Осознавал ли ты, насколько тебе неприятно видеть, как она наносит последние детали макияжа? Это длилось всего несколько минут, однако ты успел почувствовать, как грязь поднимается со дна океана и начинает размешиваться внутри тебя.
Мэри придвинулась поближе к зеркалу, чтобы нанести тени на веки, затем тщательно растерла косметику кончиком пальца, пока не осталась удовлетворена эффектом. Улыбнулась сама себе, взяла помаду и очень аккуратно нанесла на губы бледно-красный оттенок.
Ты смотрел, стоя в проеме двери; от этой интимности, в которой она состояла со своей внешностью, ты почувствовал отчуждение, даже, возможно, ревность. Что бы там ни было, ты не мог больше оставаться свидетелем происходящего — либо тебе следует ретироваться, либо подойти к ней и, с наибольшей вероятностью, сказать комплимент или поцеловать в голое плечо. Грязь все поднималась внутри тебя, заполняя грудь до тех пор, пока не стало трудно дышать, и все же ты не мог двинуться.
Расческой Мэри придавала последние мягкие штрихи своей прическе, почти ласкала себя, как тебе показалось, потом вдруг со смехом откинулась на спинку стула.
Я не заметила тебя! — пояснила она и улыбнулась тебе в зеркале.
Но пока она говорила, ты заметил, что ее лицо напряглось в усилии, необходимом для этой улыбки. Ты подошел и встал позади; твои глаза встретились в зеркале с ее глазами.
— Отлично выглядишь, — сделал ты ей комплимент, потом наклонился, чтобы поцеловать голое плечо.
— Спасибо, — ответила она.
Ты отвернулся и пошел к окну. Глядя в него, не верилось, что сейчас семь часов, казалось, темнота уже спустилась. Дождь шел все сильнее.
— Надеюсь, они организуют все в помещении? — спросила она.
— Придется — кто любит мокрые бисквиты? Боковой свет, при котором Мэри готовилась, отражался в оконном стекле, и ты видел в окне не улицу, а детальное изображение спальни за своей спиной. Мэри больше ничего не делала, просто смотрела в твоем направлении. Ты думал, тебе удалось показать себя в лучшем виде, но выражение ее лица — теперь, когда ты стоял к ней спиной — было полно жалости. Ты выдержал небольшую паузу, потом отвернулся от отражения, чтобы увидеть ее лицо.
Жалость, подумал ты. Чем больше бутылок ты будешь бросать в стену, тем больше она будет подавлять тебя жалостью. Возможно, если бы ты все же разбил бутылку о ее голову, ее взгляд, наверное, говорил бы: «Мне жаль тебя, мне жаль тебя». Жалость. Слою произносится созвучно акту сплевывания.
— У тебя галстук не совсем ровно повязан, — заметила Мэри.
Ты стоял прямо перед ней. Ели бы она потянулась вперед, чтобы поправить его, ты бы оттолкнул ее руку.
— Разве? — отозвался ты и повернулся, чтобы проверить в зеркале. Узел был слегка приподнят с одной стороны.
Ты произвел несколько движений, расслабляя его, затем бессильно наблюдал, как неожиданно всю злость пришлось потратить на позиционирование галстука по центру.
— Так намного лучше, — сказала Мэри и поцеловала тебя.
— Выпьем по-быстрому перед выходом? — предложил ты.
— Это было бы мило. Хотя времени у нас осталось только на один глоток, — ответила она с улыбкой, означавшей, конечно же, всего один.
Потом ты отошел, чтобы наполнить бокалы — специальное угощение перед долгим вечером с бисквитами.
* * *
Почти четыре тридцать. Вечеринка давно закончилась — утро «после вчерашнего» только начиналось. В спальне становилось светлее: стены, шкаф, туалетный столик, стулья, все теперь стало видно. Мэри еще спала. Осторожно, чтобы не потревожить ее, ты встал, оделся и отправился вниз, в кухню. Ты остановился на секунду-другую, словно не понимая, зачем сюда пришел, потом, улыбаясь сам себе, открыл заднюю дверь и вышел.
Первый свет раскрашивал деревья, сад и соседние дома — весь мир. Каждая секунда приносила все более явственное подтверждение существования вещей. Их победы. Первый свет пронизывал тебя с радостью,’с надеждой. Ты вышел на середину лужайки и там, поднимая стакан, который прихватил в кухне, произнес тост:
— Еще один день, еще один шанс.
С каждым мгновением солнце светило все ярче. Грязи не было. Ты ясно видел во всех направлениях — ни следа грязи. Ни пятнышка.
С исчезновением последних звезд, пока грязь снова не начала просачиваться, ты получал ориентир от раннего утреннего света. Его ясности, его чистоты. Затем ты вновь наполнил стакан: тост за все и вся на Земле — и везде за ее пределами.
Элиз пристально смотрела на тебя сверху. На воздухе. В свете дня. В саду. Небо — над ней.
— Папа? — спросила она.
Ты пытался держать глаза открытыми. Ты лежал на лужайке, рот пересох настолько, что говорить просто невозможно. Тебе было холодно — а солнце светило. Ярко.
— Папа?
Ты приподнялся на локте и на мгновение почувствовал тошноту.
Элиз все еще смотрела на тебя. Если бы ты внезапно встал, она бы испугалась. Было трудно следить за выражением ее лица — приходилось все время фокусировать глаза.
Она стала отворачиваться.
— Элиз… — удалось тебе сказать. Она стояла неподвижно.
— Элиз… Доброе утро, — улыбнулся ты. — Доброе утро, — повторил ты, садясь, чтобы сравняться с ней ростом.
Она увидела, как бутылка из-под бренди скатывается с твоих колен.
Вы оба посмотрели на нее.
— Она все равно была пуста! — заметил ты с улыбкой.
Девочка не ответила.
— Я встал рано, чтобы увидеть рассвет, — продолжил ты объяснение. — Было немного прохладно, и я… — Ты сделал неопределенный жест в сторону бутылки.
Наконец она спросила тебя:
— Папа, у тебя все хорошо?
— Да, конечно. У меня все хорошо. Все хорошо.
Она не отодвинулась, но бросила взгляд в направлении дома.
— Мама еще не встала? — спросил ты мгновение спустя.
Элиз покачала головой. — А Том?
— Нет, — ответила она почти неохотно, как будто ты пытался силой вытянуть из нее информацию.
— Давай тогда сохраним это в секрете, а? — предложил ты, показав на пустую бутылку.
Она смотрела себе под ноги.
— Секрет, — повторил ты. — Понимаешь? Ты встал, немного неуверенно. И снова молниеносное чувство тошноты.
Вдвоем вы вошли в дом, ты нес бутылку от бренди.
— Останься в саду и поиграй, если хочешь. Позавтракаем позже.
Сначала Элиз не ответила, потом кивнула.
— Хорошо.
— Или съешь чего-нибудь прямо сейчас? — спросил ты ее. — Кукурузных хлопьев? Бутерброд с медом?
Когда она покачала головой во второй раз, ты забеспокоился.
— Кусочек шоколада?
Ты что, пытался подкупить ее? Она вновь покачала головой.
— Нет, спасибо.
— Секрет, помнишь? — снова напомнил ты.
— Да, папа.
Элиз повернулась и пошла назад в сторону сада. Ты быстро поставил пустую бутылку в глубину буфетной полки рядом с раковиной. Сойдет как временная мера — в мусорном ведре она слишком бросалась бы в глаза. Ты собирался подняться наверх и лечь в постель, пока Мэри не проснулась. Было все еще довольно рано.
Ты только начал подниматься по лестнице, когда увидел ее.
Мгновенная пауза, потом ты сказал:
— Привет, я как раз шел тебя будить. На улице чудесный день.
Она уже оделась, но, вполне возможно, встала совсем недавно. Поверила ли она тебе? Как бы там ни было, это не совсем уж ложь: день и вправду чудесный, и разбудить ее, чтобы сделать сюрприз, совсем недурная мысль.
— Элиз уже в саду, играет… и я подумал, что неплохо бы позавтракать на лужайке. Представляешь?
Мэри не ответила. Ты повторил:
— Сегодня чудесное утро.
— Когда ты встал? — неожиданно спросила она.
— О, совсем недавно. Примерно с час назад. Было так красиво, что я не смог остаться в постели. Я постарался не разбудить тебя, — добавил ты.
Поскольку Мэри не ответила, ты снова улыбнулся. Несколько секунд вы оба стояли совершенно неподвижно, ты у подножия лестницы, она — на три или четыре ступени выше тебя.
— Ну тогда ладно, — в конце концов сказал ты. — Petit dejeuner surl’herbe?[2] Детям понравится.
Мэри начала спускаться по лестнице — и еще до того, как тебе удалось остановить себя, ты попятился от нее, хотя почти сразу же пришел в чувство. Сделал шаг вперед, протянув доверительно руку, чтобы помочь ей сойти с нижних ступеней, как будто из кареты.
— Надеюсь, вы окажете мне честь позавтракать со мной, мадам?
Секундное сомнение, а потом, улыбнувшись, она грациозно склонила голову.
— Вы так любезны, сэр.
— Может быть, небольшая прогулка по саду, пока готовится завтрак?.. Там все на своих местах. Я постарался, чтобы вам было удобно, — продолжил ты, проводя ее через кухню. — Для неба я выбрал цвет голубого моря с несколькими легкими облачками, чтобы разнообразить картину… — ты сделал театральную паузу, на мгновение, как будто в поисках mot juste[3], — …слишком уж подавляющая роскошь. Смею надеяться, что это подойдет.
