Ознакомительная версия.
Джейк отстраняется и садится на кровати: – Тебе хорошо
Я киваю.
Он тянется к тумбочке, на которой оставил презерватив. Я смотрю, как он его надевает. Ловко, ничего не скажешь. – Ну, давай?
Я снова киваю. Отказаться было бы оскорбительно.
Он ложится на кровать, раздвигает мои ноги своими, прижимается, наваливается на меня. Вот-вот почувствую его член в себе и пойму, почему же все так любят секс. Этого-то я и хотела.
За те четыре минуты, что проходят, пока красные цифры 3:15 на его электронных часах не превращаются в 3:19, я успеваю подметить множество мелочей. Я вижу его ботинки, которые валяются у двери. Она закрыта неплотно. На потолке в дальнем углу лежит странная тень, похожая на лицо. Я вспоминаю потного толстяка, который однажды пробежал трусцой по нашей улице. Я думаю о яблоках. Решаю, что прятаться лучше всего под кроватью или лицом в мамины колени.
Опираясь на руки, Джейк медленно двигается надо мной. Он зажмурился, отвернулся в сторону. Вот оно. Все по-настоящему. Прямо сейчас. Я занимаюсь сексом.
Когда все заканчивается, я лежу под ним, чувствуя себя растерянной, маленькой и слабой, и мне не хочется говорить. Какое-то время мы не двигаемся, потом он скатывается и всматривается в мое лицо в темноте. – Что с тобой? – спрашивает он. – Что-то не так?
Я не могу взглянуть ему в лицо, поэтому я придвигаюсь к Джейку, прижимаюсь, прячусь в его объятиях. Я понимаю, что веду себя как полная идиотка. Я хлюпаю носом, точно младенец, и не могу остановиться. Ужас. Он гладит меня по спину, шепчет мне на ухо «Тс-с-с» и потихоньку высвобождается из моих рук, так что теперь ему видно мое лицо. – Что случилось? Ты же не будешь говорить, что тебе не хотелось?
Я вытираю глаза краешком одела. Сажусь на кровати, свесив ноги, так что они касаются ковра. Я сижу спиной к Джейку и, прищурясь, пытаюсь разглядеть свою одежду. Она раскинулась по полу причудливой тенью.
В детстве папа частенько катал меня на плечах. Я была такая маленькая, что ему приходилось придерживать меня руками за спину, чтобы я не свалилась; я сидела так высоко, что могла достать до ветки деревьев. Я никогда не расскажу об этом Джейку. Ему до этого нет дела. Мне кажется, люди не понимаю, что им говорят. Их ничем не проймешь.
Я поспешно натягиваю одежду. Красное платье кажется меньше прежнего; я пытаюсь натянуть его на колени. Неужели я и правда отправилась в таком виде в клуб?
Я надеваю туфли, собираю Зоину мелочовку с ковра в сумочку. – Тебе не обязательно уходить, – произносит Джейк привстав на локте. В мерцании свечи его грудь кажется бледной и слабой. – Я так хочу.
Он откидывается на подушку. Его рука свисает с кровати; коснувшись пола, пальцы сжимаются. Джейк медленно качает головой.
Зои спит внизу на диване вместе с Торчком. Они лежат, обнявшись, голова к голове. Меня бесит, что Зои не видит в этом ничего особенного. На ней даже его рубашка. Ряды пуговок наводят на мысли о сахарном домике из детской сказки. Я сажусь около низ на корточки и тереблю Зои за руку. Она теплая. Я тормошу ее, пока Зои не открывает глаза. Прищурившись, она смотрит на меня. – Эй, – шепчет Зои, – ты уже все?
Я киваю и непонятно почему не могу сдержать ухмылки. Зои высвобождается из объятий Торчка, садится и оглядывает пол: – Там осталось хоть что-нибудь?
Я протягиваю ей жестянку с травкой, иду на кухню выпить воды. Я полагала, что Зои последует за мной, но она остается в гостиной. Какие могут быть разговоры при Торчке? Я допиваю воду, ставлю стакан на сушилку и возвращаюсь в гостиную. Я сажусь на пол у ног Зои, которая, лизнув папиросную бумагу, склеивает самокрутку и открывает кончик. – Ну и как оно? – интересуется Зои. – Да так.
Меня ослепляет вспышка света сквозь занавески. Видно только, как блестят Зоины зубы. – Он тебе понравился?
Я думаю о Джейке, который лежит в комнате наверху; рука свесилась с кровати на пол. – Сама не знаю.
Зои затягивается, бросает на меня любопытный взгляд, выдыхает дым. – К этому надо привыкнуть. Мама как-то сказала, что секс- всего лишь три минуты удовольствия. Я подумала: и все? У меня будет не так! И я добилась своего. Если парню дашь понять, что тебе с ним просто офигенно, то все и вправду проходит хорошо.
Я встаю, иду к окну и раздергиваю занавески. Фонари еще горят. Рассветет явно не скоро. – Ты просто ушла оставив его наверху? – спрашивает Зои. – Вроде того. – Это не очень красиво. Вернись- и давайте еще разок. – Не хочу. – Ну, домой пока тоже нельзя. Я под кайфом.
Она тушит окурок в пепельнице, укладывается рядом со Скоттом и закрывает глаза. Я долго-долго Сиду и смотрю на нее, наблюдаю, как при дыхании поднимается и опускается ее грудь. Гирлянда огней на стене бросает отблеск на ковер. Там же, на полу, лежит маленький овальный коврик в сизых морских разводах.
Я возвращаюсь на кухню и ставлю чайник. На столе лежит лист бумаги. На нес написано: «Сыр, масло, фасоль, хлеб». Сидя на табуретке, я добавляю: «Ирис с шоколадом, шесть шоколадных яиц». Больше всего мне хочется шоколадных яиц-обожаю их есть на Пасху. А до Пасхи еще двести семнадцать дней.
Наверно, нужно смотреть на вещи трезво. Я вычеркивая шоколадный яйца и вписываю «Шоколадный Санта-Клаус в красной с золотом фольге с колокольчиком на шее». Это, пожалуй, я еще съем. До Рождества сто тринадцать дней.
Перевернув листок, я пишу: «Тесса Скотт». Славное имя в три слога, как любит повторять папа. Если мне удастся написать свое имя на бумажке больше пятидесяти раз, все будет хорошо. Я пишу мелкими-мелкими буквами, как если бы я была зубной феей и отвечала на детское письмо. Побаливает запястье. Чайник свистит. На кухне клубится пар.
Иногда по воскресеньям папа отвозит нас с Кэлом в гости к маме. Мы поднимаемся на лифте на девятый этаж. Тут мама обычно открывает дверь, произносит «О, привет!» и оглядывает нас троих. Папа некоторое время топчется на лестнице, и они перебрасываются парой слов.
Но сегодня едва мама открывает дверь, как папа разворачивается и идет к лифту – настолько ему не терпится от меня отделаться. – Смотри за ней в оба, – говорит он, указывая на меня пальцем. – Ей нельзя доверять.
Мама смеется: – Что же она такое натворила?
Кэла так и разбирает: – Папа запретил ей идти в клуб. – А, – протянула мама, – это так похоже на твоего отца. – Но она все равно пошла. Только-только домой вернулась. Ее всю ночь не было.
Мама нежно улыбается мне: – Ты познакомилась с парнем? – Нет. – Познакомилась, я же вижу. И как его зовут? – Ни с кем я не познакомилась!
Папа в ярости. – Это так на тебя похоже, – заявляет он. – Черт побери, в этом вся ты. Я так и знал, что от тебя помощи не дождешься. – Да ладно тебе, – говорит мама. – Ведь ей от этого хуже не стало, разве нет? – Ты посмотри на нее. Она едва стоит на ногах.
Все трое уставились на меня. Терпеть это не могу. Мне тоскливо, холодно, и живот болит. Ноет не переставая с тех пор, как мы с Джейком занимались сексом. Я не знала, что так будет. – Вернусь в четыре, – бросает папа, входит в лифт. – Она почти две недели отказывается сделать анализ крови, так что позвони мне, если что-то изменится. Справишься? – Да, конечно, не волнуйся. – Мама наклоняется и целует меня в лоб. – Я за ней присмотрю.
Мы с Кэлом садимся за стол на кухне, а мама ставит чайник, отыскивает среди стоящей в раковине посуды три чашки и ополаскивает их под краном. Достает из шкафчика пакетики с чаем, из холодильника молоко, нюхает его, выкладывает не блюдо печенье.
Я тут же засовываю в рот бурбонскую печеньку. Очень вкусно. Дешевый шоколад – сахар моментально поступает в кровь, в мозг. – Я вам рассказывала про своего первого парня? – спрашивает мама, поставив чай на стол. – Его звали Кевин, он работал в часовой мастерской. Мне безумно нравилось, как он сидел, такой сосредоточенный, со стеклышком в глазу.
Кэл берет еще одно печенье: – Мам, а сколько всего у тебя было парней?
Она смеется, откидывает длинные волосы за плечо: – Нескромный вопрос. – А папа был лучше всех? – Ах, ваш отец! – восклицает мама и театрально хватается за сердце, отчего Кэл покатывается со смеху.
Однажды я спросила у мамы, почему у них с папой не сложилось. Она ответила: – Он самый трезвомыслящий человек, которого я когда-либо знала.
Когда она его бросила, мне было двенадцать. Какое-то время она присылала открытки из мест, о которых я никогда не слышала – из Скегнесса, Гримсби, Халла. На одной из них была фотография гостиницы. «Здесь я теперь работаю, – писала мама. – Я помогаю кондитеру и очень поправилась!» – Отлично, – заявил папа. – Пусть хоть лопнет.
Я развешивала открытки на стене своей комнаты- Карлайл, Мелроуз, Дорнох.
«Мы живем на ферме, как пастухи, – писала она. – Оказывается, хаггис делают из бараньего горла, легких, сердца и печени!»
Я этого не знала, как не знала и того, кто эти «мы», но мне нравилось рассматривать открытки с пейзажами Северной Шотландии – высокое небо, расстилающееся над заливом.
Ознакомительная версия.
