Ознакомительная версия.
А в пизде ее сырой от слизи возбуждения и моих слюней, наверняка холодно… голодная стынет недовольно…
ЖАННА.
Жан-наааааа…..
Жанна. Я люблю Вас! Я дрочю на вас. Я не могу не думать о вас. Я болею вами. Я кончаю вами, и вашими словами, этими крючочками и загогулинами ваших слов, вы — ВЫ!! — святы!
О, как же стыдно мне, черт, сука, бля… я кончил на вас. Я… я дрочил на Вас. На ВАС!!! Черт, как же стыдно… как я мог?? На вас? Ёлы-палы, я совсем уже охуел… я предал, изгадил своей грязной спермой ваш образ и…
Сел в уголок и корчусь, недоодетый, думая — а, блядь! Ублюдок.
ЖАХНИ
Куда бежать? И я побежал на трамвайную остановку. Мне страшно. Грохот старой кастрюли общественного транспорта накрывает крышкой, и варит в утробе своей. Оказался на сиденье у окна. Покосился на тривиальных старух в вонючих платках, которыми традиционно полнится трамвай, и совершенно стал циничен, успокоившись. Я даже утешился их злыми взглядами.
Мир все тот же. Чего я опять испугался? Опустил глаза, и не поднимал их целую минуту, задумавшись, и радуясь отсутствию потребности паранойи — перманентно искать и следить. А когда поднял глаза снова — увидел её. Не знаю, когда она вошла, но она смотрела на меня. Нагло и в упор. Вызывающе, очень так соответственно своему откровенному «наряду», если это можно так назвать. Выглядела она как чудовище — юбка чудовищно короткая, волосы чудовищно растрепаны, лицо накрашено как у чудовища. Понимаете? Висит на поручне, не садится — хотя вагон почти пуст, мест полно. Сама маленькая и толстая — ну, по правде, не очень, но такая… немного излишне полна. Неферша — не неферша, не знаю. Я уставился на неё в ответ. Что, думает, я застремаюсь и опущу глаза, или сделаю вид, что не заметил вызова? Да пошла она! Буду смотреть. «Чудовища» сама себе кивнула и усмехнулась, вероятно, пьяна. И сразу самому очень захотелось надраться. С ней! Почему-то… она меня не бесит. Странно. Меня бесят все, вообще любой человек! А она нет… хм… Она села напротив, развалилась так, что видно, что она в чулках. А ведь холодно, дура! Ну, её трабл. Так она и сидела, усмехаясь моему взгляду под её юбкой, и гляделки продолжались наверное, три остановки. Потом она встала и буквально выскользнула в открытую дверь, лишь мазнув по мне бесстыжими глазами. Я вскочил и выпрыгнул за ней, в один момент. Она пошла не оглядываясь, я не отставал. Завернула за угол, быстрой походкой, и несусветные каблуки её стучали, она некрасиво держалась на них, и неумело виляла задницей. Но не разу не оглянулась, и потому когда она вдруг остановилась в грязном переулке, и резко повернулась ко мне, я буквально налетел на неё, и она схватила меня, будто всего сразу, целиком. Я задохнулся от чего-то похожего на злость и протест, мне не нравилось быть так вот сразу чьим-то, но… я уже был в ней, терзал её, и она всхлипывала, запрокидывая голову, и… и что ещё? Черт, да не знаю я! Мы просто пошли вместе дальше, потом, когда она уже натянула трусы, вся дрожа, (а я в это время с удивленным отвращением смотрел на неё).
И вот, идем мы молча, вместе (не рядом, а именно вместе) с Чудовищей, и она, до сих пор не проронившая ни одного слова, вдруг говорит хрипло:
— Как ёбаные Мастер и Маргарита, блять! — захихикала, и уткнулась мне лицом в рукав. А я кивнул. Она ужасно права. Если на булгаковских детей выскочила любовь с финкой, то на нас — секс, и поразил обоих одним ударом. Ёбаные Мастер-и-Марго.
— Выпить хочешь? — спросила она. И я снова кивнул.
— Ну скажи «да», что ты такой-то?
— Потому что я садист, — просто сказал я, самым естественным тоном. Она расхохоталась, потом посмотрела на меня, замолчала и кивнула. И мы пошли дальше.
Её звали Жахни.
Она ловко пила спирт, вытащенный из-за пыльного шкафа. А мать её была программистом, чьими реальными детьми были компы, и в свои шестнадцать Жахни-Маша давно уже была реальной сиротой при вполне функционирующих физически родителях. Об отце она не говорила ничего, а мать уехала давно в Москву, на заработки — «и тебя, доченька, заберу, ты только подожди немножко…»
— Целый год уже хата моя полностью, по десятке присылает в месяц, да иногда в школу заглядывает, че я там делаю. А нихуя я там не делаю. В пизду бросила. Щас вот приедет опять, че говорить ей, незнааааю…
— Ебать твою мать, Жахни! — вскипал я: — Как же так??
Но быстро понимал, что не мое дело, и затыкался. В конце — концов я не собирался в нее влюбляться. Пусть живет как живется… «особая честь, всем нам придется в могилку залезть. А мне все равно…»
Тем более, что Жахни жила как черт, как настоящее чудовище.
Ей было наплевать на всё — на контрацепцию, на здоровье, на меня с моим сумасшествием. Она так лихо давала мне отпор, так злобно использовала меня, так была равнодушна и бессердечна, безрассудна, что я не заметил, как прикипел к ней. Злобная сучка, она могла ебаться столько, что я валился с ног.
Она выколачивала из меня душу, неосознанный садист. Она не любила извращений, просто была бессердечна.
— То есть, знаешь, мне не представляется удовольствием жестокость в сексе, мне просто наплевать на чужие ощущения, лишь бы самой получить кайф, — говорила она, сидя голая в растерзанной постели. Она ни капли не стеснялась своего несовершенного тела, и оттого была еще желанней!
— Как и мне! Шикарно! Оттого ты мне не просто любовница, а приятель.
Она согласно кивнула, с сигаретой в зубах, и мы пожали друг другу руки.
ххх
Сидели на набережной, и Жах беззаботно болтала ногой в туфле на тонких пряжках, прямо над водой, и я подумал, что ей надо быть поаккуратней, а то если утопит туфлю, то как тогда мне вести её домой? «Глупая сучка…» — подумал я с нежностью. Текила сделала меня на редкость расслабленным и сентиментальным.
Так вот, я глядел в темную воду, слизывая хмельными глазами отраженье звезд и городских огней, косясь на угрожающе сползающую туфельку, а Жахни тарахтела про свою поездку в Москву, к матери с её новым любовником, с которым та отмечала их полугодие, в кругу так сказать «семьи». Почему «так сказать»? Потому что её мамаша та ещё мразина. Какая нахрен семья, подобные твари вообще не представляют, что это такое!
— Все было так охуенно! — трещала девчонка, и меня все ещё удивляло, что из такого милого ротика вылетают без конца мегатонны грязного мусора слов: — Так вот, я закурила прямо там, а Катерина не пришла, ну ты знаешь, она к папе перебралась, а думала же, что мы с ней жить будем, но она и мать презирает и меня, что с матерью вожусь! — и все это густо приправлено такими матюгами, что воспроизводить я вам не решусь, иначе останется одна лишь ненорматика, и весь смысл улетучится. Вот квинтэссенция:
— Ну, а я-то пошла, мне-то что, тем более на халяву в московский ресторан, круто же! — она пьяно захихикала, и зачем-то затормошила меня. Я кивнул добродушно, и сказал только:
— Угу!
Жахни махнула рукой:
— Да ну тебя! — и совершенно беззлобно продолжила: — И вот, сидим мы там, гламур кругом, мать вся прям шик, стареет правда, и красится как проститутка, густо слишком, я те потом фотки дам зазырить, сам увидишь, как шлюха!
Брови мои удивленно поползли вверх — а кто же она, эта её мать? Что за удивительная гиена! Да на такую только в зоопарке дивиться! Хуже мачехи — во имя блядства бросила здесь в городе девчонку совсем одну, присылает чеки, и думает откупилась! Да я бы такой мамашке в жопу эти чеки засунул и жевать их этой жопой заставил, пока из горла не полезет! Вот двойняшка Жахнина, Катерина — молодец, вызывает уважение!
— А прикинь, ну там, то-сё, принесли водку. Я думаю, мне при маме нельзя будет, а рюмки — три. Оказалась ореховая — вот клёвая шняга, надо с тобой попить её!
Я почувствовал, что начал уставать от подруги, хотя меня тронула её забота. Только кивал и думал — господи, девочка, водки тебе нельзя! Да твоей мамашке похрену, даже если ты полезешь ночью на крышу 16-тиэтажки и будешь там прилюдно ебаться с бомжами на самом краю!
— Я напилась так чуть-чуть. Мать тоже, и они сидят там, сюсю-мусю друг с другом, а я скучаю, начала парнишке одному глазки строить, за соседним столом. Потом встала и пошла в туалет, и того красавчика за собой поманила. Там туалет, короче типа общий, ну в одном помещении тока разные дверки, нарисованы мальчики и девочки, да там-то похуй, я зашла первая, он огляделся, девка какая-то вышла, и больше никого. Ну, я думаю — ага, и мы ввалились в кабинку. Он меня посадил на бачок сливной, руками так за попу взял, ну и вот… — тут она почему-то замолчала, будто задумалась.
— И что? — тупо улыбаясь, спросил я. Будто не знал.
— И поебались, — сказала она уже совсем не весело.
— Что так стрёмно, скучно чтоль? — спросил я сочувственно.
— Ну да, как-то, — пожала она плечами, и посмотрела на меня. В хмельных расширенных её глазах плескалась речная черная текила.
Ознакомительная версия.
