Поднимаясь по прохваченной ветром широкой лестнице, восходящей от вокзала Уэйверли, он посмеялся над собственной глупостью.
Надо же додуматься: назначить девушке свидание на таком юру! Да ее десять раз в залив унесет, пока я до верха доберусь! Идиот…
Шагая через две ступеньки, Скиннер пытался вызвать в памяти образ Кэролайн. Ему не терпелось сравнить продукт работы воображения с реальностью. Вдруг он себя обманул?
На верхней площадке возникла знакомая фигурка. Скиннер приблизился, увидел милый профиль — и чуть не с разочарованием понял: нет, никакого обмана. Перед ним цвела идеальная, чистая красота, достигшая зенита, не испорченная осознанием своей силы.
Волосы светлые, как шелк. Шея тонкая, белая — нежный стебелек. В пунцовых от холода ушах маленькие серебряные сережки с рубинами.
Скиннеру хотелось лениво пастись в этом раю, мягко щипать губами божественные сережки… Давеча, когда они лежали в кровати, ему хотелось того же — но почему-то не осмелился… Он отметил ее ногти — такие длинные, что ими, верно, можно замки открывать.
Кэролайн повернулась, и Скиннеру пришлось прервать беспардонное разглядывание. Он с улыбкой посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, и Скиннер почувствовал себя как тунец у де Фретэ на сковородке: поджаренный снаружи, сочный и мягкий внутри.
Он повел ее в коктейль-бар — настоящий, американский, никакого сравнения с грязными забегаловкам, где пьет британский пролетариат. На душе вновь закопошилась неловкость, а сердце словно ремнями стянули. Скиннер попытался разобраться в ощущениях. Почему он так себя ведет? Боится показать свое истинное лицо? Робеет перед собственной страстью? К черту Брайана Кибби и Джиллиан Маккейт с ее диетами. Тайм-аут! Он решился и заказал мартини: водка, вермут, толченый лед. В чем дело, черт возьми? Почему он не может просто взять и трахнуть эту красивую, доступную девушку? Что тут сложного?
За первым мартини последовал второй, затем третий. Кэролайн не отставала — ни в выпивке, ни в хмурой задумчивости. Скиннер отлучился к табачному автомату и злобно купил пачку сигарет. Оба пытались совладать с бураном необычных эмоций — шутили, придуривались, задирались, флиртовали,— и алкоголь был суфлером в этом скверном спектакле.
Официант принес четвертую смену мартини. В бокалах болталось по паре маслин, пронзенных пластмассовыми шпажками. Скиннер выудил свой шашлычок и прикусил одну ягодку. Кэролайн посмотрела ему в глаза. Скиннера как током ударило. Осмелев, он притянул девушку к себе и губами вложил ей маслину в рот, практически вплюнул. Кэролайн отпрянула. Чувство было странное и неприятное — совсем не то, что она ожидала.
Дэнни мне очень нравится, но…
Скиннер чертыхнулся про себя: идиотский жест, ничего умнее не придумал! Между ними словно трещина пробежала.
Расслабься, Скиннер! Что ты задергался, как школьник?! Расслабься… Подумаешь, прокол, с кем не бывает. Не смертельно!
Взяв себя в руки, он поднял глаза. Кэролайн сидела на высоком стуле, нахохлившись, как испуганный зверек. У Скиннера от напряжения звенели нервы. Внешне они казались спокойными, но обоим было ясно, что стоит одному из них пересечь невидимую секс-границу, и они брызнут в разные стороны, ощетинившись и шипя. Скиннер рассудил, что все надо делать очень, очень медленно, и осторожно дотронулся до ее руки.
— Большая ладонь… почти как у меня,— сказал он, любуясь божественной игрой света в ее газах.
Интересно, жмурится ли она во время секса? Темнеют ли ее зрачки? Заводит ли она глаза в минуты высочайшего наслаждения — древний жутковато-красивый рефлекс, свойственный некоторым женщинам, да и мужчинам тоже?
Дэнни Скиннер был еще молод и не понимал, что гордыня порой притупляет чуткость, особенно когда в дело впутывается алкоголь, о коварстве которого он уже успел забыть за многие недели трезвости. Кэролайн Кибби была еще моложе, но, как и всякая женщина, обладала природной житейской мудростью, да и повзрослеть ей довелось быстрее, поэтому, пока они шли, взявшись за руки, по улице Виктории, ее не оставляла назойливая мысль, что дело тут ох как нечасто.
Скиннер рассказал ей о концерте «Старичков» и предложил пойти вместе. Она согласилась. Слегка покачиваясь от многочисленных мартини, они вошли в переполненный зал, надеясь, что громкая музыка и новые возлияния заглушат саднящую неловкость. Скиннер разглядывал собравшийся люд с изумлением. Это были панки старой закваски, ровесники его матери. Некоторые по старой памяти вырядились как попугаи; другие, наоборот, щеголяли строгими костюмами и казенными прическами.
Зальчик был обставлен по-спартански, без изысков. Скиннер и Кэролайн протиснулись ближе к бару и заняли местечко у колонны. Музыканты появились на сцене под свист и овации.
Да уж, действительно старички. Цирк! И на сцене, и в зале. Даже те немногие, что умудрились не облысеть, выглядят как шуты в своих панк-нарядах. Наверное, это универсальное свойство юности: презирать влюбленную в свое прошлое старость. Моя старушка рассказывала, что в молодости они так же смеялись над одряхлевшими послевоенными стилягами «Тедди-бойз», как мы сейчас смеемся над динозаврами панк-рока.
К чести музыкантов надо признать: они мало изменились. Разве что раньше косили под старпёров, а сейчас и косить не надо. Крисси Фотерингам на ударных, конечно, выглядит круто: шерстяные рукавицы, драповое пальто, старушечья шляпка, очки в роговой оправе — но лишь потому, что она на добрый десяток лет моложе остальных… А вот и наш солист, Уэс Пилтон! Хватает микрофон и для разогрева выдает «Военное время».
Время подвига и мечты,
Без порнухи и наркоты,
За порядком следят кнуты —
Военное время!
Жизнь по совести и уму,
Нет прощения никому,
Будешь пить — попадешь в тюрьму.
Военное время!
Пилтон строевым шагом, с деревянной спиной, подошел к краю сцены и, согнувшись, буквально выблевал припев:
Военное время — британцы, вперед!
Порядок и слава, ликует народ!
Подонкам позор, ветеранам почет —
Военное время!
Он подпрыгнул — весьма энергично для своих лет — и вновь перешел на хриплый речитатив:
А сегодня в стране беда,
Панки заняли города.
Их бы в армию, как тогда,
В военное время!..
Отгремел последний аккорд. Пилтон вместо поклона вскинул руку в армейском салюте. Зал восторженно взревел.
— Мои почтари сдохли,— сообщил Пилтон улюлюкающей толпе,— но наша группа еще жива… За некоторым исключением. И следующая песня посвящается светлой памяти наших барабанщиков, Донни и Мартина!
Он сделал музыкантам знак, и те дружно грянули «Гроши из шапки нищего».
Скиннер протиснулся к бару, чтобы заказать выпивку, и неожиданно заметил Сэнди Каннингам-Блайта. Старик перетаптывался, опупев от пива, и даже самые матерые панки уважительно расступались, давая ему место. Почтенный повар, пожалуй, был здесь самым дряхлым. Скиннер встретился с Каннингам-Блайтом глазами, но тот его не узнал.
Вернувшись с двумя пластиковыми стаканчиками рома-пепси, Скиннер отметил, что Кэролайн от музыки отнюдь не в восторге: рот у нее кривился, на лице блестел пот, тушь поплыла.
— Даже играть толком не умеют!— прокричала она Скиннеру на ухо.— Чего ты в них нашел?
— Да ничего. Я своего отца ищу.
— Отца? А где он?
— А хер его знает! Не исключено, что по сцене скачет.
Кэролайн пожала плечами и подумала, что ослышалась.
Или не поняла. Трудно придавать значение словам в таком грохоте, да еще сквозь многослойное одеяло алкоголя.
37. Между первой и второй
Вернулась. Болезнь вернулась.
Ощущение, которое ни с чем не спутаешь: словно чем-то черным испачкан изнутри. И весь мир тоже испачкан — холодный, враждебный, безжалостный… По телу ходили волны озноба. Ну уж нет! На этот раз он отлеживаться не будет!
Брайан Кибби кое-как оделся и повлек тучное тело прямиком в бар «Центурион» на Сент-Джонс-роуд. С порога его ошарашило густое табачное марево, еще более плотное, чем студеный туман снаружи. В баре стоял громкий гвалт, звенели кружки. Кибби оробел и чуть было не развернул полозья, однако взял себя в руки и приблизился к стойке. На него уставились бесчисленные воспаленные глаза: бывалая пьянь осмотрела его, оценила — и признала за своего.
Кибби нерешительно топтался, думая о коварстве жестокой судьбы. Всю жизнь он куда-то ходил: в школу, в институт, на работу… а теперь пришел сюда. Новый этап.
Ничего у меня не осталось. Даже семьи. И мама, и Кэролайн… Все попали под чары злодея!
Облокотившись на стойку, он решительно произнес:
— Кружку пива и двойной виски!
Бармен видел его впервые, однако обслужил без лишних слов, наметанным взглядом определив перспективного клиента.
