ГЛАВА 8
Милли
У Токстифа десятки лиц, и самое мое любимое это то, что показывается сразу после полуночи. Улицы молчаливы, и с них исчезает опасность, они чуть сдобрены подвыпившими старичками, радостно ковыляющими домой — позволяя жизни естественно утекать от них, достойно и аристократично. Даже кучки уличных пацанов, что сбиваются под фонарями, словно светлячки, кажутся мирными и безмятежными. Все предчувствие насилия и опасности покинуло их тело, оставив их ссутулившимися и бездумными. Токстиф спит.
Я топаю по тротуару и плаваю в том, что меня окружает. Папу много лет тревожило то, что эти убогие улицы не вызывают у меня страха, но ничего с этим не поделаешь. Я не могу бояться, когда знаю, что ничто плохое мне здесь не угрожает. Я знаю это.
Я засовываю руку в карман, вылавливаю кокос, заряжаю по ноздре с ногтя и закуриваю сигарету. Окидываю назад голову и выдыхаю в иссиня-черный свод, мерцающий каруселью звезд.
Легкий порыв ветра швыряет мне под ноги газету, она несколько мгновений хлопает там, потом улетает прочь от меня. Время идет. Закуриваю еще одну.
Рыгающее черное такси нарушает мертвую тишину, останавливаясь выгрузить пассажиров. Силуэты стоят и совещаются между собой, затем они рванули через дорогу и пропали. Такси срывается с места так же стремительно, как остановилось, описывает поворот, и его проглатывает ночь. Токстиф снова беззвучен. Я заряжаю по ноздре еще раз, запечатлеваю в памяти ночное небо и продолжаю свой путь.
К тому времени, как я добираюсь до Смиртдауна, у меня заканчиваются сигареты, поэтому я нацеливаюсь в круглосуточный. Вереницы студенток чапают домой, морды красные, треплются, робко хихикают в этой своей дурацкой студенческой манере. Они заскакивают в фаст-фуд-заведения и выскакивают оттуда словно ошалелые летучие мыши, а в это время на тротуаре стайки девчонок-подростков в спортивных штанах и пижамах, причем некоторые не старше десяти лет, подстерегают одиноких прохожих.
Очередь в магазин вытянулась аж до дороги. В ней студенты, хулиганские мальчишки, торопящиеся таксисты, но больше всего там девочек-подростков с трагично умудренными жизнью лицами, чего не скажешь про их тела. Я подхожу к самому началу и сую пятерку в руку молоденького сомалийца. Химия внедрила в меня непоколебимую уверенность, что он не слиняет с денежкой.
— Возьми нам двадцать «Мальборо Лайтс», будь другом, пожалуйста.
Он сердито хмурится, но денежку берет. Жду его у стен и строю глазки какой-то прыщавой проститутке — кожа да кости, глаза мутные, зато губы и грудь все еще полные и вызывающие. Из-под майки с опушкой выглядывает напрягшийся сосок, провоцирующий в моей пизде трепет.
— Эй, подруга, — каркает она, дергая соседку. — Одолжи нам фунт до дома доехать и все такое?
Призрак не готов к тому, что происходит дальше.
— У меня есть идея получше, — сияю я улыбкой. — Я угощу тебя выпивкой, если хочешь.
Что-то непонятное сверкнуло в ее мутных глазах.
— Чо?
— Можно забуриться в «Джэлонс», который через дорогу, поприкалываться, пожрать чего-нибудь. Не против? Давай — будет круто.
У нее отваливается челюсть.
— Пиздишь?
— Нет! Я интересуюсь, ты не против сходить выпить. Тебе решать. Мои ребята меня опрокинули. И скажу тебе абсолютно честно, меня реально ломает идти домой. Только что выяснилась, что мой старый парень, оказывается… да не важно. Зачем мне тебя грузить. Но пошли сходим, ты как думаешь?
— Охуела, — перебивает она. — Совсем с дуба ниибацца рухнула.
Теперь она встала на ноги, ест меня своими остекленевшими глазами. Осознание, что она вот-вот съебет, вгоняет меня в панику. Мне неохота домой. Мне хочется, чтоб вечер тянулся вечно.
— О К — я тебе заплачу, — шепчу я. — Сколько скажешь, столько заплачу. Давай, можно пойти в парк, ты и я. Я тебе сделаю приятно.
Она резко приближает ко мне свое лицо, и я отшатываюсь от вони у нее изо рта. Ее глаза кипят в своих орбитах. Мой подбородок опускается мне на грудь, и я чувствую, как в животе сосет и возникает тоскливое ощущение чего-то плохого и знакомого.
Она уходит прочь, бормоча и покачивая головой, костлявая задница вихляет в спортивных штанах.
— Дура, — ору я ей вслед. — Дура.
Лезу в карман за куревом. Ни одной сигаретки. Собираюсь встать в очередь, но вспоминаю о моем сомалийце. Смотрю: его вот-вот обслужат.
— Сигареты берешь? — кричу я, — Возьми мне еще журнальчик, если можно. «Клаб» или «Эскорт» — сойдет.
Моя грудь сжимается, напоминая мне, сколько яду я сегодня уже загнала себе в легкие. Мне потребуется несколько дней, чтобы оклематься от такого количества курева — дней. Вся очередь неожиданно поворачивается в мою сторону. Скалится на что-то за моей спиной. Двое пацанов одобрительно свистят. Я оборачиваюсь через плечо, рассчитывая увидеть только что познакомившуюся пару, вцепившуюся друг дружке в рожу, но вижу лишь пустую дорогу. Тут до меня доходит. Они пялились на меня. Но с чего? Я утыкаюсь подбородком в грудь и внимательно изучаю пол. Проходит несколько секунд. И тогда я спрашиваю себя, какого хуя я здесь делаю, но вот я уже на ногах.
Темнокожий парень подходит и отдает мне пачку сигарет, я опять все вспоминаю.
— Ээм, журналов не было, солнышко. Он старается не смотреть мне в глаза.
— Да, нет же, были. Я всегда их тут беру. Но не важно. Опустив голову, он вручает мне сдачу и разворачивается на сто восемьдесят. Ему еле удается убежать с должной скоростью. Пожимаю плечами, закуриваю и отправляюсь в Смиртдаун, где шум и краски медленно рассасываются во всеохватывающую черноту.
Бреду. Время идет. Зажигаю еще одну и, не докурив, швыряю ее в канаву, сопроводив ее схаркнутым простудным шариком.
Сворачиваю на повороте и слышу урчание двигателя. Медленно оборачиваюсь. Тусклые фары крадутся в сотне ярдов от меня. Иду дальше, высоко вскинув голову, расправив плечи и напустив на себя нарочитую самоуверенность, но как бы ни старалась оторваться от этих, свечение и шум двигателя никуда не деваются. Кто-то преследует меня. Инстинктивно я схожу с главной дороги и сворачиваю на жилую улицу, ища среди рядов теснящихся веранд признаки жизни. Все спят. Мчусь вдоль следующей улицы, и у меня прихватывает живот от радости при виде желтого света, что сочится на тротуар из людной гостиной. Фары все еще на хвосте. Не желая рисковать тем, что дойду до конца улицы и наткнусь на еще один ряд сонных домов, я замедляю шаг, но вместо того, чтоб повторить мои действия, машина подъезжает ближе. Она гудит низким дизельным гулом четырехколесного привода. Сую руку в карман и крепко сжимаю в кулаке ключи, уперев большой и указательный пальцы о самый острый, вооружаясь импровизированным ножом. Игла страха нарушает кокаиновый туман, и сердце начинает колотиться в темпе отбойного молотка. Под пальто в ключичную впадину натекает лужица пота.
Теперь машина ползет вровень со мной, и водитель глядит прямо на меня. Он наклоняется и может разглядеть мое сведенное судорогой паники лицо. Ему видно, как тревожно вздымается и опадает моя грудь, вылетающий изо рта пар учащенного, поверхностного дыхания. Скрип автоматического окна расщепляет ночной воздух, и я чуть не падаю в обморок от страха. Цепенею, топчусь у ярко освещенного окна и, очень медленно, закуриваю сигарету. Уголком правого глаза вижу часть высунувшегося лица, схваченного лентой света из дома. Лицо белого мужчины.
— Но мне это не грозит, нет? Вляпаться в подобную опасность. Я к тому, что в этом то вся разница между мной и девочки вроде нее. Они идут гулять, слетают с катушек, а потом чешут домой и рассчитывают, что их приятели или какой-нибудь на хуй мистер самаритянин за ними присмотрят. Таких девок и надо учить. Так ты говорила?
Я круто разворачиваюсь. Син перегнулся через пустое пассажирское кресло своего «шогуна». С его точеного лица смеется пара зеленых глаз.
— Ты козел! Какого хера ты…
— Садись.
Он открывает дверь. Я залезаю, плотно захлопываю ее.
— Ты… Ты полный гандонище! — наконец, прорывает меня. — Чего ты на хуй затеял?
— Чего я затеял? — переспрашивает он, его глаза в удивлении расширяются. — По-моему, это мне надо спрашивать у тебя. За каким хером ты поперлась домой через Токки в это время суток?
У него хриплый от химии и курева голос.
— Ээ, тормознись на минутку! Ты ехал за мной от самого Токстифа?
— Мы же проезжали мимо тебя в том ебучем такси, вспоминаешь? Я и Кев. Ты ж еще ниибацца не совсем отошла, нет? Устроилась на тротуаре ниибацца, прямо как бомжиха.
Черная ссадина. Два силуэта. Это было вчера, нет — или позавчера? Мысль об этом вызывает у меня подташнивание. Пытаюсь стереть ее из блока моей памяти и озираюсь по сторонам. Мое дыхание оставляет след на полуоткрытом окне.
— Е-мое, девочка, о чем ты думала?
