Рона!
Кэрол!
Стейси!
Достаю из ящика фотографию в рамке и ставлю на комод. Когда-то она носила скобки на зубах. И они ей действительно помогли — зубы выровнялись. Полезная вещь, хотя я поначалу был против. А вот на ноге у нее ничего не было.
На кухне вонища. Похоже, что-то испортилось. Открываю заднюю дверь. Холодно — на мне только трусы и расстегнутый халат, — но смотреть на выпавший снег все равно приятно. Как в фильме «Белое Рождество», где все выходят из гостиницы Генерала, а снег падает, и они начинают петь. Гляжу на вихрящийся снежный каскад и потягиваю из фиолетовой банки, тихонько напевая себе под нос: м-м-м-м… хуево Рождество…
В садике на земле лежит что-то…
(00000000000000000 ты смотришь на то, что лежит на земле, потом поворачиваешься, перелезаешь через ограду и бредешь, сам не зная куда. Те пьяные придурки, от которых вы убежали, кричат что-то, но ты не разбираешь слов. Ты останавливаешься и смотришь на деревья с розовыми цветами, запах которых так нравился Роне. Путь преграждает Брайан Мелдрам. Эй, Робертсон, я с тобой разговариваю, мать твою! Ты смотришь на него и думаешь, в каких жутких уродов добровольно превращают себя люди. Помнишь, Брюс, когда тебе в голову в последний раз приходили такие мысли? Ты думал о том, что парень, сам того не сознавая, просто губит себя. Ну что, Брюс Робертсон? Оттянул хромоногую? И где же теперь твоя калека? Ее нет… Классная телка, говорит другой. Я бы и сам ее отымел. Отъебись, говнюк, смеется Мелдрам. Точно, замечает парень постарше, та еще куколка. Просто у вас кишка тонка предложить ей перепихнуться. А на ногу не хрен и смотреть. Главное в этом деле — фейс, плафоны и попка. Так что Рона в порядке, парни. Мелдрам все еще таращится на тебя. Что у тебя с рожей, Робертсон? Полез не туда, а? Он дышит на тебя перегаром, и это совсем не то, что аромат духов Роны. Дождь стучит по крыше автобусной остановки. Ее нет… она на поле… на поле для гольфа… По очереди что ли принимает? спрашивает кто-то. Она на поле… Тебя уже бьет дрожь. Ты думаешь о ней. О том, что ничего не сделал. О том, что виноваты в этом они. Если бы вы не пошли через поле… Если бы не встретили их… На поле? В такую погоду? Пошли найдем ее! Они вытаскивают тебя из-под крыши, ведут через мост к воротам, и ты показываешь им то место, где она ждет. Ее там не будет. Что ей там делать, под дождем? говорит кто-то. А если она подвернула ногу? Надо отвести ее домой. Где она? Гроза уже прошла, но дождь не стихает, и ты промок до нитки. Там… за бункером, говоришь ты. Эй, крошка! кричит Мелдрам, подбегая к яме. Эй… — Он останавливается на краю препятствия. «Какого хуя… какого… ВЫЗЫВАЙТЕ ПОЛИЦИЮ, МАТЬ ВАШУ!» Он со всей силы бьет тебя поддых, так что ты складываешься пополам и хватаешь ртом воздух. Что ты сделал с ней, ебаный урод? Ты оказываешься на земле, и тебя бьют ногами. Все. Ты плачешь, но не потому что тебе больно. Ты плачешь по ней. Прибывает полиция, и тебя отвозят в участок. Полицейские говорят, что не надо было бросать штырь, не надо было выходить на высокое место, потому что молния бьет по вершине. Получается, что это ты убил ее. Нет. Несчастный случай. Еще один несчастный случай. В полиции тебя никто ни в чем не упрекает. Все добрые. Все понимают. Ты и сейчас иногда видишь ее лицо, холодное и застывшее, с будто нарисованными веснушками. Оно, это лицо, совсем не похоже на лицо той Роны, которую ты знал, с которой разговаривал, которую целовал и которую трахал. Она была твоей первой любовью, но ты так и не узнал ее по-настоящему. Ей нравилась музыка, она была красивая и от нее приятно пахло, она носила калипер, и, если быть до конца честным, твое сердце замирало и замирает до сих пор каждый раз, когда ты думаешь о ней. Иногда кажется, что оно не выдержит и лопнет, но помогают игры. Или по крайней мере помогали. Теперь уже нет.)
Что это? Мешок с углем. Находка.
Затаскиваю его в холодную, темную комнату. Медленно развожу огонь в камине. Уголь схватывается быстро. Сижу, завороженно глядя на прыгающие языки пламени — единственный в комнате источник света, если не считать то и дело вспыхивающий огонек автоответчика, бросающий тусклый красноватый отблеск на фотографию Стейси.
Поднимаюсь и нажимаю на кнопку, чтобы прослушать сообщения.
— Брюс, это Банти. Пожалуйста, позвони мне.
Гудок.
— Брюс, снова Банти. Я беспокоюсь о тебе, дорогой. Мне сказали, что ты заболел. Звонила, но тебя не было. Позвони.
Гудок.
— Это Крисси. Позвони мне как-нибудь, ковбой!
Гудок.
— Привет, Брюс. Это Гас. Надеюсь, все в порядке и ты скоро вернешься в строй. Звякни!
Гудок.
— Мистер Робертсон, это Хизер Сим, мама Юэна. Было бы прекрасно, если бы вы смогли взять билеты на матч с «Селтиком» на двадцать первое. Перезвоните, пожалуйста, по номеру шесть-один-два-семь-четыре-четыре-три. Еще раз спасибо.
Гудок.
— Брюс, детка, это Крисси, последняя из Великих Притворщиц. Ты не звонишь и не отвечаешь. Была поблизости от твоего дома. Знаю, ты там. Похоже, тебе давно не отключали газ. В чем дело, малыш? Боишься, что перегреешься? Позвони, как только отыщешь свои яйца!
Гудок.
— Кто-нибудь дома? Ладно, понял…
Гудок.
— Брюс… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, позвони мне. Позвони мне!
Гудок.
— Гас. Я пролетел, Брюс. Они отказали мне. Позвони. Я это так не оставлю. Ты знаешь, кто пошел на повышение.
Гудок.
— Алло…
Гудок.
Хватит. Отключаю телефон. Что мне сейчас надо, так это побольше смотреть телевизор.
Телевизор.
Нет. Каналы, голоса… везде эти ебаные голоса…
Стук в дверь. Я бы и не открыл, но тот хуй, кто бы он ни был, колотит и колотит, как будто вознамерился войти любой ценой. Так стучат полицейские. Открываю. Так и есть, он стоит передо мной, а я смотрю ему через плечо и вижу, как «БМВ» Тома Стронака выезжает со двора и сворачивает на дорогу. Зимнее солнце бьет в глаза. Метель. Она прошла. Вот же блядство.
— Я должен был прийти, Брюс, — говорит он нам. — Беспокоился о тебе. Ты, конечно, попал. В общем, я должен был прийти.
Мы предпочли бы закрыть дверь, но в данный момент, похоже, его легче впустить. Ничего не говорим, но проходим в кухню и садимся. Смотрим на сад — все мертво и заброшено. А когда-то там было мило. В саду работала Кэрол, я — никогда. Хотя я ценил ее усилия. Мне нравилось сидеть там с баночкой пива. Простые удовольствия. Качели… я поставил их для Стейси несколько лет назад. Сколько?
Рэй проходит за мной и садится напротив. Озабоченный гость.
— Конечно, Брюс, не мне тебе говорить, что хотя я и рад повышению, но… ну, ты понимаешь. Если бы ты не… ну, если бы не твои проблемы… конечно, это место досталось бы тебе, приятель. Надо признать.
— Ладно, Рэй, как есть, так и есть, — киваем мы.
Вот оно что. Вот что хотел сказать Гас.
Физиономия Леннокса установлена на осторожную улыбку, которая почти не затрагивает подтянутый рот; взгляд бегает, но как-то механически, и глаза остаются мертвыми. Сейчас он полицейский.
— Знаешь, в чем твоя проблема? — Рэй холодно смеется. — Проповедывал одно, а практиковал другое.
Мы не отвечаем.
Леннокс говорит так, словно заботится о нашем благе, а вовсе не пришел покрасоваться.
— Ты же сам мне говорил, Брюс. Помнишь? Вникни, какова линия партии, а уж потом трепли языком.
— Да, помню, — говорим мы.
— Так вот, Брюс, тебе придется выучить новую роль. Как ту чушь насчет равных возможностей. Мели, что хочешь, но делай это с убеждением. Вот почему такие, как Гиллман… — Он снисходительно усмехается и качает головой. Отрепетировал. — Никакого расизма, никакого женофобства. Ты же не первый день живешь, Брюс. Вся эта чушь про равные возможности началась с массовой безработицы. Нельзя же допустить, чтобы какая-то шелупонь отбирала работу у сынков и дочек богачей. Вот и появилась кучка привилегированных черножопых, чтобы демонстрировать перспективу для всех. А на самом деле хорошая работа всегда приберегается для буржуазии. Вводятся всякие требования по образовательному минимуму, о которых раньше и не слышали, и все такое прочее. На хуй перемены. В Лондоне черные будут время от времени получать дубинкой по башке от своих. Все должно оставаться по-прежнему. Ты и сам понимаешь.
— Да, верно, Рэй.
— Не хочу сказать, что ты динозавр, Брюс, но ты сам позволил этим мудакам представить себя в не самом лучшем виде. Держи карты поближе к груди, приятель.
— Верно, Рэй, я всегда тебе так говорил.
— В том-то и дело, что говорил.
Он оглядывает комнату и брезгливо морщится. Встает. Леннокс победитель — Робертсон побежденный.
Кто бы мог подумать. Наверное, только Леннокс.
— Ладно, Брюс, мне пора. И последнее. Когда получаешь повышение, возникает проблема, как строить отношения со старыми друзьями и все такое.
