В кабине лифта просторно, она уходит куда-то вглубь. По обеим сторонам – похожие на мягкие игрушки мужчины и женщины. Черты их лиц размыты. Двери за Паприкой захлопываются. Она никак не может догнать убегающего Хасимото. Кабина с лязгом начинает подниматься. Оказывается, с другой стороны просторной кабины тоже есть двери, и Хасимото собирается бежать через них. Паприка гонится за ним, стремясь настигнуть, пока движется кабина.
Лифт останавливается. Хасимото раздвигает створки руками. Однако неимоверным усилием воли Паприки кабина зависает метрах в двух от дверного проема. Внизу зияет бездна. Пытаясь оказаться ближе к проему, Хасимото раскачивает кабину. Та с каждым взмахом все ближе – дверной проем уже близко. Паприка набрасывается на Хасимото, который вот-вот выпрыгнет из кабины.
– Вы ведь пока что не убили Химуро? – падая на Хасимото, допытывается Паприка.
– Если его оставить в живых…- нечленораздельно мямлит Хасимото, не в силах управлять собственным сознанием. Нравственность у него полностью деградировала, он начинает образно представлять, что будет, если…
– Не думать! – вопит Осанай.
Однако у Хасимото уже давно притупилось осознание вины и наказания за содеянное, и он подумал. Они с Паприкой тут же оказались посреди широкого огражденного пространства, напоминающего бейсбольное поле. Полночь. Это свалка мусороперерабатывающего завода, и в центре под лучами прожекторов сцепились в драке Паприка и Хасимото.
– Сознавайся! Химуро убили? – кричит Паприка.- И бросили здесь? Ну же, признавайся, здесь – это где? Где этот завод? Говори!
– Проснись! Эй ты! Ну же, проснись! – в отчаянии вопит Осанай.
Совершенно неожиданно из-под земли, весь в мусоре, вырастает Химуро. Хасимото, видя его разлагающееся лицо, вскрикивает. Этот Химуро, вероятно, Осанай, который пытается разбудить Хасимото испугом. Однако тот не просыпается. Паприка обнимает Хасимото, он тоже сжимает ее в объятиях и постепенно возбуждается. И вдруг – нагишом лежит в постели какой-то гостиницы, а сверху на нем восседает Паприка. В прежних любовных похождениях он привык к гостиничным кроватям. Когда Хасимото, вонзив твердый член куда-то между ее ног, начинает фрикции, его дыхание учащается, а взгляд становится отсутствующим. Паприка останавливает его:
– Постой! Ты что делаешь?
Это уже не смешно – вернуться из сна с семенем этого мужчины. И тогда Паприка срывает МКД с головы Хасимото, обомлевшего от наплыва эротических чувств.
– Где? – настойчиво спрашивает Паприка. – Где эта свалка?
– В ?€•°*.- Мысли Хасимото туманны и потому не считываются.
Его лицо становится лицом Осаная, но голое тело и поза не меняются.
– А где Хасимото?
– Только что проснулся.- Осанай хихикает и кивает распластавшейся на кровати Паприке.- Ты ведь знаешь, возбуждение способствует пробуждению. Бедняга кончил во сне.
Но Паприка считает, что причина пробуждения в другом: это насилие вызвало у него муки совести и заставило проснуться. Ей очень хотелось бы надеяться, что поллюция у Хасимото случилась уже после пробуждения.
Паприка сжимает в правой руке МКД. Осанай пытается силой разжать ей пальцы. Не желая уступать, Паприка протягивает левую руку и сдавливает поникший пенис Осаная.
– Как обычно! – смеется она. Осанай вне себя кричит на Паприку:
– Да просто мне сейчас не хочется. Шлюха!
– Раздавлю,- грозит Паприка, сдавливая его мошонку.
Осанай в ужасе, но старается не подавать виду, считая, что это лишь сон и в реальности такое невозможно. А сам один за другим разжимает пальцы Паприки.
Пусть это и во сне, но Паприке противно от одной мысли, что она раздавит рукой яички Осаная. Она протягивает руку к его голове – там тоже должен быть МКД. Спешно шарит в шевелюре Осаная, но МКД там нет.
Тут же слышится смех Сэйдзиро Инуи. Он – голый, худой, уродливое тело с обмякшим членом – сидит на стуле у кровати.
– Знаешь, что такое анафилаксия? Хо-хо. Похоже, знаешь. Теперь нам даже не нужно надевать МКД.- Похотливо улыбаясь, Инуи пристально смотрит на Паприку, а сам обращается к Осанаю:- Может, ее раздеть догола? А чем вырывать МКД из руки, проще снять тот, что у нее на голове.
Коварно улыбаясь, Осанай протягивает руку к голове Паприки. Та корит себя за неосмотрительность, но, к своему удивлению, замечает, что и на ней МКД нет. Получается, она подключилась без устройства?
Осанай вскрикивает от неожиданности, а Инуи озадаченно шарит в волосах Паприки. Та вспоминает, что и впрямь сняла МКД, когда видела сон, в котором инспектор Убэ пытается ее разбудить. Вспоминает машинально – почти так же, как давит на кнопку консоли, подключившись к сну пациента.
Инуи с вызывающей усмешкой забирается на кровать. Оказавшись между ним и Осанаем, Паприка трясется от страха. Зажатая с обеих сторон, она не может даже пошевелиться. А Инуи и Осанай не прочь порезвиться – стягивают с нее майку и джинсы. Чтобы усыпить их бдительность, Паприка не сопротивляется, а затем использует коронный прием – смену кадра.
Внезапно они втроем оказываются в просторном кафе. Вокруг молодые парни и девушки, почти все – парами. Паприка пьет кофе за столиком в центре зала. Придвинув стулья, ее с обеих сторон обнимают Инуи и Осанай. Они в чем мать родила.
Такое появление на людях нагишом шокировало их – хоть и во сне. Простонав, они вмиг исчезают.
Паприка смотрит по сторонам. Разум стремительно мутнеет. Необходимо скорее проснуться. Но как? Вообще существует несколько способов выхода из снов, но сейчас не годится ни один. Другое дело – если ей помогут из реального мира, вот только как до него достучаться? И вообще – который час? Из окон кафе виден проспект. Солнце высоко. Интересно, миновала ли реальная ночь – та, за пределами мира сновидений.
Паприка, распрямляясь, встает из-за стола. «Попрошу Носэ». Ей приходилось звонить ему, по прямому телефону, чтобы обсудить время лечения или перенести сеанс. Она помнит номер, но не уверена, что дозвониться удастся.
Инуи и Осанай исчезли, но никуда не делись и по-прежнему подглядывают за Паприкой. Та бросает взгляд на стену и замечает: женщина с картины – Сэйдзиро Инуи. Это очевидно. Паприка узнает его по острому взгляду. Холодные глаза Инуи смеются над ней, как бы говоря: «Думаешь, дозвонишься?»
Она снимает трубку, собираясь набрать номер. Однако кнопки на аппарате натыканы беспорядочно, словно таблица случайных чисел, а на некоторых вместо цифр – латинские буквы. Паприка начинает набирать номер, а кнопки скачут с места на место. Хуже того – их количество постепенно увеличивается, а сами они уменьшаются. Паприка раздвигает ненужные цифры и буквы по углам, оставив по центру только необходимые, и набирает номер Носэ.
– Алло! Кто это?
Вроде дозвонилась. Издалека доносится голос Носэ. Но Паприка теперь – на вокзале Синдзюку. Вокруг такой шум, что голова идет кругом, и голос Носэ едва разобрать.
– Носэ-сан, Носэ-сан,- печально зовет Паприка.
– Кто это? Кто говорит? – Далекий голос из далекого кабинета далекого мира.
– Паприка. Спасите меня!
– А, Паприка. Я люблю тебя. Где ты сейчас?
– Во сне. Звоню из сна. Я… я не могу отсюда выбраться. Вызволите меня, пожалуйста, отсюда. Спасите меня.
– Милая моя Паприка. Ты в беде?
– Да, мне очень тяжко.
– Я иду тебе на помощь. Иду на помощь. Ты где?
– На вокзале Синдзюку, в сновидении. Скорее!
– Хорошо. Я уже иду. Я спасу тебя, Паприка. Я люблю тебя. Люблю.
Тосими Конакава примчался к Ацуко домой вместе со старшим суперинтендантом Кикумурой. Его потряс рапорт инспектора Убэ, который пытался разбудить подключенную к психотерапевтической установке Тибу, но, сколько ни тряс ее, она никак не просыпалась и при этом выглядела очень странно. Когда они вошли, Косаку Токида в гостиной уплетал бутерброд и запивал его кофе. Выглядел он намного лучше, но на вопросы почти не реагировал.
В спальне перед тускло мерцавшим монитором, уткнувшись лбом в консоль прибора, спала Ацуко. Она то постанывала, то печально что-то бормотала, то тихо плакала, временами содрогаясь всем телом. С первого взгляда было ясно, что с нею не все в порядке. Конакава видел ее в таком состоянии впервые.
– Если госпожа Тиба сейчас видит сон,- показывая на экран, сказал Убэ,- то он, похоже, очень страшный. И длится… уже долго.
На экране опасно раскачивался подвесной мост через глубокое ущелье. Сталь местами потрескалась, доски настила местами провалились. Внизу, в долине текла красная река.
– Совершенная картина ада,- произнес Конакава, представляя, что, должно быть, переживает во сне Ацуко.
– Если ее тотчас не разбудить…
– Я пробовал побрызгать на лицо холодной водой. Не подействовало.
– Ну, это телячьи нежности.
– Знаете, если зажать нос, человеку станет нечем дышать и он проснется,- предложил Кикумура.
