— Откуда ты знаешь, что там что-то есть?
— Оттуда, что знаю, сколько гноя производит мое тело. Я измеряла количество своего говна, мочи, соплей и всякой прочей хрени, которая из меня выходит. И это не совпадает с тем, сколько эта мудацкая жизнь в меня ежедневно закачивает.
— Если ты так уверена, зачем тебе искать это в коровах или смотреть на это по видео?
— Потому что если я буду точно знать, на что это похоже, и где точно это находится, я смогу найти это в себе и вырезать.
Люси поднялась с кушетки и подошла к какой-то штуковине на столе, похожей на компьютер. Она покрутилась у стойки и взяла тонкий черный гибкий стержень, который соединялся с ней длинным проводом.
— Поможешь мне посмотреть?
Она нажала кнопку, и монитор ожил, показывая нечеткий круг с тенями, яркость которого менялась, когда она водила черной тростью в воздухе. Стивен заметил яркую лампочку на конце.
— Это эндоскоп. С ним мы увидим, есть ли у меня что-нибудь в толстой кишке, только мне надо, чтобы ты мне помог.
— Разумеется.
Люси стянула колготки и нагнулась перед монитором, опершись о стол. Стивен почувствовал запах говна, когда мазал ей задницу смазкой. Кружок у нее был тугой, как у Пса. Он не мог понять, находит ли она в этом нечто сексуальное, но они сближались пугающе быстро, и кадры будущего, которые он никогда не ожидал увидеть, раскручивались в настоящем.
— Вводи его медленно. Я недавно покакала, поэтому там должно быть чисто.
Стивен легко ввел зонд внутрь. Свет на мгновение блеснул в ее заднице, затем ушел глубже, и диск на экране стал четким. Узкий туннель желтоватого кишечника жирно высвечивался по краям изображения, центр его был затемнен, свет туда не попадал. Зонд мягко проскользнул еще на несколько дюймов, затем уткнулся в какой-то изгиб. Фронтальное изображение стенки толстой кишки заполнило диск, и оно было так ярко освещено, что были видны темные вены под ее поверхностью. Люси напряглась и втянула воздух.
— Извиняюсь.
— Ты можешь им управлять вон теми ручками.
Там, где зонд становился наполовину твердым, было две металлических скобы, похожие на круги старинного шприца. Стивен обнаружил, что может повернуть головку зонда настолько, что он обогнет поворот и попадет в следующий отдел кишки. Там изгибы внутренностей были сильнее, а складки покрыты отвердевшими отложениями говна.
Люси издала какой-то звук.
— Господи, какая гадость! Даже после испражнения не становишься чище.
Она печально покачала головой.
— Родители часто говорили мне, что надо радоваться жизни. Ни хуя себе, шуточки. О каком счастье можно вообще говорить, если вот такая дрянь гниет внутри? Надо очиститься, чтобы стать счастливым. Давай, загони его дальше.
— Разве ты не это ищешь?
Стивену было интереснее смотреть, как зонд скрывается в ее попке, нежели на изображение на экране.
— Да нет же, блядь, эта хрень — всего лишь от пищи. Настоящий яд приходит из головы. Хуйня всякая, которой тебе ебут мозги, твои печали и страхи падают вниз, вроде как испражнения мозга, тебе в кишки и копятся там. Вот именно это тебя заебывает. Я ж тебе уже рассказывала.
В Люси скрылось уже полтора фута зонда, и она скрипела зубами от боли. Стивен обогнул эндоскопом особенно хитрый поворот толстой кишки и завел его еще на несколько дюймов. Тупой конец какашки преградил путь, словно животное в берлоге.
— Блядь, больше не пролезет, да?
— Мне через нее протолкнуть?
— Не стоит. Линзы запачкаются, и ты ничего не увидишь. Оставь как есть, я хочу посмотреть.
Стивен осторожно отпустил зонд и откинулся назад, чтобы лучше рассмотреть торчащий из нее стержень. Он дотронулся до кожи рядом с ее пиз-дой, она не обернулась.
— Потом посмотрим тебя, если хочешь?
— Чего? — У тебя ведь тоже найдется яд внутри. Нормальным можно стать, только если найдешь его и вырежешь.
Он проскользнул средним пальцем ей в пизду, Люси была мокрой и придвинулась к нему.
— Поздно становиться нормальным.
Он достал член и вошел в нее. Ему пришлось сместить зонд, и картинка слегка изменилась.
— Пусть будет как есть.
Ее голос звучал упрямо, поэтому он поворачивал штуковину до тех пор, пока дерьмо не вернулось в центр экрана, слепо мигая в резком свете эндоскопа.
Изображение дрожало от дерганий Стивена, но Люси слишком запарилась на картинку и не жаловалась. Он смотрел, как его хуй пашет между красными створками кожи, и размышлял о том, что чувствует, как твердый зонд упирается в него сквозь слой внутреннего мяса. Ближе к концу Люси начала стонать.
Когда все закончилось, он вытащил зонд из ее задницы, и она стерла с него полоски дерьма и кишечной слизи скомканной салфеткой. Она поднесла испачканную бумагу к носу.
— Блядь, как воняет.
Стивен думал, что это может произойти прямо сейчас, что ебля может каким-то чудом привнести в существование мир его киношных грез. Но Люси легла на пол, на холодном сквозняке из раскрытого окна, и заснула, не сказав ему ни слова. Так что он вернулся в свою комнату, где телек и Пес в углу с собачьей улыбкой были ужасно рады его видеть, и забрался нагишом под свое рваное одеяло, приподнимая и опуская его, разгоняя рыбную вонь своего недавнего сексуального контакта в теплых дуновениях памяти.
Он не беспокоился из-за возникшего препятствия. Она станет тем, что он хочет, эта Люси с верхнего этажа. Он это знал. Придется подняться еще по многим ступенькам, но она станет матерью, любовницей, зацепкой, на которой он повесит свой позаимствованный из чужих источников жизненный план. Этой ночью там, этажом выше, любви не было, но она придет — Люси заставит ее войти в их жизнь. У нее нет выбора. Она никогда не найдет в себе черные ядовитые глыбы и не избавится от них и, как и Стивен, никогда не будет частью этого мира. Со временем, когда до нее это дойдет, ей станет нужен кто-то, за кого она уцепится, кто-то, кто возьмет на себя и приглушит бьющий по мозгам ужас ее существования. И, чтобы оправдать эту зависимость, она назовет ее любовью.
Зверюга, надо думать, не допустит ничего такого. Она резво засуетится, чтобы уничтожить любой источник привязанности, всякую дорогу надежды, которая угрожает ее деспотии.
Она не должна ничего узнать.
Но это невозможно. Как он мог бы скрыть от нее развивающиеся отношения с Люси, когда она всеми чувствами, что есть в ее распоряжении, следит за его малейшим движением. Он открыт для нее, и как бы он не замаскировался, рано или поздно она узнает, что у него есть нечто большее, нежели ежедневная борьба с ней.
Она узнает. Она пролезет к его мечте и уничтожит ее, прежде чем у него будет шанс с помощью Люси осуществить ее. Она выгонит его из квартиры или убьет. Третьего быть не может.
Здесь, теперь, когда его член был покрыт коркой засохшей пены из пизды Люси, когда сырье из его воображаемого мира спутникового телевидения было так близко и его можно было достать, вывод был ясен. И Стивена не удивило, что он даже не ужаснулся, размышляя об этом — он слишком долго мучился.
Стивен не спал.
Как это можно сделать?
Как это будет — убить, фактически уничтожить груду мяса, которая высрала его в эту жизнь? Будь она мамой со всем тем, чего ждут от каждой матери, тогда, думал он, это было бы невозможно. А если и возможно, угрызения совести навечно останутся с ним и, словно медуза, опутают его своими щупальцами; перед глазами всегда бы стояло финальное душераздирающее зрелище, как густая белая пена бурлит у нее за распухшим языком и течет по его запястьям.
Но она никогда не носила голубого передника и не пекла сладких пирогов в кухне, где от теплого воздуха порозовели бы ее щеки; никогда не склонялась к нему, чтобы руками в муке поднять на стол, и поцеловать, и расхохотаться в ответ на его смех, глядя на него такими сияющими глазами, что ему покажется, будто он больше ничего не сможет увидеть или захотеть; никогда не показывала ему фокусы; никогда не позволяла сунуть палец в тесто, чтобы потом подхватить его и отнести в кроватку. И потому что все было так, он знал, что поступок не будет впоследствии напоминать о себе в кровавых кошмарах. Это закончится, как только ей придет конец.
Убийство освободит его, но совершить его будет нелегко. Стивен представил себя, как он преграждает ей путь и страшно кричит, осененный торжеством убийства, брызжет спермой на ее голые плечи, оттягивает ей голову назад и вцепляется в горло. Но на самом деле все будет по-другому. На самом деле он будет в страшной спешке пытаться довести все до конца, не имея времени, чтобы задерживаться на деталях, в безрассудном азарте разделаться со всем, пока его не покинула храбрость, пока предыдущая его жизнь не разозлится и не похитит из рук силу.
Стивен извивался в постели. Ему надо было это сделать, другого выхода не было. Но за двадцать пять лет он ни разу не поднял на нее руку, и от мыслей о том, что теперь надо бы руку таки поднять и разобраться со всем, перепугали его настолько, что его затошнило. Тело чувствовало, что у него маловато силенок, и оно не справится с задачей.
