Джеймс Купер - Лионель Линкольн, или Осада Бостона

Переводъ E. H. Киселева.

Быть можетъ не найдется другой страны, исторія которой давала бы такъ мало для поэзіи, какъ исторія Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ. Книгопечатаніе появилось еще задолго до поселенія первыхъ колонистовъ, и политика провинцій и штатовъ всегда была направлена къ поощренію просвѣщенія. Во всей исторіи Америки нѣтъ не только ни одного темнаго факта, нѣтъ даже сомнительнаго. Все не только выяснено и извѣстно, но даже общеизвѣстно, такъ что воображенію автора нечего и пріукрасить. Конечно, люди впали въ обычные кривотолки насчетъ репутаціи отдѣльныхъ личностей, основываясь на самыхъ ихъ выдающихся и легко истолковываемыхъ дѣяніяхъ, и вывели изъ нихъ заключенія, на которыя и опирались въ своихъ сужденіяхъ. Но, кто глубоко изучилъ человѣческую природу, тотъ знаетъ, что самыя противорѣчивыя достоянства и недостатки часто борятся въ одномъ и томъ же сердцѣ. Дѣло поэта не въ томъ чтобъ одолѣть эти заблужденія; ни одна неловкость не влечетъ за собою столь быстраго возмездія, какъ попытка поучать читателя, ищущаго вовсе не поученія, а только развлеченія. Авторъ знаетъ эту истину по опыту, а также и по затрудненіямъ, которыя онъ встрѣтилъ создавая эту книгу, единственный историческій трудъ, который онъ дозволилъ себѣ, и, наконецъ, по пріему оказанному ему публикою. Онъ и доказалъ, что онъ не пренебрегаетъ мнѣніемъ публики, оставивъ попытки, безполезность которыхъ была ему такъ ясно доказана.

Когда романистъ рѣшается нарушить порядокъ времени, сочетая обычаи и событія разныхъ вѣковъ, то онъ можетъ винить въ своемъ неуспѣхѣ только собственное недомысліе и безталанность. Но, когда его успѣху противятся обстоятельства, ему въ оправданіе позволительно сказать, особенно если онъ созналъ свои заблужденія и отрекся отъ нихъ, что главная его ошибка состояла въ попыткѣ сдѣлать невозможное.

Авторъ этого романа, открыто признавая, что его «Ліонель Линкольнъ» вышелъ не таковъ, какимъ онъ хотѣлъ, чтобъ онъ былъ, когда принимался за него, все же полагаетъ, что онъ имѣетъ нѣкоторыя права на вниманіе читателя. Битвы при Лексингтонѣ и Бонкеръ-Хиллѣ, движеніе на Проспектъ-Хилль описаны со всею точностью, на какую былъ способенъ человѣкъ, не бывшій очевидцемъ этихъ важныхъ событій. Авторъ не щадилъ труда, изучая англійскіе и американскіе документы, и черпалъ свѣдѣнія изъ частныхъ источниковъ съ твердымъ намѣреніемъ добиться истины. Самая мѣстность была имъ лично посѣщена и осмотрѣна, и всѣ описанія и разсказы строго взвѣшены и сопоставлены съ мѣстными условіями. Авторъ этимъ не ограничился; ему удалось добыть журналы того времени и возстановить даже перемѣны погоды въ тѣ дни. Тотъ, кому будутъ интересны всѣ эти подробности, можетъ быть увѣренъ, что въ «Ліонелѣ Линкольнѣ» онъ прочтетъ обо всемъ этомъ самыя точныя сообщенія. Журнальные обозрѣватели, которые при выходѣ въ свѣтъ этой книги упрекали автора въ томъ, что онъ не церемонится съ природою, то и дѣло освѣщая сцену событій луннымъ свѣтомъ, были неправы. Пусть они знаютъ, что метеорологическія перемѣны въ тѣ дни были передъ глазами автора все время, пока онъ писалъ свой романъ.

Поэтическія произведенія, плоды фантазіи, рѣдко бываютъ поняты даже тѣми, кто обладаетъ всѣмъ необходимымъ умѣньемъ, чтобы судить о нихъ. Такъ, въ одной статьѣ, въ общемъ благопріятной для книги, если принять въ разсчетъ ея заслуги, содержалось замѣчаніе о томъ, что созданіе и картина характеровъ идіота и глулпа должны были причинить не малыя затрудненія автору. Поэтому будетъ не излишне заявить, что Джобъ Прэй и Ральфъ были люди лично извѣстные автору, и что имъ соблюденъ даже ихъ языкъ, насколько это допускалъ ходъ повѣствованія.

«Ліонель Линкольнъ», какъ большинство произведеній того же автора, первоначально печатался съ непереписанной рукописи и несъ на себѣ всѣ недочеты и пера и печати pari passu. Въ этомъ изданіи большая часть ошибокъ такого происхожденія была исправлена, и авторъ надѣется, что книга черезъ это нѣсколько выигрываетъ со стороны внѣшней добропорядочности.

Парижъ. Сентябрь, 1832 г.

Дорогой Джей!

Наша непрерывная двадцатичетырехлѣтняя тѣсная дружба объяснитъ появленіе въ этой книгѣ вашего имени. Человѣкъ съ боіѣе живымъ умомъ, чѣмъ мой, могъ бы, пользуясь случаемъ, сказать нѣсколько словъ о блестящихъ заслугахъ вашего отца; но мое слабое свидѣтельство ничего не въ силахъ прибавить къ славѣ, которая уже стала достояніемъ потомства; а между тѣмъ, зная такъ близко заслуги сына и испытывая такъ долго его дружбу, я еще могу отыскать наилучшіе поводы, чтобы посвятить вамъ эти легенды,

Вашъ истинный и вѣрный другъ Д. Фениморъ Куперъ.

Способы и пути, какими частныя событія, характеры и описанія, которыя найдутъ въ этихъ легендахъ, дошли до свѣдѣнія автора, вѣроятно, навсегда останутся тайною между имъ и его издателемъ. Онъ считаетъ лишнимъ ручаться за то, что главные факты, которые сюда входятъ, вѣрны, потому что еслибъ они сами по себѣ не давали доказательства своей вѣрности, никакія увѣренія автора, по его глубокому убѣжденію, не заставили бы повѣрить имъ.

Но хотя онъ не намѣренъ представить положительныхъ доводовъ въ опору своего произведенія, онъ не поколеблется представить всѣ отрицательные доводы, какіе у него имѣются.

Итакъ, онъ торжественно заявляетъ прежде всего, что никакой невѣдомый человѣкъ того или другого пола не помиралъ по сосѣдству съ нимъ и не оставлялъ бумагъ, которыми авторъ законно или незаконно воспользовался. Никакой инозомецъ съ мрачною физіономіею и молчаливымъ нравомъ, вмѣнившій себѣ молчаніе въ добродѣтель, никогда не вручалъ ему ни единой исписанной страницы. Никакой хозяинъ не давалъ ему матеріаловъ для этой исторіи съ тою цѣлью, чтобы выручкою за пользованіе этими матеріалами покрыть долгъ, оставшійся за его жильцомъ, умершимъ отъ чахотки и покинувшимъ сей бренный міръ съ безцеремоннымъ забвеніемъ итога послѣдняго счета своего хозяина, т. е. издержекъ на его похороны.

Авторъ ничѣмъ не обязанъ никакому краснобаю, мастеру разсѣивать своими розсказнями скуку долгихъ зимнихъ вечеровъ. Онъ не вѣритъ въ привидѣнія. За всю свою жизнь онъ не имѣлъ никакихъ видѣній, и спитъ онъ всегда такъ крѣпко, что не видитъ никакихъ сновъ.

Онъ вынужденъ признаться, что ни въ одномъ изъ журналовъ, выходящихъ каждый день, каждую недѣдю, каждый мѣсяцъ, или каждые три мѣеяца, онъ не нашелъ ни одной, ни хвалебной, ни критической статьи, содержащей мысдь, которою его слабыя средства могли бы воспользоваться. Никто, какъ онъ, не жалѣетъ объ этой фатальности, потому что редакторы всѣхъ этихъ журналовъ обычно влагаютъ въ свои статьи столько воображенія, что благоразумно пользуясь ими можно было бы обезпечить за книгою безсмертную славу, сдѣлавъ ее непостижимою.

Онъ твердо заявляетъ, что не получилъ свѣдѣній ни отъ какого ученаго общества, и не опасается опроверженій съ этой стороны, ибо чего ради существо столь темное и незначущее, удостоилось бы ихъ милости?

Хотя его и видятъ отъ времени до времени въ сытномъ ученомъ обществѣ, извѣстномъ подъ именемъ «Клуба хлѣба и сыра», гдѣ онъ сталкивается съ докторами правъ и медицины, поэтами, художниками, издателями, законодателями и всякаго рода писателями, начиная съ метафизиковъ и представителей высшихъ наукъ и кончая авторами фантастическихъ произведеній, но онъ увѣряетъ, что смотритъ на ученость, которую тамъ подбираютъ, какъ на вещь слишкомъ священную, чтобъ ею пользоваться въ какомъ-либо трудѣ, кромѣ проникнутаго высшимъ достоинствомъ серьезной исторіи.

Объ учебныхъ заведеніяхъ онъ долженъ говорить съ уваженіемъ, хотя права истины и выше правъ признательности. Онъ ограничится заявленіемъ, что эти заведенія вполнѣ неповинны въ его заблужденіяхъ, такъ какъ онъ давнымъ-давно позабылъ то немногое, чему въ нихъ обучался.

Онъ не похитилъ образовъ у глубокой и естественной поэзіи Брайанта, ни сарказма у ума Хадлека, ни счастливыхъ выраженій у богатаго воображенія Персиваля, ни сатиры у ѣдкаго пера Поольдинга[2], ни округленныхъ періодовъ у Ирвинга[3], ни соблазнительной лакировки у картинъ Верлланка[4].

На вечерахъ и собраніяхъ синихъ чулковъ онъ, какъ ему казалось, отыскалъ сокровище въ тѣхъ литературныхъ денди, которые ихъ посѣщали. Но опытъ и изученіе дали ему распознать, что они годны только на то, чтобъ слѣдовать инстинкту, который руководитъ ими.

Онъ не можетъ себя упрекнуть въ нечестивой попыткѣ присвоенія остротъ Джо Миллера[5], паѳоса сантиментальныхъ писателей и вдохновеній Гомеровъ, пишущихъ въ журналахъ.