Юрий Рытхэу - Конец вечного безмолвия

Вечером на общем собрании жителей села Марково Берзин сделал доклад о текущем моменте, рассказад о делах Анадырского ревкома.

По совету Василия Чекмарева жители Маркова приняли резолюцию. В ней говорилось:

"Заслушав доклад товарища комиссара охраны Берзина о перевороте в Сибири, все с великой радостью встретили свержение всем ненавистного кровопийцы Колчака. За его безжалостные расстрелы и вообще за уничтожение трудовой массы как Колчаку, купцам, так и его прислужникам шлем позор и презрение, а передовым бойцам за святую свободу и товарищам, находящимся у нас, на холодном Севере, как-то товарищу Мандрикову, Берзину, М. Куркутскому и другим их сотрудникам, освободившим нас от уз Колчака и его приспешников, шлем свой привет и от всего сердца желаем им успеха в их трудовой работе. В свою очередь мы, изнуренные холодом и голодом, протягиваем вам свою мозолистую руку и все марковцы от мала до велика заявляем во всеуслышание всему народу, что мы стоим за власть Советов, за власть своих рабочих и всеми силами будем поддерживать ту власть, которая нам показала путь к спасению, хотя бы от нас потребовалось для всеобщего освобождения отдать наши жизни.

Да здравствует власть Советов на земном шаре!

Да здравствует Анадырский революционный комитет!

Да здравствуют передовые работники!"

— Павловна, мы пойдем! — сказал Громов, прислушиваясь к вою ветра.

— Кешенька, ну куда ты в такую погоду? А если увидят?

Евдокию Павловну еще беспокоило и то, что все трое — и муж, — и Струков, и Бессекерский — порядочно выпили.

Ветром подхватило всех троих и понесло в сторону лимана. Упали на снег, зацепились за сугробы.

Ногами разгребли снег, и Струков кулаком забарабанил в дверь.

Через некоторое время испуганный голос Тренева спросил из-за запертой двери:

— Кто там?

— Отворяй, свои! — стараясь перекричать ветер, ответил Бессекерский.

— Кто свои? — переспросил Тренев. — Бессекерский! — рявкнул торговец. Загремела в темноте щеколда, и все вошли в кухню, освещенную керосиновой лампой.

— Здравствуйте, Зиновьевна! — чинно поздоровался Громов.

— Проходите, господа, в комнату, — стараясь не выдать охватившего его ужаса, произнес Тренев. — Груша, принеси что есть у нас. Дорогие гости, наверное, согреться хотят.

— Это уж точно, — крякнул Громов, усаживаясь за недостатком стульев прямо на кровать.

Гости расположились, словно у себя дома, говорили громко, смеялись.

— Ну, как служится у большевиков, Иван Ар-хипыч?

— Да вы что, господин Громов! — Тренев выразил на своем лице крайнее оскорбление. — Какая служба!

— А в следственной комиссии? — напомнил, Струков.

— Господа, — с дрожью в голосе зажил Тренев. — Я согласился войти в следственную комиссию только ради вас, ради вас!

Тут подала голос молчавшая до этого Агриппина Зиновьевна:

— Вместо того чтобы сказать спасибо… Нехорошо, господа, неблагородно. Знали бы вы, сколько претерпел Иван Архипыч, чтобы вызволить вас сначала из тюрьмы, а потом с угольных копей. Он ведь рисковал не только имуществом, но и своей жизнью!

— Однако его не приговорили к расстрелу! — напомнил Струков.

— Ну и что? — с вызовом ответила Агриппина Зиновьевна. — Еще успеют, если дознаются, как он помогал вам выбираться из неволи.

— Господа, пререкаться не след нам сегодня, — миролюбиво сказал Громов. — Мы пришли к тебе, Иван Архипыч, как к человеку ясного ума и благородства. Твое бескорыстие нам тоже хорошо известно…

Тренев поднял голову и встретился с глазами Громова: не верит, что деньги утоплены в проруби, точно не верит.

— Ты вот лучше нам расскажи, как дальше думают жить большевики?

Тренев налил всем по рюмке. Все выпили, но свою он только пригубил, откашлялся и заговорил:

— Видите, какое дело, господа… В Петропавловске тоже установилась советская власть.

— Что ты говоришь! — Громов был сражен.

— Кстати. — Тренев вымученно улыбался. — В первые дни вашего ареста, когда я упорно занимался облегчением вашей участи, ко мне приходила ваша супруга, Иннокентий Михайлович. Она принесла валюту и золото с просьбой запрятать все… Но, господа, я сам ждал ареста, обыска, всего что угодно. Честно говоря, я было наотрез отказался взять сверток, но Евдокия Павловна настаивала… Она сама и подала мысль утопить сверток в проруби возле моей бани…

— Утопил? — с явным недоверием в голосе спросил Струков,

— Да, ты что! — прикрикнул на него Громов. — Подозреваешь этого честнейшего человека? Да если бы не он, ты, господин Струков, сейчас гнил бы на шахте или глодал сухую юколу!

Струков втянул голову в плечи. Черт знает что такое! Никогда не угадаешь, куда поведет этого сумасброда…

— Иван Архипыч, не слушайте этого дурака, — обратился Громов к испуганному Треневу. — Болтает пустое. Это у него бывает, находит на него… Не в деньгах счастье, как говорится. Вот вы лучше скажите, Иван Архипыч, как вы думаете, долго продержатся большевики?

— Ну как вам сказать, — пожал плечами Тренев. — Это все зависит…

— Верно, Иван Архипыч, это зависит! — поднял палец Громов. — Да вы не думайте о деньгах! Нет их и нет! Лежат на дне реки Казачки! А может, их уже унесло далеко течением… Ведь верно, Иван Архипыч?

— Течение, оно, конечно, так-так-так.

Тренев был в полном замешательстве. Поверил Громов или играет с ним? Смирился с потерей денег? Нет, такой человек так просто не выпустит из своих рук деньги. Черт дернул взять этот сверток! Леший попутал. А теперь вот изволь выкручиваться.

— Нынче у нас другая забота, — приглушенно заговорил Громов, глядя прямо в глаза Треневу. — Вернуть себе власть.

Тренев внухренне вздрогнул.

— Другого выхода у нас нет, — продолжал Громов. — Весной будет пароход или не будет — нас все равно расстреляют.

Громов смотрел в бегающие глаза Тренева и все больше и больше убеждался, что его деньги лежат в укромном местечке в этом доме.

— Нужно запасаться оружием и действовать, пока не вернулся этот латыш со своими друзьями, — продолжал Громов.

— Оружие есть, — громким шепотом сообщил Бессекерский. — Мне удалось припрятать семь винчестеров. Наберем еще столько у друзей.

— Иван Архипыч. — Громов смотрел на Тренева почти с умилением. — Уж извини нас, но будем собираться у тебя… Местоположение твоего дома удобное, в окошко в хорошую погоду виден ревком.

Гости уходили поздней ночью, в пургу.

Тренев запер за ними дверь и в изнеможении повалился на измятую Громовым постель.

Пойти в ревком и рассказать все Мандрикову? Поверит он? А. самому как потом жить? Ну хорошо, с деньгами останешься, а дальше? Большевики не выпустят с Чукотки в Америку.

Тренев стонал и метался в постели, и Агриппина Зиновьевна, понимая его состояние, ни о чем не расспрашивала.

Булатов, Милюнэ и Мандриков пришли в ярангу Тымнэро.

Обитатели яранги сидели в чоттагине. По заведенному обычаю Тынатваль тут же занялась приготовлением чая, а Милюнэ стала переводить завязавшийся разговор. Сначала шли обычные вопросы о жизни, о дороге на угольные копи.

— Как тебе нравятся новые цены на перевоз угля и на товары? — спросил Мандриков.

— Очень хорошие! — живо ответил Тымнэро. — Справедливые. Теперь не так обидно.

Мандрикову был симпатичен этот чукча, обстоятельный, казалось, всегда углубленный в свои мысли. Среди нескольких человек, намечаемых ревкомом в будущий Совет, был и он, Тымнэро. Об этом и пришли поговорить с ним Мандриков, Булатов и Милюнэ.

— А сети так и не взял, — с упреком заметил Мандриков.

— Не могу чужое брать, — упрямо заявил Тымнэро.

— В скором времени в Анадыре избрана будет новая власть, — начал Мандриков.

Когда Милюнэ перевела это, Тымнэро с испугом спросил:

— Опять?

— Да не пугайся, — улыбнулся Мандриков. — Ревком — это переходный период, как бы мостик к настоящей советской власти, власти народа. Сегодня такая власть на большей части России. И вот мы пришли к тебе, чтобы сказать — хорошо бы, Тымнэро, и тебе быть среди тех, кто будет избран.

Тымнэро внимательно слушал через Милюнэ то, что говорил Мандриков, и страх поднимался у него в душе. Ну, зачем они хотят втянуть меня в свои дела? Кому мешаю?

— Я не буду! — твердо и решительно заявил Тымнэро и, прежде чем Милюнэ открыла рот, добавил: — Не хочу ввязываться в их дела.