Уроком для нас стало то, что любая политическая система, стремящаяся сохраниться, должна иметь общественную поддержку, должна быть в состоянии постоянного открытого контакта с обществом, и являться более открытой по отношению к критике. Если кто-то тебя критикует — он вовсе не обязательно является твоим противником, не обязательно это твой враг, что является привычной тенденцией левых — «если ты меня критикуешь — ты или не революционер, или реакционер или невежда, не понимающий ведущей роли авангарда». Все это понимание пришло к нам после падения Берлинской стены. Но самым трудным было ощущение одиночества. Вдруг мы поняли, что нам совершенно не на кого опереться, даже морально. До этого у нас было чувство того, что мир, за который мы боролись, существовал, был реален. И вдруг его не стало, он оказался уничтожен.
— А Куба?
Маркос: Куба — это другая история… Куба очень дорожит своими отношениями с Мексикой и не будет помогать ни одному национально-освободительному движению в Мексике, в частности, нам. Сохраняется та же позиция — дело Мексики заключается в том, чтобы поддерживать кубинскую революцию. Но из-за процесса становления многих из наших товарищей, Куба была или остается, в зависимости от личного видения каждого, одиноким островом достоинства. Несмотря ни на что, нравится это кому-то или нет, ее правительство пользуется поддержкой большинства кубинского населения, и в то же время существует внутренний конфликт, есть процесс разочарования и изменений — все это должно решаться изнутри кубинского общества, это политические вопросы, которые решать самим кубинцам.
По отношению ко всему этому сапатизм занимает дистанцию уважения, но не следования. Мы не фанатики Кубинской революции… точнее, кубинского политического режима, но должны признать, что нам неизвестно, что на самом деле там происходит. Поэтому любое мнение, за или против, было бы ошибочным. Средства информации заявили бы, что кубинцы поддерживают сапатистов, или что «гусанос», — хотя уже нельзя говорить о «гусанос», — что кубинские диссиденты поддерживают сапатистов. В этих условиях, при постоянной манипуляции новостями, которые мы получаем, нет смысла делать публичных заявлений…
— Однопартийная система, отсутствие свободных профсоюзов… вопрос принципов, правда? Кубинская революция — это другое, но сегодняшний кубинский режим находится в полном противоречии со всем, что вы говорите по поводу демократии, плюрализма, общественных движений…
Маркос: Да, конечно. Любая власть находится в противоречии с тем, что мы говорим. В мире нет ни одной страны, которая соответствовала бы стремлениям сапатизма, ни одной в мире. Но в этом конкретном случае, при этой ситуации войны, наши товарищи сказали, что мы должны соблюдать дистанцию, ту же дистанцию, что и они занимают по отношению к нам. Они не говорят о нас ни хорошо, ни плохо. Значит и мы тоже не говорим о них. Можно сказать, что мы смотрим друг на друга соблюдая социалистические расстояния, и все.
— Возвращаясь к теме падения так называемого социалистического лагеря, как вы это видите сегодня, как поражение или как шаг вперед? Был бы возможен сапатизм без падения социалистического лагеря?
Маркос: Не знаю. Мы рассматриваем это как поражение в военном отношении, в смысле войны политической. Столкнулись две большие силы, и одна из них потерпела поражение. Почему? Очевидно, потому, что сильнее оказалась другая. Но нужно проанализировать, почему социалистический лагерь не смог преодолеть этого. Доказательством того, что он потерпел поражение являются события, происходящие после падения социалистического лагеря, то есть вместо расширения в мире борьбы за демократию начинается повсеместное наступления правых. С исчезновением Советского Союза к власти приходит не открытое и демократическое правительство, а Ельцин. Немедленно после этого начинается война в Чечне. Наступает период новых войн и распада, не наступает обещанный лучший открытый плюралистический мир. Это не значит, что то, что было раньше, являлось чем-то однозначно хорошим, просто его исчезновение не решило ни одного из вопросов. Кроме того, мировые левые силы погрузились в раскаяние, сожаления о прошлом и нередко цинизм, переход в стан правых, весь этот процесс разложения…
Нет ни малейшего сомнения, что речь для левых идет о политическом, военном, общественном, культурном и, прежде всего, моральном поражении.
— Но, может быть, неосапатизм был бы невозможен в условиях столкновения блоков при биполярности. Тогда было невозможно изобрести что-то новое. Или да?
Маркос: Нет, думаю, что нет. В той ситуации сапатизма бы не было. Или он пошел бы по пути традиционных партизанских движений и поэтому потерпел бы поражение, или же оставался бы все это время в горах, ожидая подходящего момента. Хотя нет, наверняка не было бы сапатизма, не было бы Маркоса, не было бы ничего, если бы всего этого не произошло. Это еще один момент, о котором можно пожалеть. Проклятые социалисты! Если бы не они, мы бы не торчали сейчас в Ла-Реалидад, страдая от дождя, грязи, москитов и не рассуждали бы обо всем этом.
— Сапатизм послужил определенным образом для разрушения некоторых схем, и не только в интеллектуальном смысле, но в результате самой практики движения, одно из доказательств этого я вижу на примере книг, которые оставляют в здешней библиотеке. Здесь полные собрания сочинений Мао Цзедуна, Энвера Ходжи… люди оставляют это здесь и уходят налегке, готовые к новой жизни!
Маркос: Я помню, что в библиотеке Агуаскальентес в Гуадалупе-Тепейак, которая была побольше этой, находилась самая полная коллекция собраний всех классиков марксизма-ленинизма. Нам туда присылали все книги, которые уже никто не хотел читать. Полные собрания сочинений Энгельса, Маркса, Ленина, Мао, Кастро, все это там было, но почти не было ни романов, ни поэзии, ни драматургии…
— И насчет сапатизма здесь тоже совсем немного.
Маркос: Это все забирают! И мне было очень смешно, когда я шутил с библиотекарями: «когда сюда придет армия, они увидят, что все самые страшные слухи о нас — это правда», потому, что полки переполнены, и все эти книги старые и им не меньше 20 лет, от них избавились и отправили их нам.
— Наверняка службы армейской разведки придут к выводу, что вы «албанцы»!
Маркос: Как минимум. Наверняка они уже совершенно запутались, поскольку не знают, кто мы — троцкисты, маоисты, кастристы, геваристы или сталинисты из Тираны. У нас еще были полные собрания сочинений вождя и учителя Ким Ир Сена».
К этому можно лишь добавить, что с возникновением на исторической арене сапатизма, большинство традиционных партизанских движений континента среагировали на это событие с привычным высокомерием «исторических авангардов». Так, руководство Гватемальского Революционного Национального единства, рассматривавшее соседний Чьяпас как стратегический тыл, отнеслось к выступлению сапатистов откровенно враждебно, а престарелый командир Революционных Вооруженных Сил Колумбии Мануэль Маруланда («Тирофихо»), назвал сапатистов «партизанской комедией». Кто-то из мексиканских ультра изобрел термин «субкомедианте Маркос». Большинство аргументов — наподобие того, что если вы настоящие революционеры, то почему вы до сих пор не погибли?! Многие не прощают сапатистам того, что они живы. Видимо, потому что с мертвыми легче.
Кроме коренного отличия в самих проектах общественного устройства, критики военной культуры и признания абсурдности «вооруженного пути», сапатистами была создана собственная культура, отличная от культуры традиционных левых сил. У них нет культа смерти и стремления к мученичеству. Как точно заметил один чьяпасский журналист, «их не убили вовремя, и они обнаружили, что им нравится жить».
После посещения Лакандонской сельвы Васкес Монтальбан писал: «Какое впечатление от Маркоса я увожу с собой? Он кажется мне университетским товарищем, который лет на двадцать моложе меня и лет на двадцать моложе маразматической левой, из которой я всю жизнь пытаюсь выбраться, как из засасывающей трясины… Сапата, Сандино и Гевара были убиты в 39 лет… В свои 39 он еще молод, но это момент пересечения «теневой черты»… согласно утверждениям… о том, что, начиная с 40 лет, каждый из нас становится ответственным за свое лицо. А как быть в случае маски?.. Писатель Кэмпбелл… убежден, что у Маркоса должна быть «мотивация христианского происхождения, иначе идея самопожертвования и отдачи была бы необъяснима». Меня поразило его внутреннее равновесие. Его спокойствие. В нем не было ни притворства, ни раздражения. Чувствовалось полное согласие между его разумом и его сердцем. Это человек, который много, очень много лет постоянно над собой работает, познает себя. Больше всего мое внимание привлекла, кроме политических синтаксиса и воображения, его уверенность в себе. «Победа, — говорил он, — будет для других. Для тех, кто придет потом». И мне показалось, что ему уже исполнилось или вот-вот исполнится 39. Маркос старше своей маски. Сейчас ему должно уже быть года 42, а маске всего 5, он преодолел проклятие тридцати девяти, может быть потому, что увеличение средней продолжительности жизни делает нас сегодня ответственными за свое лицо начиная уже с пятидесяти. Я бы лишь отметил противоречивое расхождение-совпадение с Кэмпбеллом в том, где он находит христианские истоки мотивации: я бы вспомнил о теории «фактора сознания», о котором говорил Че Гевара, когда объяснял нам и себе, почему долг должен быть важнее классовых интересов»
