Ознакомительная версия.
Кедаев обернулся и вздрогнул, увидев стоящего рядом самурая. Я похлопал его по плечу.
— Это я. Идете молодцом, Салават Авессаломович. Вам и помогать почти не надо.
Кедаев издал то ли рык, то ли стон — и я понял, насколько он измучен происходящим.
— Долго еще? — спросил он. — Я не могу это контролировать.
— И не надо, — ответил я. — Весь смысл в том, чтобы напряжения вышли и анимограмма разгладилась.
— Когда все кончится?
— Когда вы найдете место, где вы будете чувствовать себя в безопасности, — сказал я. — Где вам ничего не будет угрожать. И захочется остаться. Обычно что-нибудь из детства. Мы называем это якорем… Где вы его бросите, там и будет центр.
Про это не следует говорить в начале спуска — до того, как перемотаются самые грубые привязанности и страхи. Иначе якорем может оказаться щель за пыльной шторой — или даже пустота под шкафом, куда можно спрятать голову (такой случай в моей практике был). Но здесь дело шло к концу.
Кедаев нахмурился и взялся рукой за голову — словно стараясь что-то вспомнить. Я же воспользовался паузой, чтобы превратиться из самурая в малоприметное гражданское лицо.
Лифт остановился, и мы шагнули из него на залитую солнцем железнодорожную платформу. У перрона стояла готовая к отправлению электричка, куда мы успели вскочить за миг до того, как двери закрылись. Еще один шорткат. Скорей всего, последний.
Вагон, куда мы вошли, был безлюден. Кедаев сел на лавку и уставился в окно. Чтобы не мешать производственному процессу, я присел у него за спиной. Следовало сосредоточиться — мне предстояло отслеживать его видения, одновременно наблюдая за окружающим нас пространством.
За стеклами замелькали деревья. Потом — лубочные избушки и холмы. Дымы, туманы и дали. Все было чистых нежных цветов, ясное, покойное и грустное — обычное свидетельство того, что в ход пошли детские воспоминания.
Как обычно на этой фазе перемотки, в смене картин за стеклами почти отсутствовала логика — и даже описать происходящее было трудно. Платформы подмосковных станций сменялись гигантскими облачными ландшафтами. Грохочущий черный туннель вдруг обрывался в воинственную гуннскую кукурузу, потом долго неслись сырые осенние леса. Мелькал оранжевый закат над военным русским полем. Древнейшими гуслями звенела рябь китайских озер. Весна, ночь, ветер. Юность одна и та же у всех. Стоило отвернуться от окна, и лето сменялось зимой. Пока я бдительно оглядывал вагон, за окном снова наступало лето.
Во всем этом не было грубых швов и стыков — перемены были естественными, словно Кедаев и правда смотрел в окно быстро мчащейся электрички. Без меня он, впрочем, угас бы на ножах двух гопников, которые несколько раз пытались войти из тамбура, но не смогли.
Когда поезд остановился, было уже темно. За окном чернела платформа на краю соснового леса. Я заметил, что железная рамка, в которой полагалось быть названию станции, пуста — видимо, Кедаев не помнил его сам.
Покинув вагон, мы спустились по разбитой бетонной лестнице и пошли по тропинке в темноту. Между соснами кое-где горели электрические лампы. Два раза на Кедаева из кустов бросались яростно шипящие кошки — и мне пришлось припечатать их к земле. Из тьмы между деревьями спикировало несколько быстрых птичьих теней — и я безжалостно отбросил их в сумрак.
Это, видимо, были убитые в хулиганском детстве зверюшки — самые последние долги. Ясный знак, что мы уже близко к цели.
А потом я увидел саму цель.
Это был старый деревенский дом за дощатым забором. Кедаев вошел во двор — но пошел не к дому, а к стоящему рядом сараю. Зайдя внутрь, он уверенно включил свет. Я увидел обычное нутро хозяйственной пристройки — полки с разнообразным хламом, залежи хозяйственной мелочи, которая так и хранилась в его памяти все эти годы…
Было удивительно, насколько точно Кедаев помнит это место — вплоть до красной ракеты на этикетке спичечного коробка с мелкими гвоздями, до передовицы из древней советской газеты, в которую была завернута катушка с зеленым лаковым проводом. Я не удержался и прочел один абзац. Он состоял из округлых многозначительных предложений, бесследно лопающихся в голове сразу после прочтения. Подделать такое было невозможно — клиент действительно сберег в своей памяти подробнейший отпечаток этого места.
Кедаев тем временем уже лез по маленькой лесенке на верхнюю полку сарая, где лежал штабель досок.
— Куда? — спросил я.
— У меня там секретный приют, — сказал он. — Отроческий тайник. Не видно за досками. Я там курить начал. Сперва сигареты, а потом дурь. Первый раз, помню, три часа назад слезть боялся, хе-хе… Там меня точно никто не найдет.
— Хорошо, — сказал я. — Если это и есть ваш якорь, не вижу проблем. Вполне достойное место. Но надо выполнить одну формальность.
— Какую?
— Скажите несколько слов для близких.
— А как они их услышат? — изумился Кедаев.
Я улыбнулся.
— У нас есть такая возможность.
— Вы меня что, снимете?
— В известном смысле да.
Кедаев слез на пол, огляделся, где бы лучше устроиться — и сел на табурет у стены.
— Здесь хорошо?
Я кивнул. В моих руках появилась фотография в серебряной рамке. На ней были изображены две пожилые женщины и одна молодая — слегка похожие друг на друга и на Кедаева. Еще там была кошка-сфинкс с бантом.
— Ваши loved ones[17], — сказал я. — Чтобы легче сосредоточиться.
Кедаев усмехнулся.
— Меня всегда радовало это американское выражение, — сказал он. — Как тогда прикажете называть остальных? Hated ones? Indifferent ones?[18]
— He отвлекайтесь.
— О’кей.
Он уставился в фотографию, как в камеру.
— Людочка, Дина, мамочка, — сказал он. — У меня все хорошо. Насколько это может быть. Было нелегко. Но сейчас мы прибыли в безопасное место, можете быть спокойны. Я здесь останусь, пока все не… Прояснится. Тут спокойно и тихо. Не беспокойтесь обо мне. Живите, — он хлюпнул носом, — в любви и радости. Прощайте.
Я отдал ему фотографию, и он положил ее на полку картинкой вниз.
Раздался звучный хлопок в ладоши.
— Стоп!
Лицо Кедаева замерло — и сквозь него стали заметны симметричные маленькие дырочки на экране.
— Включите свет, — сказал Энлиль Маратович.
Зажегся свет.
В центре комнаты стояли три стула. На них сидели женщины в 3D-очках — те самые, к которым только что обратился с экрана Кедаев. Только на снимке они были в пестром и светлом, а в жизни — во всем черном, так что их можно было принять за вампиров. Но они не были вампирами. На их шеях висели золотые карточки-пропуски с изображением маски.
Вампиры сидели вокруг.
Мы с Энлилем Маратовичем выглядели скромно — просто двое в черном на стульях у стены.
Зато три медиума-демонстратора, расположившиеся в дальнем конце зала в низких удобных креслах, производили сильное впечатление. Даже на меня, хотя я давным-давно привык к их жутковатому виду.
Они были в трансе. Их глаза были закрыты. Больше всего они походили на трех фантомасов — своими черными водолазками и бритыми бледными черепами, присыпанными зеленоватой пудрой-трансмиттером. На их головах поблескивали одинаковые серебряные полусферы с шишкообразным выростом, похожие на обтекаемую хайтек-версию немецкой каски времен Первой мировой. Шлемы были помечены цветными эмалевыми кольцами — зеленым, голубым и красным.
На возвышении за спинами медиумов стояли три соединенных штангой проекционных аппарата с красной, зеленой и голубой линзами. Для наглядности совпадающие по цвету шлемы и проекторы были соединены проводами — хотя система могла работать и без них. Перед каждым из медиумов стояла крохотная пробирка с черной резиновой затычкой. В пробирке была моя сильно разведенная ДНА, взятая из пальца перед началом процедуры в присутствии дам.
Ритуал должен был убеждать.
Шлемы вампомедиумов официально назывались «трансляционными коронами», но мне — и не только мне — они больше всего напоминали антенны телепузиков. Именно поэтому к ним и прилипла эта кличка. Они обижались на прозвище — но оно настолько точно, кратко и образно выражало их функцию, что никакие другие слова рядом были просто не нужны.
За эти годы Эз, Тет и Тар изменились основательно. Они сильно повзрослели. А может быть, так казалось из-за того, что им теперь приходилось бриться наголо. Но им шло.
Энлиль Маратович повернулся к дамам.
— Человек не может видеть того, что видит вампир, — сказал он. — Кроме тех случаев, когда вампиры специально хотят это показать. Для этого у нас есть особые технологии и специалисты. Они прибыли сюда издалека, чтобы вы смогли лично увидеть, за что ваша семья заплатила такие деньги. Теперь вы знаете все сами. Разумеется, вы обязаны держать увиденное в полной тайне. У вас есть какие-то вопросы? Сомнения?
Ознакомительная версия.
