Владимир Меженков
Проклятие Ирода Великого
Последние дни великого царя были ужасны.
Огонь, сжигавший внутренности, перемежался с холодом, и тогда Ирода трясла лихорадка. Кожа покрылась струпьями и нестерпимо чесалась. Чтобы унять зуд, он вонзал в тело ногти и рвал его кусками вместе с мясом. Геморроидальные шишки полопались и истекали кровью, вызывая непреходящее жжение в анальном отверстии. Ноги отекли и стали похожи на слоновьи. Живот вздулся, как у человека, страдающего водянкой. Ироду казалось, что он вот-вот лопнет. Из-за вздутого живота ему не видно было причинное место, но он знал: там образовалась гниющая язва, и в язве этой копошатся черви. Ко всем напастям, обрушившимся на царя, тело его источало зловоние, которое не могли перебить никакие мази и притирания, выписанные из далекой Индии. Зловоние это причиняло ему дополнительные страдания.
Из-за болезни Ирод приказал перенести себя в парадный зал. Здесь обыкновенно проходили приемы иностранных послов, устраивались совещания с министрами и членами многочисленной царской семьи и давались торжественные обеды. Зал этот в прежние времена поражал воображение каждого, кто ступал под его высокие своды, сочетанием величественной роскоши с особым чувством меры и вкуса, которые были присущи Ироду. Ныне место трона заняла кровать из слоновой кости, инкрустированной золотом и драгоценными камнями. Эта единственная перемена в интерьере придала залу интимный вид, который побуждал собеседников Ирода становиться откровенными и признаваться в вещах, в которых в иной обстановке они не признались бы и под самой страшной пыткой.
В эти тяжелые для великого царя дни, когда к физическим страданиям прибавились душевные муки, вызванные новым раскрывшимся заговором в его доме, в столице случился бунт. Бунт возглавили законоучителя из числа фарисеев – Матфий, сын Маргалофа, и Иуда, сын Сарифея. С хорошо подвешенными языками, готовые разглагольствовать сутки напролет, эти люди собирали вокруг себя толпы праздношатающейся молодежи, не знающей, как убить время. Вместе и порознь фарисеи втемяшивали в неокрепшие умы подростков мысль о том, будто престарелый Ирод находится при смерти или уже умер. Предвечный, говорили они, конечно, воздаст царю за все его злодеяния, но этого мало: Предвечный ожидает от живых, что они восстановят Его славу и уничтожат все нововведения Ирода уже сегодня.
Возбужденная речами фарисеев молодежь жаждала действий и спрашивала, с чего им следует начать. Матфий и Иуда указали на огромного золотого орла, установленного Иродом над главным фронтоном Храма в качестве своего жертвенного дара. В интересах благочестия, заявил Матфий, а Иуда его поддержал, этого орла следует сорвать и уничтожить. Искра пала на хорошо подготовленный костер, и молодые оболтусы, прихватив веревки и топоры, кинулись к Храму, где в это время находилось множество людей. На виду у всех они вскарабкались на кровлю Храма, оттуда, обвязавшись веревками, спустились к орлу, отодрали его от фронтона и сбросили вниз, а их товарищи с остервенением принялись рубить его на куски. Тут же нашлись охочие до легкой поживы люди, которые, рискуя остаться без рук, выхватывали из-под топоров куски драгоценного металла и, сунув их за пазуху, растворялись в толпе. Благоразумные иудеи пытались урезонить молодежь и призывали ее не совершать проступков, за которые можно поплатиться жизнью. Однако вошедшие в раж Матфий и Иуда подстрекали молодых продолжать свое дело, заявляя, что доблесть, проявленная во имя восстановления обычаев предков, не страшится смерти, поскольку обеспечивает славу и почет не только тем, кто не цепляется за жизнь ради ее сомнительных удовольствий, но и их родным и близким и в конечном счете всему народу.
Ирод, узнав о беспорядках, возникших на Храмовой площади, послал туда дежурного офицера во главе караульного отряда. Однако вид вооруженных людей лишь распалил молодежь. Вооружившись, в свою очередь, камнями и палками, молодые люди бросились на стражей порядка. Те, прикрывшись щитами, ринулись в толпу, умело рассекли ее на мелкие группы, не способные к сопротивлению, и, захватив около сорока подростков вместе с Матфием и Иудой, вернулись во дворец.
Ирод, не поднимаясь со своего ложа, спросил офицера:
– Они ли дерзнули сокрушить то, что я пожертвовал Храму?
Вместо офицера Ироду ответил самый бойкий из подростков, которому на вид никак нельзя было дать больше тринадцати лет – возраст, когда еврейские мальчики только-только обретают право стать членами иудейской общины:
– Мы! И гордимся тем, что сокрушили твоего идола!
– Кто внушил им сделать это? – обратился Ирод с новым вопросом к офицеру, но вместо него снова ответил бойкий подросток:
– Завет отцов!
Ответ этот вызвал одобрение его товарищей, а кое-кто даже рассмеялся. Тогда Ирод обратился к офицеру с третьим вопросом:
– Почему они так веселы, хотя знают, что за их дерзкий проступок им грозит смерть?
И в третий раз Ироду ответил все тот же подросток:
– Потому что после смерти нас ожидает счастье быть прославленными!
Ирод перевел тяжелый взгляд с офицера на Матфия и Иуду, стоящих за спинами подростков.
– Из того, что вы молчите, – сказал он, – я заключаю, что вы не причастны к преступлению, совершенному этими детьми. Это так? – обратился он почему-то к одному только Матфию.
Тот не ответил ему, опустив глаза долу. Тогда Иуда, раздвинув подростков, выступил вперед.
– То, что мы задумали исполнить, – начал он, – мы исполнили так, как подобает настоящим мужчинам, но не детям. Мы желали очистить святилище Предвечного, и желание наше подкреплено нашей верностью законам.
Теперь Иуду поддержал и Матфий. Встав с ним рядом, он произнес:
– Законы, завещанные нам Моисеем, мы ставим выше, чем все твои жертвы вместе взятые. Сказано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли». Мы с радостью примем любое наказание, которому ты нас подвергнешь, потому что знаем: наказание это мы понесем не за преступные деяния, а за любовь к благочестию, которое ты, царь, предал забвению.
Судорога свела руки Ирода, покоившиеся на огромном животе. Велев арестовать Иуду и Матфия вместе с подростками, он приказал отнести себя к Храму, где к тому времени собралась огромная толпа зевак. Гудевшая толпа при виде царских носилок притихла, и на Храмовой площади установилась такая тишина, что стук оброненного кем-то медного кувшина показался оглушительным громом.
Рабы установили носилки на возвышении, откуда просматривалась вся запруженная народом площадь. Ирод оглядел несметную толпу и начал говорить. Из-за боли и зуда, которые раздирали его тело, слова его больше походили на стон, чем на внятную речь. Полулежа на носилках, Ирод напомнил народу, что Храм, равного которому не найти в целом мире, возник не сам по себе, а построен им, царем Иудеи, на его собственные средства. Во все время строительства, продолжал Ирод, дожди ни разу не шли днями, а только ночами, чтобы работы не прерывались ни на час. Когда же работы были закончены, Храм омыл обильный дождь, вслед за которым воссияла раскинувшаяся от края и до края неба радуга, которая красноречивей любых слов засвидетельствовала: сам Предвечный соблаговолил принять дар Ирода и освятил его. Понизив и без того тихий голос, Ирод напомнил народу также о том, что Предвечный не отверг ни одного из его последующих приношений, которые не только украсили Храм, но и, как надеялся Ирод, прославили бы его имя после смерти. Произнеся эти слова, Ирод вдруг сорвался на крик:
– По какому праву жалкая кучка молодых бездельников, науськанная двумя негодяями, не постеснялась средь бела дня оскорбить меня?
Ирод закашлялся, и обескровленное его лицо исказила гримаса боли. Площадь в страхе замерла. Ирод, совладав с кашлем, продолжал уже тише:
– Вы своим молчаливым попустительством хотели ускорить мою смерть, которая и без того притаилась за моими плечами. Вижу, вижу, как вы ненавидите меня! Но если внимательней присмотреться к истинным причинам вашего бунта, то окажется, что вы оскорбили не меня, – вы совершили святотатство, за которое заслуживаете самой лютой казни!
Площадь разом загудела и запричитала. Народ наперебой стал молить Ирода наказать одних лишь подстрекателей и участников бунта, схваченных стражниками, а остальных простить. Кто-то вытолкнул из толпы молодого мужчину, из-за пазухи которого выпала отрубленная золотая голова орла. Народ потребовал казнить и этого вора. В ожидании приговора вся площадь опустилась на колени и смиренно склонила головы, готовая принять любую кару, которую определит ей царь.
