Розмэри Сатклифф - Меч на закате

Акве Сулис — Бат

Андерида — Певенси

Бурдигала — Бордо

Вента Белгарум — Винчестер

Виндокладия — Бэдбэри

Вирокониум — Роксетер

Галлия — Франция

Гарумна — Гаронна

Глевум — Глостер

Дубрис — Дувр

Дурокобриве — Данстэйбл

Дэва — Честер

Ир Виддфа — Сноудон

Иска Думнониорум — Эксетер

Каллева — Силчестер

Кастра Кунетиум — Каслдайкс[2]

Клута — Клайд

Комбретовиум — Бэйлам Науз (Саффолк)

Кориниум — Сиренчестер

Корстопитум — Корбридж

Кунетио — Милденхолл

Линдинис — Илчестер

Линдум — Линкольн

Лондиниум — Лондон

Лугуваллиум — Карлайл

Мон — о. Англси

Нарбо Мартиус — Нарбонна

Портус Адурни — Портчестер

Пролив Вектис — Солент

Река Абус — Хамбер

Сабринское море — Бристольский залив

Сегедунум — Уолсенд

Сегонтиум — Карнарвон

Сорвиодунум — Олд Сарум

Тамезис — Темза

Толоса — Тулуза

Тримонтиум — Ньюстед

Эбуракум — Йорк

Эстуарий Бодотрии — Фирт-оф-Форт

Эстуарий Метариса — зал. Уош

Яблочный остров — Гластонбери

Артура нет… Со сломанным мечом

Навек уснул Тристан. Изольда рядом спит,

Там, где к глубинам запада поток

Над затонувшей Лионессой воды мчит.

Пал Ланселот… Блиставший солнцем шлем

Давно ржавеет рядом с треснувшим копьем.

Гавейн, Гарет и Галахад — все тлен,

И, безымянный, Авалон порос быльем!

Где прах тех рыцарей и ясноглазых дам?

В руинах Камелот, и Тинтагел угас,

Но где они, известно лишь богам —

Ведь чары Мерлина утеряны для нас.

И Гвиневеру не зови. Позволь

Ту прелесть сохранить, что Время-судия

Вложило в имя, где слились восторг и боль,

Став одиноким плачем соловья.

Не углубляйся в тайну. Может статься,

Что терем Аштолат — лишь дымная изба,

Что рыцарем считали самозванца,

Что Дева-Лилия распутна и груба,

А все легенды — лишь красивый вздор,

Их выдумал поэт. Он подбирал слова,

Точно паук, сплетающий узор

На ткани бытия. А правда такова:

Когда Рим пал, как старый, дряхлый ствол,

В котором уж иссяк целебных соков бег,

Из верхней ветки к небу вдруг пошел

Один чудесный, несгибаемый побег —

Британский дух. И горстка храбрецов —

Пусть грубых и простых, но кто был сердцем чист

И за победу умереть готов, —

Смогла подняться, слыша бури рев и свист,

И бой принять, и в злое сердце смело

Направить грозный меч иль крепкое копье,

С величием, что в небесах гремело,

Когда они давно ушли в небытие.

Они легендой стали. Их начальник,

Артур, Амброзий — имя знать нам не дано —

Прославлен доблестью необычайной,

А рыцарям бессмертье суждено.

Их было мало. Нет нигде ни слова —

Когда и как настиг их вечный сон,

Шли они в бой под знаменем Христовым,

Иль вел их Гвента огненный дракон.

Но знаем мы: когда саксонский шквал

Их смел с лица Земли, померк небесный свет

Для всей Британии. Последний луч пропал,

И люди шепчут в темноте: «Артура нет…»

Френсис Бретт Янг

Подобно тому, как сага о Карле Великом и его паладинах — это Тема Франции, Легенда об Артуре на протяжении почти четырнадцати столетий была и остается Темой Британии. Поначалу предание, затем — героическая повесть, которая вбирала в себя по пути новые детали, новые красоты и радужные романтические краски, пока не расцвела пышным цветом у сэра Томаса Мэлори.

Но в последние годы историки и антропологи все чаще и чаще склоняются к мысли, что Тема Британии — это и в самом деле «материя, а не пустая болтовня». Что за всем собравшимся вокруг нее божественным туманом языческого, раннехристианского и средневекового великолепия стоит одинокая фигура одного великого человека. Не было рыцаря в сверкающих доспехах, не было Круглого стола, не было многобашенного Камелота; но был римско-британский военачальник, которому, когда нахлынула варварская тьма, показалось, что последние угасающие огоньки цивилизации стоят того, чтобы за них бороться.

«Меч на закате» — это попытка из осколков известных фактов, из домыслов, предположений и чистых догадок воссоздать человека, каким мог бы быть этот военачальник, и историю его долгой борьбы.

Кое-какие детали я сохранила из традиционной ткани Артуровской легенды, потому что в них чувствуется дыхание истины. Я оставила первоначальный сюжет, или, скорее, два взаимопереплетающихся сюжета: Грех, который несет в себе свое собственное возмездие; и Братство, разбитое любовью между женщиной вождя и его ближайшим другом. В них есть неизбежность и безжалостная чистота контуров, которые можно найти в классической трагедии и которые принадлежат самым древним и сокровенным тайникам души человека. Я сохранила тему, которая, как мне кажется, незримо присутствует в этой истории, — тему Священного Короля, Вождя, чье божественное право, в конечном итоге, — умереть за жизнь своего народа.

Бедуир, Кей и Гуалькмай упоминаются по имени раньше всех остальных товарищей Артура, и поэтому я оставила их, отдав роль друга-и-любовника Бедуиру, который был там с начала и до конца, а не Ланселоту, который является позднейшим французским заимствованием. Оставила я и собаку Артура и его белую лошадь, как из-за их ритуального смысла, так и потому, что Артур — или, скорее, Артос — которого я так хорошо узнала, был из тех людей, кто придает большое значение своим собакам и своим лошадям. При раскопках в римской крепости Тримонтиум были обнаружены кости «прекрасно сложенной девушки-карлика», лежащие в яме под скелетами девяти лошадей. Необъяснимая находка, которой я попыталась дать объяснение в захвате Артосом крепости и в истории с «Народцем Холмов». И так далее… Почти каждая часть романа, вплоть до маловероятной связи между Медротом и этим таинственным саксом с британским именем — Сердиком, полулегендарным основателем Уэссекса, — имеет под собой какую-то почву помимо воображения автора.

Изложив, так сказать, обстоятельства дела, я хотела бы выразить самую горячую благодарность людям, которые тем или иным образом способствовали написанию «Меча на закате», — и в том числе Оксфордскому университетскому издательству, за то, что оно позволило мне использовать некоторых героев, уже появлявшихся ранее в «Несущем светильник»; а также авторам многих книг, от Гилдаса в VI в. до Джеффри Эша в 1960 г.; странно разнородным специалистам, подробно и терпеливо отвечавшим на мои письма с вопросами о разведении лошадей; моему канадскому другу, приславшему мне стихотворение «Hic Jacet Arthurus Rex Quondam Rexque Futurus»; сержанту Разведывательного корпуса и его юной подруге, которые помогли мне выяснить происхождение этого стихотворения после того, как я и вышеназванный канадский друг потерпели плачевную неудачу в своих поисках; и майору 1-го Восточно-Английского полка, который посвятил три солнечных дня своего отпуска из штабного колледжа тому, чтобы помочь мне спланировать кампанию Артоса в Шотландии и вычертить для меня тремя цветами на штабной карте решающую победу при Бадоне.

Теперь, когда луна близка к полнолунию, ветка яблони отбрасывает ночную тень сквозь высокое окно на стену рядом с моей кроватью. Здесь много яблонь, и при дневном свете половина из них — не более чем дички; но тень, что расплывается и дрожит на моей стене от налетевшего ночного ветерка, а потом снова становится четкой, — это тень той Ветви, о которой поют певцы, Ветви с девятью серебряными яблоками, звон которых может открыть дорогу в Страну Живых.

Когда луна поднимается выше, тень исчезает. Белое сияние струйками стекает по стене и расплывается по покрывалу, а потом наконец касается меча, лежащего рядом со мной, — они положили его здесь потому, что, как они говорят, я беспокоился, если его не было у меня под рукой, — и глубоко-глубоко в темном сердце огромного аметиста Максима, вделанного в головку эфеса, рождается вспышка, едва заметная искра сверкающего фиолетового света. Потом лунный свет уходит, и узкая келья становится серой, как паутина, и звезда в сердце аметиста засыпает снова; засыпает… Я протягиваю руку в серую пустоту и касаюсь знакомой рукояти, которая в стольких боях согревалась от моей ладони; и ощущение жизни есть в ней, и ощущение смерти…