Гаррет завизжал и швырнул в нее картофельные очистки.
— Ты можешь проснуться старым, ты знаешь это, Дом? Однажды ты ложишься спать, тебе восемнадцать, ты хорош собой, и вдруг просыпаешься старым. Старым и бессильным. И это не имеет никакого отношения к возрасту. Вот что смешно. Просто у тебя есть внутри ощущение будущего. А что у меня? А? Вот мое будущее. Кастрюля с грязной шелухой.
Гаррет принялся вопить еще громче.
— Заткнись! — рявкнула она.
— Может, ему больно?
— Ничего ему не больно. Заткнись, я сказала!
— Анна, я думаю, что тебе…
— И ты заткнись тоже. Вы все, просто заткнитесь. И проваливайте. Оставьте меня в покое.
Гаррет визжал все громче и громче.
Она повернулась к нему. От резкого движения нож выскользнул и порезал ей палец. — О! — застонала она. — Черт возьми! — И ударила Гаррета. — Заткнись! — и ударила снова. — Заткнись! Заткнись, заткнись, заткнись!
Я подскочил, оттащил ее.
Гаррет по-прежнему плакал. Он свалился на спину. По щеке текла кровь.
Анна опустилась на колени. — О Господи, — заплакала она. — Дом, дай мне тряпочку. Намочи ее. Быстрее. О, моя крошка. Моя крошка. Прости мамочку. Боже мой, что я наделала. О, дорогой мой. Мой дорогой. Мой сладкий, мой сладкий зайчик, сладкая розочка. Прости мамочку. Не плачь. Прости, прости, прости.
Она вытерла ему лицо. Левый глаз распух, на верхней губе виднелась ссадина.
Кровь от ее пореза смешалась с его кровью.
Она обняла ребенка, стала целовать ему руки и укачивать.
— Надо зашить, Анна.
— О, боже мой, — казалось, она сейчас задохнется от рыданий. — Боже мой, боже мой, боже мой.
— Анна, его надо отвезти в больницу. Надо зашить. Скорее!
— Да, да. — Она встала, вытерла ему лицо. — Я не хотела. Не знаю, как это случилось.
— Понятно.
— Меня арестуют. Я уверена.
— Нет.
— Дом. Послушай. Скажи, что он упал с лестницы. Скажи, что мы услышали какой-то шум, и он свалился со ступенек, ударился о перила, разбил губу. Ударился лицом о перила и разбил губу. Ладно?
— Ладно.
— Я бы ни за что на свете не причинила ему боль. Они ведь поверят этой истории, правда? Наверняка поверят.
— Что это он один делал на лестнице? — поинтересовался Стивен.
Гаррету зашили губу, и он уже спал. Стивен, в конце концов, пришел домой около десяти, подвыпивший и голодный. Обед был не готов. Анна, не переставая плакать, ела печенье.
— Он играл, Стивен. Просто играл, — твердила она.
— А где же была ты?
— Готовила твой сраный обед.
— И где ж тогда этот обед?
— Ой, отстань от меня.
— А ты где был? — поинтересовался он у меня.
— Меня не было.
— Не было?
— Надеюсь, у меня есть право приходить и уходить, когда мне вздумается?
— О, не начинайте же снова. Господи! — она вытерла слезы. — Мало нам проблем в доме. Стивен, это была случайность. Ебаная случайность.
— Такое бывает, — поддержал я.
— Но не с моим ребенком.
— Когда нужно, так ты всегда… — начала Анна. — Да Господи! Если бы ты был здесь, а не нажирался со своими ублюдочными друзьями, этого бы не случилось.
— Ах так, значит это моя вина?
— Никто не виноват, — вмешался я. — Просто так случилось.
— О, наш гений подал голос. Ты так все хорошо понимаешь, Доминик. Просто удивительно. Ты станешь звездой колледжа. Мы с восторгом предвкушаем твое великолепное будущее.
— Оставь его в покое, — огрызнулась Анна.
— Что это ты вдруг так о нем забеспокоилась? Ты ведь о нем доброго слова не сказала с тех пор, как он приехал.
— Неправда.
— Правда. Тебе ли не знать.
— Ты мерзко врешь.
— Это ты врешь. Как всегда.
Я встал и вышел из дома. Обернувшись, я увидел, как их разбухшие силуэты жестикулируют на занавеске, словно они стали персонажами театра теней.
Я держал в руке член моего Билли Кроу. Чувствовал, как гладкая головка скользит в моей ладони, сжал ему яйца, чтобы он метался и стонал в экстазе. Его пальцы скользнули, царапнули покорный изгиб моей спины, он прошептал мое имя, тихо, страстно, как мурлычет котенок или воркует голубь.
Потом Билли говорит:
— Дай я подрочу тебе. Пожалуйста.
Я лег на спину и вытянул ноги. Он погладил меня по животу.
— Закрой глаза, — сказал он, — Не смотри на меня. Не думай обо мне.
Я закрыл глаза, но смог представить только его.
— Подумай об историях, — сказал он.
Я засовываю пальцы ему в рот, и он сосет, пропуская между них язык, словно щенок. Я просовываю пальцы глубже, трогаю язык, заставляю Билли давиться и задыхаться. Я чувствую, как мой член дергается и гонит лаву, скопившуюся в венах, затем ледяную воду, и я выплескиваю океан спермы в волшебную руку моего Билли Кроу.
В великолепном согласии он тоже кончил, извергая на мои ноги и бедра спазм за спазмом горячую белую сперму, словно яичный белок. Ее было так много, что она залила подушку и спинку кровати.
Мой член съежился и слипся в его руке, как маленький розовый желудь. Билли лег на меня сверху. Мы были склеены воедино спермой и потом, и у меня снова встал от его жаркого дыхания.
— Я люблю тебе, — сказал я. — Правда.
— От тебя пахнет лесом.
— Это очень романтично.
— Я и вправду романтик. О, как хорошо. — Он потянулся и скатился с меня. — Может, разрисовать потолок?
Он уже нарисовал пять или шесть крокодилов по всей комнате. Роскошные, разукрашенные звери, — глядя на них, я чувствую себя торжественно и печально.
— Я начал писать рассказ, — сообщаю я.
— Вот как?
— Это для тебя. Раньше я много писал. Это что-то вроде сказок. Короли, королевы и принцы. Вроде того. Стив говорит, что я должен снова начать писать.
— Ах, Стив! — он смотрит удивленно.
— Так я и сделаю, — продолжил я. — Это рассказ для тебя. Я его еще не закончил. Честно говоря, пока не знаю точно, о чем он.
— Ты и не будешь знать, пока не закончишь. Может быть, даже и тогда не узнаешь. Писатели меньше всех знают, о чем их книги.
— Рассказ начинается так: "Когда у короля родился первенец…"
— Не рассказывай мне начало, если не знаешь конца, — перебивает Билли.
— Ладно. Как хочешь. В конце концов, это твой рассказ.
— Я польщен.
— Так что, когда я закончу его, я…
— Хочется выпить. Пойдем куда-нибудь?
— Сейчас?
— Да. Конечно.
— Но слишком поздно. Всё уже закрыто.
— Черт, ты прав. Совсем не заметил, сколько времени. Но я хочу выпить.
— Если ты хочешь, мы могли бы…
— У меня есть для тебя кое-что… — Он подошел к столу, что-то взял, посмотрел, потом положил. — Это письмо. Мое письмо тебе. Прочитай его, но, — он отвел взгляд, — но никогда не говори со мной об этом. Просто прочитай.
— Письмо?
— Это о Дэвиде. История наших отношений. Ты ведь хотел знать.
— Я хотел, чтобы ты мне рассказал.
— Я не мог тебе рассказать. Так что — или письмо, или ничего.
Я вскочил с кровати.
— Я тебя просто не понимаю. Ни капельки. — Я натянул джинсы и майку. — Не понимаю, что у тебя на уме. Это все для тебя просто игра какая-то…
Он вздохнул, сел на край постели.
— Я тебя снова расстроил. Я бы и сам хотел знать, что делаю. Тогда бы я остановился. Я просто иду вперед и делаю…
— Вот именно. Ты просто идешь вперед и делаешь. А мои чувства тебя не волнуют.
— Возьми письмо, — сказал он.
— Я возьму письмо, — я схватил конверт с матраса. — Я прочитаю твое сраное письмо. И я выясню, что за жизнь ты вел с этим Дэвидом. И после того, как все прочитаю, я поговорю с тобой об этом, если захочу. И ты ответишь на мои вопросы. И потом у нас будут другие отношения. Ладно?
Он улыбнулся, откинулся на кровати, покачивая свой поникший член вверх-вниз.
— Чего ты так расстраиваешься? Просто не понимаю. Почему ты все время такой взвинченный? Ты так постепенно спятишь, дружок.
Я выбежал из дома, хлопнул дверью. В саду благоухали розами и другими ночные цветы. Сладкий и терпкий запах. Я тяжело дышал, не мог прийти в себя.
Письмо сжалось в комок в моей ладони.
Не решаясь сдвинуться с места, я посмотрел назад, заглянул в щель почтового ящика. Билли бродил по дому. Я видел его тень, слышал шаги. Он включил радио и подпевал какой-то мелодии. Я не сомневался, что он уже принялся рисовать очередного крокодила, вполне счастливый, не потеряв самообладания, будто наша ссора была надоедливой мухой, которую он попросту отогнал.
Я хотел рассердиться и игнорировать его какое-то время, но уже здесь, стоя в душистом саду, почувствовал желание поговорить с ним. Я уже хотел снова сжимать его член и засунуть пальцы ему в рот. Только находясь с ним рядом, я чувствовал себя живым.
Я вернулся к себе и попытался уснуть. В соседней комнате Анна и Стивен, возбужденные странным эротизмом примирения, трахались с новой силой. Прислушавшись, я понял, что, занимаясь любовью, Анна плачет. Ноет и всхлипывает, как маленькая девочка.
