У нас в округе были ребята, к которым меня тянуло сильнее, чем к ровесникам в деревне. С ними я могла свободнее говорить и о себе и о своих делах. Там я не боялась за своё прошлое. Мы одинаково смотрели на мир, и мне не надо было притворяться и приспосабливаться. Мы были на одной волне с ними. Поначалу мне не хотелось тесно корешиться с ними. Они все экспериментировали с наркотиками…
Моя мама, тётя и я – мы все думали, что я нахожусь в такой дыре, в таком уголке Германии, где о наркоте и не слышали… По крайней мере, о жёстких наркотиках.
Если в газетах писали о героине, то речь шла о Берлине или о Франкфурте иногда. И я тоже думала: Кристина, ты тут единственная экс-фиксерша на сто вёрст вдоль и поперёк!
Это было не совсем так – скоро я убедилась в этом. В начале семьдесят восьмого года мы поехали в Нордерштет – новый спальный городок рядом с Гамбургом. Как обычно в поездках я наблюдала за людьми, смотрела и классифицировала встреченных: так, – эти колются, эти анашисты, а это просто студенты. Мы зашли перекусить в какую-то забегаловку. За столиком тихо сидели два черножопых. Вдруг они резко встали и пересели за другой столик. Не знаю почему, но я была совершенно уверена, что речь шла о героине. Я знала, как себя ведут черножопые, когда речь идёт о героине… Заставила тётю выйти из лавочки.
Ну, точно, через сто метров мы влетели прямо в героиновую точку! Игловые – у меня не было никаких сомнений. Казалось, они все смотрят на меня. Узнали бывшую наркоманку, почуяли! У меня дрогнули колени. Я схватила тётю за руку и сказала, что мне надо срочно бежать. Она поняла, в чём дело, и сказала: «Отчего же, тебя ведь это больше не касается!» Я сказала: «Прекрати, а то ведь я не выдержу!» Это было когда я уже и не помышляла о побеге. Когда мне показалось, что меня уже ничего не связывает с героином. И теперь меня шокировало, что во мне узнали нарка… Мы приехали домой, и я тут же сняла все свои манерные шмотки и смыла весь макияж. Сапоги на шпильках я так ни разу и не одела с тех пор. Со следующего дня выглядела как все девочки в моём классе.
* * *
Я спрашивала себя глупую: почему ж бездарно все так без двиги?! И сама себе отвечала – дурацкий вопрос! Как же ещё отключиться от жизни, особенно если жизнь – дерьмо?
Все наши были разочарованы работой. Все кроме одного. Он был членом профсоюза, и работал где-то в молодёжном кружке у себя на заводе. Он один видел какой-то смысл в том, что делал. Он вступался за других ребят на заводе, и он знал, что нужен другим. Он верил в то, что человек может изменить общество. И ему не надо было даже джойнта – он пил лишь красное вино.
Остальные же не видели в жизни вообще никакого смысла. Постоянно говорили, что бросят работу. Не знали только, что потом делать. Приходили, полные злобы и разочарования со своей работы. Мы сидели все вместе, и если кто-то начинал рассказывать о говне на работе, ему говорили: «Хватит, прекрати!» По кругу шёл косяк, и только потом начинался вечер…
Мне-то жилось ещё неплохо. Всё-таки школа приносила иногда даже радость. С другой стороны – всё та же ерунда… Я не знала, к чему вся эта учеба и стресс в школе с тех пор, как мне стало ясно, что ни аттестата, ни гимназии мне не видать. Я поняла, что как бывшая наркоманка, даже с хорошим аттестатом в жизни не найду себе нормальной работы.
Аттестат я всё-таки получила. И неплохой. Но место на предприятии – нет, не дали… Только временную работу, которой правительство убирало безработную молодёжь с улицы. Почти год я не ставилась. Но знала, что должно пройти несколько лет, прежде ты снова действительно чист. Впрочем, проблем с этим не было…
Когда мы сидели вечерами в компании, пили вино, курили косячок – все наши повседневные проблемы рассеивались как туман. Мы болтали о книгах.
Интересовались чёрной магией, парапсихологией и буддизмом. Мы искали людей, у которых можно научиться чему-нибудь интересному. Всё потому что наша жизнь нам не нравилась.
Одна девушка из компании училась на медсестру. Она и приносила нам колёса.
Некоторое время я сидела на валиуме. Кислоту не трогала – боялась. Ну а остальным понравилось, и они подсели на ЛСД.
В нашем маленьком городке не торговали тяжелыми наркотиками. Тем, кто сидел на тяжелых, приходилось носиться в Гамбург. Ни один дилер у нас не торговал героином, и человека нельзя было так легко подсадить на героин, как в Берлине, Гамбурге или даже в Нордерштете… Героина просто не было.
Но если кто-то действительно хотел получить героин, то он и его получал. Были типы со связями. А иногда мимо проходили коробейники с полным арсеналом. Когда у такого спрашивали, что у него есть, он говорил: «А что хочешь? Валиум, валерон, хэш, кислота, кокс, гера?» Все в нашей компании думали, что контролируют ситуацию. Всё здесь было немного по-другому, чем три-четыре года назад в Гропиусштадте.
Мы были свободны здесь, нам не нужен был никакой «Саунд». Нам не хотелось дурманить себя в грохоте и огнях. Вспышки Курфюрстендамма и все эти толпы людей – нет, никому из нас это не нравилось… Мы ненавидели города… Мы любили природу. На выходных мы на машинах гоняли через весь Шлезвиг-Гольштейн, гуляли иногда пешком, и нашли однажды совершенно классное место. На болотах.
Мы часто сидели на болотах – там, куда никто не придёт, и где весь мир принадлежит только нам…
Но лучше всего было в нашем старом известняковом карьере. Представьте – просто огромная дыра в земле. Почти в километр длиной, в двести метров шириной и сто глубиной. Отвесные стены. Там, внизу, было очень тепло. Ни ветерка не долетало сверху… На дне карьера были невиданные растения. Тысячи чистейших ручьёв текли через сумасшедшую долину, и водопады красили белый известняк в ржавый цвет.
Повсюду валялись белые глыбы, как кости ископаемых животных. Может быть, это были кости мамонтов… Огромный баггер и ленточные транспортёры, которые в будние дни производили ужасный грохот, в выходные выглядели так, будто лежат здесь веками… Известь давно сделала их белыми.
Мы были совершенно одни в этой долине. От всего мира нас защищали ржавые известковые стены. Ни звука не доносилось снаружи. Шумели только водопады…
Мы думали, что купим карьер, когда добычу прекратят. Там, внизу, построим деревянные дома, разобьём огромный сад, станем держать зверей. У нас будет всё, что нужно человеку для жизни. А единственный путь, что ведёт из карьера, – просто взорвём…
И вряд ли нам захочется наверх.
Ну а что же было дальше?
Книга «Мы дети вокзала Цоо» имела огромный успех – она переведена на двадцать с лишним языков и только в Германии вышла более чем трёхмиллионным тиражом. Спустя два года появился и одноименный фильм. История одного детства… И детство это, чуть не оборвавшись в героиновом кошмаре, всё же получило свой шанс на хэппи-энд.
Сейчас ей сорок пять. Читатели ждут конца истории – хорошего или плохого. Газеты и телевидение хотят интервью. Вопросы повторяются, и Кристине тяжело отвечать честно. Журналисты требуют лишь подтверждения одного из двух публичных образов Кристины. Одни рисуют её героиней – победительницей наркотиков, культовой фигурой молодёжного движения. Другие же упорно стилизуют её под жертву героина и ранней славы. Одни клише, полутона не в почёте-До недавнего времени жизнь Кристины представляла собой дивные метания между панковской сценой, литературными салонами, тюрьмой и греческими островами… в непрекращающейся борьбе с героиновой зависимостью. Она всё-таки закончила школу, начала учиться на продавщицу в книжном магазине. Когда вышла книга. Кристина быстро превратилась в настоящую звезду кино и телевидения, стала завсегдатаем разнообразных ток-шоу. Боязнь софитов быстро пропала. Встречаясь на телепрограммах с Бельмондо. Ниной Хаген и другими, Кристина быстро убедилась в том, что медиа-имидж звёзд имеет мало общего с их реальным характером и реальной жизнью.
Какое-то время душа в душу прожили они с музыкантом культовой группы «Саморазрушающиеся новостройки» в маленькой квартирке в Кройцберге. Кристина съездила с группой в тур по Америке, подписала там какой-то контракт с музыкальной фирмой. Сыграла главную роль в андеграундном фильме. Но время гениальных дилетантов прошло, и через пять лет Кристина снова взялась за шприц в надежде уйти от одиночества и страха. И это оказалось просто жизнеопасным.
В семье цюрихского издателя она нашла приют, понимание и помощь. Там же познакомилась с великими международного мира культуры. Днём звонил Феллини, спрашивал, как она себя чувствует. Вечером к ужину являлся Фридрих Дюрренматт. Все эти минные ночные разговоры были ей скучны. Она рано прощалась, вставала из-за стола, убирала посуду и бежала на цюрихские точки. А великие творцы строили планы. Сколько жизненной силы, непритворной интеллигентности и раннего жизненного опыта! – восхищались они. Они говорили, она должна заняться творчеством. После нескольких месяцев в Цюрихе Кристина покинула мир богатых художников и отправилась обратно в Берлин. Немного позже её в очередной раз судили за наркотики. Она получила десять месяцев и честно отсидела их в женской колонии. Кстати, она могла выбирать: терапия или колония. Выбрала тюрьму, как она говорит – просто потому что мытьё мозгов надоело.
