это осталось, где-то далеко, Марина жила одним днем. Всё и вся, что ее окружало в настоящем было, как — то скомкано и уродливо. Сестры продолжали то сходиться, то расходиться со своими сожителями, возвращаясь очередной раз домой, зачастую в некотором подпитии, жаловались на своих мужчин, которые не особо стеснялись в мерах физического воздействия; дворовые подруги, проводившие своих парней до исправительных учреждений, очень скоро начинали, как они сами это называли: «встречаться», — либо с дружками посаженных «бойфрендов», которые, по независящим от них причинам, пока не были определены в места не столь отдаленные, либо с теми, кто вынырнул из этих мест на некоторое время. Кто-то из подружек, не мудрствуя лукаво, разбредался вечерами вдоль проспектов, останавливая, не особо озадаченных построением правильной семейной жизни автолюбителей, и проводили с ними некоторое время за определенный денежный гонорар… «Опасно, конечно, но ведь жизнь в принципе вещь опасная», — рассуждая, таким образом, девицы зарабатывали деньги, которые мгновенно разлетались на примитивные удовольствия.
Парни, вышедшие на свободу, умело загибающие изрисованные пальцы и хвастающиеся друг перед другом, сидя на корточках, своей арестантской доблестью и честью, как-то на удивление слепо верили в неземную любовь своих подружек, которые по-прежнему продолжали крутить «придорожные романы». Дерзкие и несломленные они жили с ними, жили за их же счет, изредка подкидывая в семейный бюджет какие-то крохи, по мышиному ими подобранные, как правило, на квартире у своих же знакомых во время очередной гулянки.
* * *
«…однако же и в падении своем гибнущий грязный человек требует любви к себе? Животный ли инстинкт это? или слабый крик души, заглушенный тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревенеющую кору мерзостей, еще вопиющий: «Брат, спаси!». Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата».
Н. В. Гоголь «Мертвые души»
Страшно, когда злодейка-судьба приговаривает к жизни, лишенной человеческого смысла. Когда разложение — это все, чем можно довольствоваться, при этом, внушая себе, что так, а не иначе должно быть и это, вообщем-то здорово. Когда толпы обреченных, упрямо и слепо рвутся к пропасти, увеселяя свою похоронную процессию дешевым пойлом и, вдруг ставшей доступной для всех, наркотою.
Марина, подсев в определенный момент своей монотонной и одинокой жизни, «на иглу» не долго сопротивлялась уговорам уже состоявшихся уличных див: «Ты чё выпендриваешься? Недотрога нашлась! Типо есть чё терять, что ли? А так, за тоже самое и деньги, и глядишь и подцепишь кого!», — в этот момент рассказчица поворачивалась к своей стоящей сбоку компаньонше с вопросом: «Помнишь Наську «Малую» на выезде стояла?», компаньонша с замороженными глазами и тлеющей сигаретой во рту уверенно, но, как-то медленно кивала головой, а подруга продолжала вещать Марине историю о свалившемся на Наську «Малую» счастье в лице клиента, влюбившегося в нее по уши, и подарившего ей счастье нормальной семейной жизни.
Подобные истории-былины передавались из уст в уста; девчонки, переставшие уважать себя, как девушек, как женщин, рассказывали о «наськах-малых», на промозглых обочинах городских шоссе, в теплых прокуренных притонах, сидя на ступеньках серых оплеванных подъездов, в ожидании момента, когда барыга соблаговолит взять их деньги, пропитанные позором и невыплаканными по девичьей чистоте слезами, за химический заменитель счастья и радости. Такие рассказы нужны были им, как воздух, как надежда. Эти добрые сказки с неминуемым хеппи-эндом будоражили сознание и не позволяли замечать, как каждая из них неизбежно растворяется в злосмрадии постоянного кошмара придорожной жизни.
… Тот род деятельности ублажения не всегда адекватных, но всегда похотливых клиентов, на который-таки с агитировали Марину, не стал для нее чем-то ужасным; что-то в ней давно уже умерло, нет, скорее, было убито, а значит не могло болеть…и не болело!
* * *
Виталий, спокойно оставивший девушку, любящую его, один на один с тремя пьяными парнями, вышел на улицу без особого волнения и переживания, его удручало одно, он хотел бы остаться там, но старшие приятели категорически отказали ему в этом: «Не дорос ты еще, Виталик, до такого».
«Да и черт с вами», — выругался он уже на улице, главное я в теме!» Тема, о которой так обрадовался молодой человек была проста, немного опасна, но очень прибыльна — развоз по «точкам» небольших партий анаши.
Наступившая жизнь хладнокровно сломала не только внутренние барьеры в человеческих душах, но и внешние границы дозволенности. Главное суметь заработать денег, не важно, как, главное побольше и ты — молодец! Победителя-не судят! Надо только стать победителем, пока тебе не оторвали голову более «правильные пацаны» или не поймали резко ослабевшие и одновременно озлобившиеся менты.
«Кто не рискует, то не пьет шампанского!», — решил для себя Виталий и первым взносом за достойную жизнь под шампанское стала пэтэушница Марина, мечтающая поскорее закончить училище, устроиться на работу куда угодно, чтобы только начать самостоятельную жизнь, найти мужчину и родить детей.
Он уверенным шагом вошел в дело, сулящее некоторые перспективы в жизни, отдав для развлечения беззащитную девушку без отца, без брата, тусующуюся в компании таких же окончивших первый курс пэтэушников и смотревших на Виталия снизу — вверх.
«Взнос» оценили, мечта сбылась, Виталий был в «теме». Уже через пару месяцев присутствия в новой барыжной тусовке, он разъезжал на общем Жигуленке — «копейке», развозя зелье по «точкам» розничной торговли. Время бежало, дела шли, траву сменил, более жесткий дурман…шампанское полилось.
Однажды правда, настроение Виталия было подпорчено, он случайно, мимолетом наткнулся на Марину: «Черт меня дернул пойти через ее двор». Она смотрела на него потухшим взглядом темно-карих глаз с какой-то брезгливостью и слегка ухмыляясь, в ее глазах он не увидел ни сожаления, ни разочарования, а только пустоту. Что-то дернулось внутри, неожиданно прилетела какая-то мысль, но он ее не уловил, она упорхнула, оставив после себя смущение и…запах, нет, зловоние разлагающегося на жаре мяса. Вонь, которая, как показалось Виталию ударила ему в ноздри, заставила остановиться и посмотреть под ноги, он был уверен, что наступил на труп дохлой кошки, из которой вместе со смрадом брызнул гной и вывалился белой комок слипшихся и блестящих на солнце червей.
…Возможно так смердит разлагающаяся до бесконечности человеческая душа, изъедаемая тленом предательства…
Остальную дорогу мысли Виталия были заняты не прибылью, не шампанским, которое пьют те, кто рискует, а пугающей пустотой Марининых глаз и взявшемся неоткуда смрадом. Но ни раскаяние, ни сожаление не отразились на его лице… Глаза по-прежнему смотрят вперед… смотрят зло, кулаки сжаты, сквозь зубы раздается шипение: «Да, пошла эта шалава!..».
* * *
Однообразие бесцельной жизни все больше
