С прекраснейшими из цветов,
Покуда лето и я здесь,
Фидель.
За городом, где я поселился, мне предстояло обосноваться в построенном на старинный лад фермерском доме без веранды, а вот ее-то мне очень недоставало: не только потому, что веранды всегда были мне по душе — ведь домашний уют они сочетают с привольем открытого воздуха, и так приятно поглядывать там на столбик термометра, к тому же и местность вокруг дома столь живописна, что собирающие ягоды мальчишки, бродя по холмам и долинам, то и дело наталкиваются на загорелых художников с кистью в руке у прилаженного где-нибудь в сторонке мольберта. Для художников здесь сущий рай. Круг созвездий обрамлен кольцом гор. Во всяком случае, когда смотришь из окна, кажется именно так, а стоит подняться чуть выше — и никакого кольца уже не увидеть. Будь место для постройки выбрано на сотню футов в сторону, не было бы этой волшебной оправы.
Дом построен давно. Семьдесят лет минуло с тех пор, как из недр Песчаниковых Холмов был извлечен камень Каабы — тот священный Каминный Камень, к которому каждый раз в День благодарения совершали паломничество живущие окрест пилигримы. Так давно это было, что рабочим, рывшим яму для фундамента, нередко приходилось бросать лопату и браться за топоры, чтобы сразиться с древними обитателями подземных урочищ — мощными корнями могучего леса, возвышавшегося там, где дремлющие луга ныне простираются по отлогим склонам вдали от моего усеянного маками пригорка. От дремучего леса остался один только вяз, самой стойкостью своей обреченный на одиночество.
Тот, кто строил этот дом, сам не знал, какое чудесное место выбрал: уж не Орион ли некоей звездной ночью простер с высот свой огненный дамоклов меч и провозгласил: «Строй здесь!» Как же иначе могло прийти ему в голову, что, когда площадка для строительства будет расчищена, взору предстанет подлинно царственное зрелище — не что иное, как сам Грейлок со всеми близлежащими холмами, видом своим подобный Карлу Великому в окружении подданных?
Так вот, в доме, стоящем посреди такой местности, отсутствие веранды, предназначенной для тех, кто пожелал бы предаться созерцанию и вволю наслаждаться открывающимся пейзажем, казалось ничуть не меньшим упущением, чем если бы в картинной галерее не поставили скамеек; ибо мраморные залы этих известняковых холмов — разве не картинные галереи, увешанные полотнами, которые из месяца в месяц, из года в год тускнеют и опять обновляются? Почитание красоты сходно с набожностью: ведь нельзя поклоняться прекрасному на бегу — для этого необходимы душевное спокойствие и сосредоточенность, а в наши дни вдобавок еще и уютное кресло. Правда, в старину, пока нерадение еще не вошло в моду, а благочестие поощрялось, ревностные обожатели Природы во время своих прогулок, надо думать, подолгу простаивали в благоговейной позе
— точно так же застывали тогда в кафедральных соборах и почитатели вышних сил; однако же ныне, когда вера пошатнулась, а колени ослабли, без веранды, равно как и без церковной скамьи, не обойтись.
В первый же год моего пребывания в этих краях я, желая с большим удобством наблюдать коронацию Карла Великого (а в ясную погоду его коронуют с каждым восходом и закатом), устроил себе на склоне холма, на дерне, королевское кресло с зеленым бархатным сиденьем и высокой, обитой мохом спинкой, причем над самым возглавием, как будто нарочно — уж не из соображений ли геральдики? — расцвели три голубые фиалки на серебристом поле разросшейся дикой земляники; балдахин же заменила решетка, увитая жимолостью. Ни дать ни взять, королевский трон. Получилось настолько по-королевски, что меня, как и его величество короля Дании, который почивал у себя в саду, застигла врасплох предательская боль в ухе. Но если временами влага пропитывает насквозь Вестминстерское аббатство оттого, что оно построено так давно, то как не водиться сырости в здешней горной обители, куда более древней?
Веранда требовалась непременно.
Дом мой был обширен, а капитал невелик, и о веранде, опоясывающей дом, не могло быть и речи, хотя плотники, произведя тщательные обмеры, горели желанием оказать мне любезность и содействовать самым дерзким моим замыслам
— не помню уж по какой цене за фут.
Благоразумие подсказывало выбрать только одну из четырех сторон. Но вот которую?
На востоке раскинулось стойбище Песчаниковых Холмов, тающих в дымке по направлению к Кито; там каждой осенью в одно холодное утро на самой крутой из вершин вдруг является первенец сезона — островок белого пуха, будто новорожденный ягненок с нежнейшим своим руном; а когда рождественский рассвет облачает сероватые холмы в шотландские накидки в красную полоску — чем не прекрасный вид с веранды? Прекрасный, конечно, что и говорить, но ведь Карл Великий на севере — отсюда его не увидишь.
Может быть, южная сторона? Там растут яблони. Отрадно благоухающим майским утром сидеть и смотреть на сад, весь в белых бутонах, точно невеста перед свадьбой; в октябре же тут зеленый арсенальный двор, усыпанный грудами румяных ядер. Отрадно, не спорю, — но зато на севере Карл Великий.
На западной стороне — горное пастбище, переходящее в кленовые леса у вершины. Хорошо в начале весны отыскивать глазами на склонах холмов, до того времени серых и голых, старые тропы, угадывая их по полоскам свежей зелени. В самом деле, приятно, что правда, то правда; но Карл Великий не там, а на севере.
Итак, Карл Великий одержал победу. Случилось это вскоре после 1848 года — как раз в ту пору, когда всюду в мире к власти пришли короли: они имели решающий голос и голосовали сами за себя.
Не успели плотники взяться за топоры, как все соседи покатились со смеху, и первым мой сосед Дайвзnote 1. Веранда на север! Зимняя веранда! Уж не собрался ли он зимою, в полночь, наблюдать северное сияние? Надо думать, запасся впрок муфтами и меховыми рукавицами.
Это было в марте — месяце под знаком Льва. Не забылись еще посиневшие носы плотников — и то, как они посмеивались над неопытностью горожанина, который вздумал построить свою единственную веранду на северной стороне дома. Однако марту не длиться вечно: терпение — и приходит август. И вот тогда, в прохладном элизиуме моих северных покоев, я — Лазарь на лоне Авраама — бросаю вниз сострадающий взгляд на беднягу Дайвза, терзаемого в чистилище своей южной веранды.
Но даже в декабре моя северная веранда не теряет для меня своей притягательности: пускай там гуляют пронизывающие сквозняки и северный ветер, будто мельник, просеивает снег в тончайшую муку — все же я вновь и вновь, с заиндевелой бородой, меряю шагами из конца в конец свою скользкую палубу, обходя с наветренной стороны мыс Горн.
Равно и летом, когда подолгу сидишь здесь, всматриваясь в даль, как всматривался некогда король Кнут, часто вспоминается море — и волнами пшеницы на вздымающихся буграх, и рябью травы, бегущей к низкой веранде, словно к берегу, в то время как зрелый пух одуванчиков взметывается вверх, подобно брызгам; и пурпур гор так похож на пурпур валов, когда мирный августовский полдень покоится недвижимо на простирающихся внизу лугах — точь-в-точь штиль на экваторе; но еще и сама необозримость, пустынность местности прямо наводит на мысль о безмолвных океанских просторах, и сходство это так велико, что при первом же взгляде на диковинный дом, высящийся над деревьями, невольно представляется неведомое парусное судно, вдруг явившееся у варварских берегов.
И тогда в памяти моей встает еще одно сухопутное путешествие — путешествие в страну фей. Путешествовал я наяву, но, если вдуматься, история эта столь же достойна внимания, как если бы была вымыслом.
Однажды я заметил с веранды непонятный предмет, загадочным образом ютящийся в нагрудном кармане пурпурного одеяния горы на северо-западе — в укромной впадине или расселине; впрочем, сказать с уверенностью, находился он на склоне одной горы или же на самой верхушке другой, было нельзя; смотришь прямо на голубую вершину — и она словно беседует с тобой через головы соседних гор и без обиняков говорит тебе: хотя она, голубая вершина, и стоит в окружении прочих, она не чета им — боже упаси! — и следует помнить (а, надо признать, основания на то имеются) о ее превосходстве на целую дюжину локтей над остальными; за вершиною этой горные цепи выступают двойной колонной, будто военный отряд, и так теснятся и громоздятся друг на друга своими неправильными изгибами и зубцами, что при взгляде с веранды та или иная из ближайших гор, менее высоких, при определенных атмосферных условиях совершенно сливается с отдаленными, и тогда предмет, едва различимый на верхушке ближней горы, кажется помещенным на склоне дальней. Такие уж это горы: играют в прятки перед самым носом у наблюдателя.
Но, как бы то ни было, та точка, о которой пойдет речь, располагалась так, что становилась видимой, да и то смутно, лишь изредка — при подлинно колдовской игре света и тени.
