Сегодня весь день посвящен исключительно поискам его команды разрушителей. А если ему случайно встретится толпа новоявленных бомжей, может быть, он даст им лягушачий спектакль с последующим обходом со шляпой. Когда поправится, он твердо решил вернуться на поприще разрушения, эта мысль все еще была мила его сердцу.
— Когда поправишься? — с беспокойством переспросил слепец.
А потом — вечером — Ксавье собирается идти в «Мажестик», чтобы сообщить им о своем увольнении. Слепец ударился в панику.
— О твоем увольнении?.. А как же твои долги? Ты что, хочешь, чтобы тебя упекли за решетку?
Подручный ответил, что у него есть веские основания, может быть, даже жизненно важные, на какое-то время отложить работу.
— Видите ли, я подхватил чахотку, заразился где-то, — пояснил он.
Фонтан красноречия слепого иссяк. Он попросил Ксавье повторить, не будучи уверен в том, что правильно его понял. Подручный, не повышая голос, повторил ему, что болен чахоткой.
Нищий на миг оцепенел. Потом стал остервенело отплевываться.
— А я-то тебя только что расцеловал, да еще прямо в губы! Прямо в харю твою поганую!
Ксавье сказал, что слепцу не о чем беспокоиться, потому что он ему не любовница.
— Ты иногда бываешь таким законченным олухом, что в это даже трудно поверить, — проговорил нищий.
И снова стал плеваться во все стороны и тереть губы рукавом, таким заскорузлым, что им можно было оцарапаться.
— Ну, ладно, пожалуй, хватит, — сказал он через некоторое время, пару раз пукнув от сглазу. — Но ты-то как же? Или тебе безразлично, что ты загнешься со своей туберкулезной палочкой?
— Вы понимаете, — Ксавье доверительно улыбнулся, — я вылечусь, об этом не беспокойтесь.
— Почему ты так в этом уверен? Тебе что, привиделось это в башке твоей пустой?
Подручный от души посмеялся над этим предположением, потому что так оно и было — время от времени голова ему казалась колокольней, в которой гулял ветер.
— Я был у врача, и он сказал мне, что я вылечусь, если буду за собой присматривать. Мне просто надо отдохнуть, чахотка еще только-только начинается, она пока совсем слабенькая. Младенец такой, можно сказать. И кроме того, из тела моего уже почти все вышло.
— Новое дело! — саркастически произнес нищий. — И как же тебе это удалось?
— Вам бы лучше не переживать, а поторопиться. Уже без малого десять.
Слепец пошарил где-то в глубине необъятных штанин и вынул наружу приличный кусок бельевой веревки. Он привязал ее как поводок к шее плюшевого щенка. Когда они отправились в путь, игрушка волочилось за нищим по земле в трех шагах сзади. Взявшись за руки, слепец и подручный дружно шли в ногу, потому что оба были людьми привычки.
Вокруг ребенка сгрудилась толпа. От церквушки театральными декорациями остались стоять лишь фасад и колокольня. Маленький мальчик обращался к собравшимся людям с таким красноречием и так выразительно жестикулировал, что ему позавидовал бы даже Кот в сапогах. Его раздувающиеся штанишки, стянутые в коленях, восточные шлепанцы, ясный лик и возведенные кверху руки, так, как у нарисованных святых пророков, — все в нем дышало арабской утонченностью, удивительной легкостью и неземной воз-душностью, будто он был повелителем эфира.
— Достойные женщины, — говорил он, — добродетельные. — И все слушали его слова снисходящим в душу умиротворением, доверием и благодарностью. А он тем временем продолжал: — Эти глаза, которым претит ложь, вот эти самые глаза видели ее, эти уши слышали ее речи.
По толпе шепотком пробежало: «Ариана!» — будто правоверные мусульмане поминали имя святого пророка или испанцы произносили «Оле!».
Мальчик поднес правую руку к щеке, а левую возвел к небесам. Он выглядел так, будто хотел принять позу охотника с ружьем, но на самом деле этим грациозным движением он указывал на колокольню.
— Вон там, — вещал он, — вверху звонили святые колокола. И в этой самой церкви венчалась она с миром, с тем миром, что не от мира сего. Она мне явилась. Она танцевала, и танец ее был бальзам для души моей, сладкий мед великодушной щедрости ее для духа моего. И она мне говорила. Она сказала мне, что вечно будет пребывать среди нас, навсегда останется с нами. Она сказала, что оборвалось ее земное бытие и потому бытие ее среди нас станет еще более явственным, клянусь вам бессмертной душой моей, она мне это поведала. А еще, достойные женщины и добродетельные мужчины, она поведала мне, что есть путь, тот путь, что ведет назад. Что однажды земля ваших отцов, земля ваших матерей вновь примет вас в себя. Вы вернетесь туда на исходе дней, в землю, которая дала вам начало, и не бойтесь этого ибо вы возвратитесь в те сады, где когда-то ступали ваши ноги и которые вас принудили покинуть, но их пыль и злато остались на подошвах вашего изгнания. Оставьте страх и не теряйте надежду. Грядет возвращение. Путь существует. Клянусь вам бессмертной душой моей — так она мне и сказала. Я был лишь семилетним ребенком, неведавшим имен многих вещей. И послушайте, что я говорю вам теперь. Какой удивительный дар слова был мне ниспослан.
И вновь зашелестели, залепетали голоса, будто люди творили молитву, произнося имя Арианы. Рука мальчика неспешно описала полукруг, как будто очерчивая путь солнца по небосводу, — он просил у присутствующих тишины. Что-то с ним происходило. Он весь превратился в слух, а глаза его, казалось, следили за полетом комара в воздухе.
— Она здесь, — сказал он, поднеся руку к уху, — она со мной говорит.
И сомкнул веки, погрузившись в глубокую задумчивость. Тишина окружила группу собравшихся людей, как огненное кольцо. Только издали доносился шум и грохот крушивших дома разрушителей, да на соседней улице неумолчно лаяла собака. Но это происходило в каком-то другом мире, не в том, где находились все собравшиеся у полуразрушенной церкви, стоявшие затаив дыхание, в молчании ожидавшие, какую тайну возвестит им повелитель эфира. Через некоторое время он раскрыл глаза.
— Она говорила со мной, — сказал мальчик. — Она мне сказала: «Здесь брат мой среди вас». — По толпе волной пробежало смятение. — Он ее брат, потому что он тоже не от мира сего. И он еще почти ребенок. Где ты, потусторонний брат Арианы? Отзовись, если слышишь меня. Выйди вперед.
— Ариана о тебе говорила, Тонио! — прозвучал мужской голос — безымянный, страстный, полный безграничной любви.
Мальчик ему возразил:
— Нет, братья мои возлюбленные в изгнании, нет, достойные женщины.
Ищущий взгляд Тонио перемещался с одного лица на другое.
Он сказал:
— Я ничтожнее розы, украшающей твои башмаки. Я не стою пыли, слетающей с твоей обуви.
Толпа пришла в движение, по ней волной пробежал шепоток, схожий с шелестом листьев. В нем слышны были нотки недовольства. Многие повернули головы в сторону Ксавье. Страпитчакуда, высунувшись наполовину из его кармана, давилась от смеха — в лапке она держала пузырек с укрепляющим средством, отпивая из пузырька, она прочищала горло. Готовый сгореть со стыда подручный выхватил у лягушки пузырек, и пока он его закрывал, та успела проквакать в толпу множество всяких гадостей: о том, что душа — только выдумка, а от Арианы, по ее мнению, ничего не осталось, кроме кучки разлагающегося праха. Ксавье пришлось сунуть ей в рот палец, чтоб она замолчала, — и Страпитчакуда за палец его укусила. Слепец все пытался сообразить, что за чертовщина творится вокруг них. Он кожей чуял, что враждебность к ним толпы нарастает, — у него на такие вещи был особый нюх. Ребенок подошел к Ксавье, который отступил назад, больше всего желая в этот момент провалиться сквозь землю. Страпитчакуда все еще свисала с его большого пальца. Люди, стоявшие рядом, пытали его:
— Кто ты такой? Что тебе от нас надо?
Слепец, резонно полагая, что дело пахнет керосином, решил ретироваться, и Ксавье пошел за ним следом.
— Нет, — вскрикнул мальчик. — Не уходи, постой!
Но они были уже далеко, оба неслись так быстро, что скоро ослабели. Ксавье боялся, что ему придется еще кусочек чахотки отхаркать, но на этот раз обошлось. Нищий лишь каким-то чудом снова не налетел на стену при столь поспешном отступлении.
Они подошли к строительной площадке, где работали разрушители. Ксавье удалось высвободить палец из лягушачьего рта — он выскочил оттуда, как пробка из бутылки с шампанским. Подручный быстро спрятал лягушку в ларец — вот я тебя сейчас там запру, чтобы ты больше оттуда не высовывалась, и ключ поверну на целых трц, оборота! А она все не унималась, шебуршилась там внутри, угрозы; свои с оскорблениями выкрикивала. И слепец как с цепи сорвался — у него все легкие будто горели огнем. Что за проклятье эта лягушка — сущий дьявол! Надо от нее избавиться к чертовой матери!
