упущу его сейчас, то другого шанса может и не быть, — говорит Джаред. Птица издает похожий на согласие звук. Автомобиль уже превратился в два расплывчатых пятна фар в дожде.
— Береги себя, Лукреция, — говорит он. — И спасибо.
Он выходит с крыльца в поджидающий шторм.
Вторая записка приводит Фрэнка в круглосуточный магазинчик на захудалой части Мэгэзин.
Все окна закрыты новенькими желто-коричневыми листами фанеры, и заведение кажется заброшенным, владельцы и служащие давно сбежали от урагана.
Сволочи оказались умнее меня, думает он и замечает третий обрывок шарика, прибитый к фанере. Видно и пакет из коричневой бумаги. Ветер дважды сбивает его с ног по пути к магазину и обратно, сталкивает на затопленную мостовую. По улице Мэгэзин струится поток пенистой серовато-серой воды, так что до машины он добирается таким мокрым, словно плавал, а не ходил.
Сидя за рулем, он разглядывает очередной обрывок очередного загубленного шарика. На этом написано энергичным курсивом ПОЗДРАВЛЯМС! Фрэнк бросает его на заднее сиденье и делает глубокий вдох, прежде чем открыть пакет.
Это последний, обещает он себе. Если в нем не обнаружится ничего охрененно убедительного, то погоня за химерами конец.
Внутри пластиковый пакет, и в нем не только записка. Еще и указательный палец, чисто срезанный у основания, с одного конца белая косточка, с другого ноготь с черным лаком.
— Вот дерьмо, — стонет Фрэнк, открывая пакет и вылавливая аккуратно сложенную записку. На желтой бумаге засохшая и не только кровь, алая и все еще липкая, пачкающая руки. Очередной адрес написан тем же почерком, и сверху: «на всякий случай, если ты сомневаешься во мне».
Фрэнк снова складывает послание и бросает его обратно в пакет с пальцем, опускает в бумажный и засовывает под сиденье.
С глаз долой — из сердца вон.
— Ага, как же, — ворчит он, разворачивая машину. — Кто бы это ни сказал, ему явно не приходилось сидеть над отрубленным человеческим пальцем.
Фрэнк снова выезжает на временный приток Миссисипи, в который превратилась улица Мэгэзин.
Лукреция приходит в себя постепенно, медленно, почти неощутимо всплывает ото сна об Аароне Марше и «Оке Гора», о чучеле додо под стеклянным колпаком. Только во сне додо был птицей из «Алисы в Стране Чудес» с рисунков Джона Тенниела — с руками и тросточкой. И он был не за стеклом, а стоял рядом с ней и Аароном, смотрел на дождь, льющий за витринами магазина.
— Бег закончен! — сказал Аарон.[25]
А Лукреция ответила:
— С меня так и льет. Я и не думаю сохнуть!
И додо произнес весьма торжественно, стукнув тростью о пол:
— Победители все! И каждый получит награду!
Лукреция как раз собирается спросить додо, сойдет ли наперсток в кармане ее платья за приз, когда чувствует запах нашатыря и с кашлем возвращается к реальности.
Она открывает глаза и в них бьет яркий свет, источник так близко, что чувствуется тепло раскаленной лампочки. Оно заставляет вспомнить о том, каково прикоснуться к духу этого человека, мужчины, вломившегося в ее квартиру, убийцы Бенни. Она забывает о сне и вспоминает шипящий поток мощи из его разума, его руки, абсолютную неправильность его души. Лукреция кашляет снова, глотка пересохла и хуже наждака. Пластиковая трубочка влезает между губ.
— Пей, — говорит человек. Он стоит очень близко. Трубочка настойчиво тычется в зубы, царапает десны. — Пей.
Она посасывает трубочку и рот наполняется теплой водой. Она глотает и становится немного легче, так что она пьет еще.
— Хватит, — говорит он и убирает трубочку.
Ее запястья по-прежнему связаны, прикручены к чему-то над головой, и она висит голышом в потоке света. Обе руки онемели под весом тела. Она тянется и кончиками пальцев босых ног задевает холодный жесткий пол, вроде бетона или песчаника.
— Я как раз сожалел, что нет времени сделать все как полагается, — замечает мужчина. Свет вроде бы движется, скользит по ее телу. — Как раз говорил, что ты приз.
В воздухе запах пыли и далекого дождя, плесени и грязных лохмотьев. От нашатыря все еще жжет в носу. Она слышит бурю снаружи, но теперь звуки кажутся очень далекими.
— Где я? — спрашивает она. Голос звучит почти так же скверно, как чувствует горло.
— Где мне нужно, Лукас. На привязи, в самом сердце западни.
— Это не мое имя, — хрипит она, но он не слушает.
— Я мог бы узнать многое от тебя, будь времени побольше. Если бы было время на полную процедуру. Но он скоро будет здесь, а я даже не начал.
Не имеет значения, что Лукреция совершенно не понимает, о чем он. В любом случае это означает, что он собирается ее убить. Он хищник и выбрал ее в качестве добычи, содрал одежду и подвесил словно тушу для разделки. Больше ей ничего не надо знать.
— Все совсем не так, как ты думаешь, — говорит Лукреция. — Тебе не обязательно делать это снова.
— О, все именно так, как я думаю, — отвечает мужчина. Она видит его в тени, за источником света, темная глыба человеческой формы. — Слишком поздно для новой лжи. Я видел твою спину, когда… я видел твою спину. Шрам.
— А ты любопытный мелкий гаденыш, — Лукреция осознает, что дышит с трудом, что постепенно задохнется как при распятии. Возможно, она провисела тут несколько часов.
— Расскажи мне о птице, Лукас. Мне снилась черная птица, и на твоей спине отметина.
— Что ты хочешь знать о черной птице? — откликается она, хватая ртом воздух, необходимый для слов, для того, чтобы оставаться в сознании. — Я могу рассказать тебе о ней. Спусти меня отсюда, и я тебе расскажу об этой ебаной птице.
