Александр Чиненков
Крещенные кровью
©Чиненков А.В., 2013
©ООО «Издательство «Вече», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Гражданская война свирепствовала в Оренбургском крае. Красные теснили белых, а те, цепляясь за каждую станицу, за каждый хутор, отступали. Неразбериха и хаос царили повсюду. Где красные, где белые, никто не знал. Везде грохотали взрывы снарядов, строчили пулеметы, звенели сабли. Вдоль дорог, по обочинам были разбросаны взорванные повозки и замерзшие трупы лошадей.
Госпитальный обоз артиллерия накрыла в тот момент, когда он миновал станицу Верхне-Озерная.
Тяжело раненный осколком в пах Аверьян Калачев открыл глаза и попытался выбраться из-под обломков телеги. В этот момент земля рядом с ним вздрогнула. Все сразу же перевернулось с ног на голову. Аверьяна подбросило вверх и швырнуло обратно на землю. Все померкло.
Сколько времени провел без сознания, Калачев не знал. Когда он открыл глаза, то увидел полосу багрового заката вдоль горизонта. Кругом — пугающая мертвая тишина, только в ушах непонятный звон.
Аверьян попробовал пошевелиться. Во всем теле слабость, ноющая боль внизу живота, голова тяжелая. Что с ним случилось? Почему он лежит в этом ужасном месте? Беспамятство снова сняло все вопросы.
Очнулся раненый уже в телеге, на ворохе сена. Едва ворочая головой, осмотрелся. Увидел впереди себя широкую спину в тулупе и насторожился. Хотел спросить у человека, управляющего лошадью, кто тот таков и куда его везет, но вместо слов из груди вырвался тяжелый продолжительный стон.
— А-а-а, очухался, друг сердешный, — обернулся возница. — Небось обспросить хотишь, хто я да куды едем?
Еле заметным шевелением Калачев дал понять, что да, хотел бы.
— Ивашка я, Сафронов, — охотно ответил мужичок, оборачиваясь и устраиваясь поудобнее. — Живу тожа недалече отсель, в Гирьяльской станице, значится. Щас вот к себе тя везу, ежели довезу токо вот…
Аверьян закрыл глаза и опять провалился в небытие.
Когда он пришел в себя и, не поднимая головы, осмотрелся, то увидел несколько человек на полу. Кто это, красные или белые, распознать было невозможно. Одно ясно: все тяжело ранены и находятся между жизнью и смертью.
Калачев еще долго лежал неподвижно, уставившись отсутствующим взглядом в сторону окна, через которое яркие солнечные лучи проникали в горницу. Затем осторожно снова посмотрел на раненых.
Сердце его дрогнуло: люди не подавали признаков жизни. Лица их были бледны, глаза закрыты, губы не шевелились. Таких вот бедолаг не раз он выносил на себе с поля боя. Живы те или нет, приходилось определять уже потом, в тылу, у обоза. Смертельно раненные, они не кричали, не ругались и не требовали к себе внимания — просто молча ждали конца…
Скрипнула дверь. В избу кто-то вошел, склонился над Аверьяном. Аверьян увидел обросшее, переполненное злобой или страданием лицо и не смог вынести колючего цепкого взгляда — закрыл глаза.
А когда открыл, у его кровати теснились две женщины в черных платках на голове.
— Жив ешо?! — воскликнул кто-то знакомый.
Раненый узнал голос мужичка, подобравшего его на обочине, попытался ответить, но из горла вырвался лишь хриплый звук.
— Живехонек, — ободрил возница. — Знать выкарабкаешься. На то мое те слово…
В течение нескольких дней, минувших между жизнью и смертью, Ивашка Сафронов и женщины заботливо ухаживали за ним. Благодаря их стараниям у Аверьяна начали восстанавливаться речь, слух и зрение.
А за дверью его пристанища бушевала война. Станица переходила в руки то красных, то белых. И те, и другие навещали избу, но Аверьяна никто не трогал. Сафронов что-то объяснял им, показывая на него — и, понимающе кивая, «гости» мирно удалялись прочь.
Однажды в станицу нагрянул отряд красных. Бойцы вломились в дом, Сафронова увели, но Калачева не тронули. Аверьян больше уж и не надеялся увидеть своего спасителя, хотя женщины, которых Ивашка называл «сестрами», не очень-то обеспокоились отсутствием «братца». И оказались правы: уже к вечеру Сафронов вернулся — хоть и с опухшим от побоев лицом, однако бодрый и веселый.
Нимало не заботясь о своем плачевном состоянии, он присел у кровати Калачева и радостно хмыкнул.
— Ну чаво эдак зыркаешь на меня, Аверьяха? — спросил он. — Чай очам своем не веришь, што живым меня зришь?
— Не верю, — прошептал тот. — Ты хто, обскажи мне наконец?
— Хто я? — Сафронов улыбнулся и посмотрел на «сестер», притихших за столом, словно призывая их в свидетели. — Мы есть белые голуби[1] с корабля Христова, ежели знать хотишь!
— Голуби? — глаза Аверьяна полезли на лоб. — Ты што, спятил после побоев?
Ивашка, видимо, ожидавший именно такой реакции Калачева, улыбнулся еще шире.
— Раны не беспокоют? — вдруг спросил он, уходя от темы.
— Вроде как нет, — ответил Калачев. — А што, их шибко много?
— Было много, а теперь ни шиша не осталося, — ответил уклончиво Сафронов. — Тебя сам Хосподь спас, отняв токо кое-чаво лишнее от тела.
— Лишнее?! — воскликнул Аверьян удивленно. — А што на теле моем лишнее было?
Он посмотрел на руки — вроде на месте. Хотел приподнять голову, чтобы убедиться, на месте ли ноги, но не смог.
— Ноженьки тожа при тебе, — успокоил его Ивашка. — Не сумлевайся.
— Тады об чем ты мелешь? — зашептал Аверьян встревоженно. — Сказывай зараз, што Хосподь отнял у маво тела.
— Об том опосля потолкуем, — ответил Сафронов таинственно. — Ужо скоренько срок подойдет к беседе нашенской задушевной, а покудова не спеши. Всему свое времячко.
* * *
Ивашка Сафронов был высок, широк в плечах, с тонким носом на слегка продолговатом рябом лице. Во взгляде его чувствовались хитреца и лукавство. Густая шапка черных с проседью волос, такие же усы и борода. Было ему под пятьдесят. На Аверьяна он производил почему-то отталкивающее впечатление.
— Скоко времени ты лежишь на спине, горюшко луковое? — осведомился как-то хозяин, присаживаясь около Калачева.
— С тово дня, када ты меня сюды привез, — ответил подопечный, морщась. — И хожу под себя срамно, и…
— А вот вставать и ходить тебе покудова рано, — перебил бесцеремонно Сафронов. — Постельку под тобою перестилают, вот и не горюй понапрасну. — Он приподнял одеяло и осторожно коснулся рукой раненого паха Аверьяна. — Вот и рана подживает, хвала Хосподу. Ешо маненько, и как новенький станешь!
— Я ужо спины не чую, — посетовал больной. — Об том токо и мечтаю, штоб хоть маненько на боку полежать.
— А хто тебе не велит на бок перевалиться? — удивился или только сделал вид Ивашка. — Как хошь, так и дрыхни, ежели раны не беспокоют.
— Раны-то не беспокоют, да вот силов нету. Ужо и не ведаю — жив ли ешо я, али нет.
— Не спеши помирать. Мы ешо с тобой…
Сафронов не договорил фразы, видимо, посчитав ее преждевременной. Он встал с табурета, вышел на крыльцо и громко кликнул женщин.
Аверьян оживился, этой минуты он всегда ожидал с нетерпением. Его мечты повернуться на бок сейчас сбудутся! Как только Ивашка с «монашками» вернулись в избу, лоб Калачева покрылся испариной. Сам он вдруг оробел, не решаясь шевельнуть ни рукой, ни ногой.
— Ну-ка, голубок, давай потихоньку, — сказал Сафронов и с помощью «сестер» начал осторожно помогать раненому.
Аверьян, переборов слабость, медленно перевалился на левый бок и даже вымученно улыбнулся.
Ивашка снова уселся на табурет и вздохнул с облегчением:
— Вот и все. Делов-то…
Сафронов еще некоторое время задавал Калачеву самые разнообразные и неожиданные по своей простоте вопросы. Тот отвечал рассеянно и невпопад, наслаждаясь, что наконец-то сменил гнетущую его позу.
— А ты как на обочине дороги оказался? — допытывался «лекарь».
— В обозе госпитальном ехал, — отвечал Аверьян.
— Ты уже был ранен?
— Нет, я служил санитаром при госпитале.
— Так ты красный?
— Нет.
— Белый?
— Я казак! Можа, слыхал о таких? А служил в армии Ляксандра Ильича Дутова!
— Все понятно. Благодари судьбину, казак, што служба для тебя уже закончилася.
Как только Ивашка замолчал и ненадолго задумался, Калачев сам принялся донимать его.
— А хто вы? — спрашивал он.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — уклончиво отзывался Сафронов.
