Василий Боровик
У ГРАДА КИТЕЖА
Хроника села Заречицы
При взятии Разиным Астрахани в устье Керженца стоял с караваном расшив гордеевский нетяглый водолив Феофан Лыков. Мужичище он был снажный. В одних рукавицах поднимал из берлоги медведя. С ним-то и заспорил доверенный купца Строганова. Лыков не сдержался. Кулачище у него был дивительный. Он и дал тукмашка обидчику. Насмерть уложил и бежал от возмездия, куда крива не вынесет. Лесная чащоба настораживала его, будто пытала: «Куда идешь?» Прислушиваясь к шорохам, непокорный водолив по бакалдинам да по калужинам, по топям да по зыбунам выбрался к берегу Керженца. От усталости и голода беглец еле на ногах стоял.
У реки одиноко жил неведомого рода старец. Он приютил Феофана. Дал топор, стал учить жить в лесу. Феофан ухватился рукой за топорище, расправил плечи, что птица крылья, посмотрел вокруг: «Приволье-то какое — земли-то сколь, леса, рыбы».
На полянке возле Керженца, под молодой липой, Лыков вырыл землянку. Через год поселился рядом с ним какой-то суевер, старец Алексий. Он рас корчевал кулигу и стал сеять хлеб. Вскоре пришли к ним еще три беглых семьи. Среди них был один по фамилии Дашков. Алексий, с появлением новых людей, тайком ушел глубже в лес. А Дашков захватил его кулигу…
Отсюда и берет начало село Заречица и вся Лыковщина…
БОГАТЕИ
Тут, пожалуй, будет кстати познакомиться с одним из потомков Дашковых — Тимошкой.
Вот он идет по дороге и встречает Настасью Караваеву. Тимошка только что купил сивенькую кобыленку и вел ее на мочальной уздечке. Вышагивал с гордым видом, не глядя под ноги. Заметив Настасью, он плутовато покосился на нее. Казалось, хотел крикнуть: «Смотри, мол, девка, у Тимошки-то собственная лошадь». Ступал он по земле твердо. Под его лаптищами сминалась у самого корня, словно подкошенная, старая и молодая поросль. Вышагивал уже не тот рыхловатый, приниженный Дашков, скобливший недавно инотарьевскую «астраханку». Шел уверенно выпрямившийся хитрый, изворотливый Тимошка. Он недавно завел угольную яму и без помощников зноил уголь. «Неугомонный», — говорили о нем в Заречице. Парень на все руки: не больно гож наружностью, зато был по душе старикам бережливостью. Те, кто пристальнее к нему приглядывались, замечали — страсть к накоплению богатства бурлила в каждой Тимошкиной жилке. И наконец, вот его портрет: белесые волосы, белесые брови, с безмерно широким ртом, редкими зубами и весь до отвращения неопрятный. Он дни и ночи проводил в лесу. Тушил землей прогары, укладывал угли в кули и, казалось без убыли, отвозил их в город.
Возвращаясь как-то из Нижнего, Дашков заехал на постоялый двор. Напился чаю, пошел было кормить лошадь, а она пала. Он никому ничего не сказал, вернулся в город и на другой лошади приехал домой. Но скоро и ее лишился. «Что-то неспроста!» — говорили про Тимошкины напасти. На третьей лошади проработал лето. Поздней осенью он ехал в лес. Его лошадь на мосту поскользнулась и рухнула в реку. Он сам вывести ее из воды не мог… Пока бежал в деревню просить помощи, пока мужики сряжались, лошадь застыла в реке. Так за два года Тимошка лишился семи лошадей. Все думали: парень с ума сойдет. А он еще злее работал, по-прежнему раза два на неделе отвозил угли в Нижний.
В деревне Тимошка появлялся только в престольные праздники. Жил он все время в лесной зимнице. И знал одно — зноил угли. На святках парни, на потеху, привели его на беседу. Явился Дашков к девушкам словно призрак с того света — закоптелый, лохматый. В тот день парни дарили девушкам носовые платки и получали взамен крученые пояса.
В натопленной вдовьей избе собралась заречинская молодежь и слагала друг другу ласковые слова. Когда девушки увидали Тимошку, они запели святочную, плясовую:
Улица, улица, широкая моя,
Травушка-муравушка, зелененький лужок!
Я по этой улице не хаживала,
Травушки-муравушки не таптывала!..
От лучины и сальных светильников во вдовьей избе было дымно. Раскрасневшиеся девушки, с румянцем радости, рассаживались по лавкам. В середине избы топтался высокий, рыжий парень, неуклюже прыгал и пел:
Скакну ли я, брыкну ли я
Вон из огорода во зеленый сад гулять,
Толь я не умею, толь я не горазд
Красную девицу брать, целовать…
Не закончив песни, он стал рассказывать:
— У тятеньки нас шесть мужиков да два неженатых пасынка. Съедется к нему наше сродство, тут мы и гуляем. Разве так тешим девушек? Веселей нас никто не пирует и не поет. Тятенька во хмелю веселый, — такова вся наша порода. Не то, что Тимофей Никифоров, — по лесу волком рыщет, а к девушкам только по святкам за платочком ходит!
При этих словах некоторые девушки, улыбаясь, посмотрели на Тимошку. А он потупил голову, подвинулся в темный угол и только смыгнул носом.
— Однажды мы этак-то гуляли, — продолжал рыжий парень, — утро пришло. Стали похмеляться, мать достает из печи лапшу. Тятенька снял с ноги валенок да как трахнет им по горшку. Лапша — шлеп на пол… Я было поторопился с пригоршнями, да опоздал. Матка кричит на тятеньку: «Ах ты, еретик экий! В чем я теперь зятьям лапшу варить стану?!» А тятенька-то бочком-бочком — да к мамыньке. — При этом парень, будто подражая отцу, затянул:
Царевна молодая, красавица моя,
Подойди-ко ко мне, поцелуй меня.
С этими словами он наклонился к одной из девушек, обнял ее и под общий смех поцеловал.
— Так вот и тятенька поступил с матушкой… И пошло тогда все сызнова. И до нового воскресенья наливали да нужды свои запивали. Ой, девыньки, да ведь в согласии-то каком наши матушки-то с батюшками жили! Горбами пот топили, лесными людьми прозывались.
Возле дверей на лавке, с головой, намазанной маслом, с оттопыренными ушами, сидел гармонист. К нему, чураясь девичьих глаз, пододвинулся Тимошка. В гармонисте, казалось, давно были убиты человеческие радости. Незаметно для других Тимошка, моргая глазами, очутился рядом с Настасьей.
После долгого молчанья, смыганья носом Тимошка повел с девушкой разговор о женитьбе. До этого, глядя на нее, он только вздрагивал, а пододвинувшись ближе, заволновался. Он давно замечал: Настя при встречах не прочь поболтать с ним, но тут боялся рот открыть. Кусая высохшие от смущения губы, Тимошка нерешительно спросил:
— Согласна ли будешь… мне жена нужна.
Сказав это, он испуганно пробежал глазами по лицам присутствующих: не слышал ли кто? Придвинувшись совсем близко к Настасье, заглянул ей в глаза.
В это время девушки запели:
Заинька по сеничкам,
Дабы, дабы, дабы,
Заинька по новеньким,
Дабы, дабы, дабы…
Настасье не пришлось долго ждать жениха. На другой день Тимошка привез невесту в лесную зимницу.
Дашков взял себе жену и по-прежнему гнался с вытянутыми руками за богатством. Не вылезая из леса, он не давал покоя ни себе, ни молодой Настасье. Он словно готов был в любое время отдать хоть черту честь, совесть, только стать вровень с Инотарьевым. Но пока он оставался тем же Тимошкой…
