Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

Теряясь во времени давнем и забытом, быль эта развернулась свыше полутораста лет тому назад на гористом Кыхтаке, замыкающем тысячеверстную цепь Алеутских островов у берегов Америки.

Населявшие остров Кыхтак плосколицые и безбородые люди не допускали на свою землю пришельцев с тусклой и потому казавшейся им неприятной белой кожей. Желто-смуглая да еще блестящая от смазки китовым жиром кожа представлялась природным кыхтаканцам несомненным признаком превосходства их над другими людьми. Они, алеуты-кыхтаканцы, выводя свое происхождение от сожительства первой женщины с фантастическим человеком-медведем, считали себя представителями особого племени людей и в то же время охотно откликались, когда их называли «алеутами». Алеуты — это было прозвище, которое кыхтаканцам дали впервые высадившиеся на остров белокожие бородачи — русские.

Ко времени высадки русских мореходов-добытчиков алеуты насчитывали у себя тысячи храбрых воинов с луками, стрелами, копьями, убивавшими могучих зверей моря и суши. Однако сто тридцать отважных людей промышленной экспедиции купеческого сына Григория Шелихова оказались неодолимыми. Костяные и обсидиановые наконечники стрел и копья не помогли алеутам в их столкновении с пришельцами, которые посылали гром и молнии из «железных палок», приставляемых к плечу.

Однако победители «русы», так называли себя пришельцы-русские, — звук «р» не давался языку алеутов, и они произносили не «русы», а «лусы», — оказались и не страшны и не беспощадны. Соседи, соплеменники кыхтаканцев с островов Уналашка, Тана-гуни, Атха, лежащих к заходу солнца, или племя кенайцев, говорившее на одном языке с кыхтаканцами, жившее под восходом солнца на Большой земле — Алхаласке,[1] поступали иначе: победив, они истребляли до последнего всех способных носить оружие.

Освоившись с новым положением, кыхтаканцы вскоре поняли, что белокожие пришельцы ищут не войны, а дружбы и согласия. Они не отбирают ни запасов пищи, ни байдар, ни орудий лова или охоты, не уводят они и женщин и равнодушно смотрят на драгоценные обломки железа и меди, эти подобранные алеутами на берегу безыменные свидетельства чьей-то гибели в пучинах океана.

Единственным, чего искали и к чему устремлялись «русы», были шкуры зверей: морских бобров и котов, песцов и лисиц — черных и огневок, медведей и даже ничтожного тарбагана — пестрого сурка-землеройки, а то и еще более ничтожной белки-поскакушки. «Русы» били этих зверей новыми, невиданными среди алеутов способами или выменивали у туземцев шкуры на железные ножи, несравнимые по достоинству с каменными, на зеленые листья крепкой русской махорки и на драгоценные корольки — коралловые красные бусы. Случалось, давали и ковшик горького, веселящего сердце и ноги напитка — «вотка».

Слово «вотка» облетело весь остров. Ей приписывали магическое свойство наделять человека весельем, облегчать неудачу в охоте, «вотка» заставляла забывать голод, склоняла женщин к любовной ласке.

Великий тойон народа «касяки» — так произносили алеуты слово «казаки» — имел воинское имя Ше-лих. Однажды он рассердился на малое количество мехов, принесенных на обмен, и объявил:

— Вотка будем давать в награду только тому, кто принесет менять не меньше двух бобровых шкур.

Из этого алеуты заключили, что напиток дорогой, обладает магической силой и «русы» берегут его для себя.

— Ты — хитрый и несправедливый человек! — упрекнули русского кыхтаканцы. — Ты живешь среди нас и знаешь, как редки морские бобры и как много людей и байдар нужно для охоты за ними. А шкура бобра всегда достается богатым, имеющим калгу-каюра — раба-гребца на байдаре. Бедному же охотнику, которому нужно самому и каюрить и стрелку спускать, говорят: «Как ты мог убить бобра? Ты должен был каюрить».

— Так всегда было, будет и должно быть, — отвечал Ше-лих искавшим справедливости, — один гребет и везет, другой добычу берет…

— А кто установил?

— Бог!

— А кто такой бог?

— Тот, кто дает одним богатство, а другим — бедность.

— Он хитрый и несправедливый человек!

— Глупцы! Он не человек, а бог, и не мы — бог дает законы.

Кыхтаканцы не поверили в то, что они глупы, и им не понравился бог Шелихова, но люди, которым этот бог покровительствовал, были могущественны, и спорить о законах их бога не приходилось.

Всячески домогаясь вольготной и безопасной добычи мехов и богатства, Григорий Шелихов в конце концов признал водку ненадежным пособником торговли, в чем имел много случаев убедиться еще в России, странствуя по Камчатке и по Чукотской землице.

Собрав своих промышленных людей, он объявил им о запрещении пускать в торговый обмен водку, оставив право на это только за собой. Ловок и силен был Григорий Шелихов тем, что умел, всякий раз вовремя уловив момент, опереться на артельные плечи и отстоять свой интерес.

— Сам ее пью и горазд понимаю, что православному человеку нельзя не выпить… Что ж, разве я против? Пейте, да дело разумейте, головы не теряйте, — добродушно начал он, как будто готовясь рассказать о планах ближайших экспедиций, и неожиданно для всех угрюмо закончил: — А кто американцу водку дает, тот на себя и товарищей нож готовит. Вот о чем, артельные, подумать надо!..

— Мы и то думаем: зачем ты себе права разрешил, а у нас отнял? С твоего водочного поднесения нож али стрела американские слаще, что ли, станут? — орали промышленники, разъяренные тем, что от них отняли легчайший способ к увеличению своей доли в заокеанской наживе.

— В моем кармане не подсчитывайте, — открыто пойдя на вызов, сказал Щелихов. — Водка-то чья, компании? А я от компании да и от властей над вами поставлен. Так вот: продажи навынос не будет, а кому выпить охота, ко мне придет. Поднесу и на счет запишу, но не более два штофа на месяц…

Отстаивая внушенное практическим расчетом начинание, Шелихов и дальше пошел на хитрость: положенный на месяц водочный паек он увеличил вдвое, — русские пускай пьют, только бы американцев не спаивали, не выступали бы конкурентами в заготовке пушнины.

До своего удивительного по отваге плавания в Америку в 1783–1786 годах Григорий Шелихов, добравшись до края земли — Охотского моря, служил приказчиком у разных сибирских купцов-богатеев. Разъезжал по дебрям Восточной Сибири, выступая вроде доверенного по торговле с чукчами — на Чукотке или с ительменами — на Камчатке, а то с Китаем — в Кяхте и даже с дикими племенами конных мунгалов и тунгусов — по Орхону, Онону и Амуру. Всегда в бесконечных разъездах, проявляя в делах отменные торговые способности, находчивость, обходительность и отвагу, он завоевал доверие туземных охотников, похвалу хозяев и симпатии самих представителей власти за то, что торговал мирно и не вызывал жалоб.

Записавшись в иркутские купцы и добившись величания по «отечеству», Григорий Иванович Шелихов за неимением капитала продолжал службу по найму и искал в жизни случая, чтобы выйти на широкую дорогу жизни.

Распаленный ушкуйницкой отвагой и непоседливостью, занесшей его, сына мелкого да к тому же разорившегося рыльского торговца, на караванные дороги в тундровые тропы восточной Азии, Шелихов решил сменить просторы степей и тундры на просторы океана, в которых за кромкой бескрайнего горизонта, он верил, найдется и на его долю «кус» в жизни. На это его наталкивали воспоминания молодости, прочитанные книги и ходившие по Сибири рассказы о чудесной земле Америке.

Передовик сибирских землепроходцев середины восемнадцатого века, не единожды добиравшихся уже до Алеутских островов и даже матерой земли Нового Света, Никифор Акинфиевич Трапезников, живя на покое в Охотске, заприметил Шелихова, этого смекалистого и удачливого приказчика Лебедевых. Старик Трапезников жаждал иметь преемника своим исканиям и готов был бы благословить выйти за него любимую внучку Наталью, ходившую молодой вдовой и во вдовстве сведавшуюся с синеглазым, густобровым плясуном и песельником Гришатой Шелиховым, — мешало их разноверие: она — староверка, а он — православный.

Восточная красота вдовы Гуляевой, — ходили слухи, что мать ее жила у курильских айнов пленницей из земли Чосен, Страны Утренней Свежести — Кореи, и от них вывезена Никифором Трапезниковым, — безоглядно полонила Григория Шелихова. Да и кто бы устоял перед ее, как уголья, горящими глазами в нежном овале лица, окрашенном постоянным янтарно-смуглым румянцем!

«Судьба!» — подумал Григорий Шелихов и решил жениться.