У Леннокса снова учащается сердцебиение, ладони потеют. Он вымучивает несколько глубоких вдохов. Синюшный трупик с печатью потусторонности — всего лишь тело; Бритни больше нет; важно только одно — отдать под суд мерзавца, который ее убил. Но сейчас воображение шутит с Ленноксом шутки: он видит, как глаза Бритни вылезают из орбит, как сосудики на веках наливаются кровью, когда насильник, проникая в плоть, стискивает хрупкое горло, выжимает жизнь, как воду, ради скоротечного удовлетворения.
Человеческая жизнь в обмен на оргазм.
Так ли происходило на самом деле, как ему видится? Образы полезли, когда Леннокс попытался представить ужас девочки, последние секунды перед смертью. Но, может, не было ни выпученных глаз, ни набухших сосудиков? Может, просто воображение заполняет лакуны?
Нет. Они нашли видеокассету. Ленноксу не следовало ее смотреть. Но явился Гиллман, уставился на экран, и от снятого Мистером Кондитером в лице у него ни один мускул не дрогнул. И Леннокс, как главный следователь по делу, вынужден был усесться рядом со своим подчиненным и медленно убивать собственную душу.
Он думал о мгновении до спуска курка, когда чайка уже на мушке. Вечность до выстрела; тошнотворная опустошенность после, когда чайка, маленькая, бездыханная, валяется на асфальте или на камнях в устье Форта, в Сифилде.
Лес Броуди. Голуби.
Внезапно Леннокс настраивается на голос.
— ...Рэй, ты со мной не разговариваешь, ты до меня не дотрагиваешься... в постели. Ты потерял ко мне интерес. — Труди встряхивает головкой. Поворачивается в профиль. Закрывает глаза, поджимает губки. — Иногда я думаю, а не лучше ли отменить свадьбу? Ты ведь этого хочешь? Этого?
В груди у Леннокса разгорается гнев. Огонь рвется из глубин, из тупика, где был заперт много лет. Рэй Леннокс смотрит на Труди спокойно, хочет сказать: «Я тону, пожалуйста, помоги мне...», а получается:
— Просто надо хорошенько прогреться. Нам солнечного света не хватает, вот в чем беда.
Труди делает глубокий вдох.
— Рэй, у нас сложный период. Но мы должны всерьез заняться подготовкой к свадьбе. Наверно, свадьба и есть основной источник стресса. — На слове «стресс» у Труди иссякает запас воздуха. —- До сентября всего-то чуть больше восьми месяцев!
— Давай сегодня расслабимся. — Тон у Леннокса примирительный. — Пойдем в отель, Джинджер скоро приедет.
— А как же счет между «Хартс» и «Килмарноком»?
— Подожду, пока в газетах напечатают. Мы ведь на отдыхе, верно?
Труди вскидывает ресницы, взгляд ее проясняется, потому что по Оушен-драйв ползет карнавальная платформу с толпой нарядных детишек.
3 Форт-Лодердейл
С Атлантики набегают полосатые предвечерние облака, пальмы вразнобой покачиваются под морским ветерком. Труди и Леннокс уселись в патио своего отеля, ждут Джинджера, рассматривают толпу на Коллинз-авеню. Леннокс из принципа заказал минеральную воду, тянет по глотку, а между тем потребность в алкоголе так велика, что он за порцию водки готов на любое преступление.
Леннокс переоделся в голубую рубашку с короткими рукавами и бежевые парусиновые брюки. На Труди желтое платье и белые туфельки. Слой облаков стал плотнее, и, хотя столбы пульсирующего света временами его пробивают, руки и ноги у Труди в гусиной коже. Голос со знакомым акцентом выкликает фамилию, в написании которой Труди украдкой упражнялась, но видит она только внедорожник «додж», затормозивший у отеля. Тонированные стекла опущены, при этом ощущение отсутствия водителя. Дверь распахивается. Вылезает толстяк в кричащей желто-зеленой рубахе, щурится на солнце, потом на Труди, тянет:
— Привет, принцесса!
Труди уверена, он просто не помнит ее имени, они виделись всего один раз, еще в Эдинбурге, перед тем как Джинджер вышел в отставку.
— Джинджер! — улыбается Леннокс, встает и обнимает старого друга. Ну и разъелся же Джинджер. Он теперь что огромный коричневый кожаный чемодан, обтянутый гавайской рубахой.
— Послушай, Рэй, — кривится Джинджер, — не называй меня так, лады? Мне эта кличка никогда не нравилась, она больше для гомика подходит.
Леннокс кивает без энтузиазма — отвыкнуть будет нелегко. Труди освежает в памяти основную информацию об Эдди Роджерсе, известном также как Джинджер: почти сорок лет на службе в полиции Эдинбурга, первая жена умерла за год до его выхода в отставку. Он женился на Долорес Ходж, американке, с которой познакомился в чате любителей бальных танцев. Результатом любовной переписки и нескольких трансатлантических перелетов стало решение связать судьбы, и Джинджер переехал к своей невесте в Форт-Лодердейл.
— А это что? — Джинджер кивает на Ленноксову забинтованную руку. — Тихо сам с собою переусердствовал? — Внезапно вспомнив о Труди, натягивает покаянную улыбку. Они садятся в «додж», Труди на заднее сиденье, едут по Вашингтон-авеню, потом по Пятой улице. Минуют длинный мост, за которым, по словам Джинджера, начинается настоящий Майами.
Труди смотрит на заржавленный, покрытый водорослями танкер, ползущий мимо дока с ослепительно-белыми круизными судами, словно бомж мимо зала, где играют свадьбу. «Додж» выруливает на пятиполосную автомагистраль. Полосы широченные, развязка похожа на ленты Мёбиуса.
Манера вождения у Джинджера агрессивная, как у сериального копа — он то и дело меняет полосы. Труди думала, американцы в большинстве своем надежные водители, по сравнению с британцами, они ведь всю жизнь ездят по дорогам, спроектированным именно для этой цели. Джинджер, похоже, намерен подтвердить свою репутацию безбашенного — в данном случае безбашенного водителя. Он подрезает кабриолет с компанией студентов. Студенты сигналят, Джинджер, хотя и неправ, показывает средний палец, что вполне в американском духе.
— Сучата избалованные, — хмыкает Джинджер, прежде чем сплюнуть. — Думают, они тут круче всех. — Он подсекает другой автомобиль, оттуда тоже сигналят. — Здесь негатив копить не привыкли. Разве только яппи да индейцы — у первых он запределы рабочего места не выходит, у вторых — за пределы резервации, — оглядываясь на Труди, склабится Джинджер. — Верно, принцесса?
Резиновая гримаса Труди на улыбку не тянет; впрочем, Джинджер все равно уже смотрит вперед. Одной рукой Труди проверяет ремень безопасности, другая вцепилась в поручень, да так, что костяшки побелели.
Джинджер живет рядом с пляжем. Квартира у него в кондоминиуме Карлтон-Тауэр, двадцатиэтажном здании рядом с гостиницей «Холидей-инн», всего в квартале от Атлантического океана. А здесь пляж ближе к шоссе, чем в нашем районе, отмечает Леннокс. Снаружи, да еще издали, высотка кажется Ленноксу похожей на муниципальные дома в Британии, но, едва приблизившись, он видит, что ошибся. На первом этаже вместо стен — зеркальное стекло. Джинджер, Леннокс и Труди шагают в просторный холл с ресепшеном, мраморные полы и стены производят впечатление на Леннокса, и на Труди тоже, это видно по изгибу ее тоненьких, в ниточку, бровей. Кругом диванчики и журнальные столики, заваленные глянцем и украшенные пышными композициями из экзотических цветов; Леннокс только со второго взгляда определяет, что цветы искусственные. На ресепшене восседает консьержка, тучная негритянка. Она улыбается Джинджеру, тот жизнерадостно машет в ответ.
— Славная тетка, — бормочет он, как бы оправдываясь перед Ленноксом за презрение к черномазым и узкоглазым, которое, бывало, выражал в полицейской столовке, и подчеркивая, что дело прошлое.
Леннокс душит смешок. Когда дело касается национальной принадлежности, типичного шотландца постигает раздвоение сознания. Поскольку редкий житель этой самой белой в мире страны регулярно видит черные лица, он выбирает как расистские, так и антирасистские взгляды одинаково легко, пользуется даровой определенностью.
В лифте Джинджер нажимает на кнопку четырнадцатого этажа. Игриво и небольно щиплет Ленноксово плечо, подмигивает Ленноксу и Труди, как паре. Труди натянуто улыбается. Они ныряют в коридор, теснота обещает квартирку, где темные, как кроличьи садки, комнатушки разделены обитыми коленкором дверьми, но ожидания снова рушатся — квартирка оказывается квартирой, роскошной и просторной. Гостиная и кухня объединены, из кухни через раздвижные стеклянные двери можно выйти на балкон, две спальни, каждая со своей ванной, плюс еще одна ванная, побольше.
