Станислав Петрович Федотов
Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли
Прежде, чем кого-то осудить, надень его обувь, пройди его путь, споткнись о каждый камень, который лежал на его дороге, прочувствуй его боль, попробуй его слёзы… И только после этого расскажи ему, как нужно жить!
Кун-цзы
Лицом к лицу – лица не увидать:
Большое видится на расстоянии…
Сергей Есенин
Дорога в 1000 ли начинается с первого шага.
Кун-цзы
© Станислав Федотов, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
1
Телефонный звонок в одиннадцать часов утра оторвал Николая Александровича от приятного занятия – чтения своего тайного дневника. Он как раз переживал описание знакомства с «маленькой К.» – так он зашифровал свою юношескую любовь. Романтические отношения с ней формально закончились после помолвки с Алисой Гессенской, однако нечастые встречи, пусть теперь и без близости, доставляли ему эстетическое удовольствие. Свои чувства по поводу этих встреч он и доверял дневнику, который, как он полагал, если и будет открыт сторонним читателем, то никак не раньше, чем через сто лет, а тогда ни матушки, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, ни Аликс, ни его самого на этом свете уже не будет…
– Государь, доброе утро. Необходимо срочно обсудить очень важный вопрос.
Как всегда, без соблюдения придворного этикета. Можно сказать, неотёсанно и даже грубо. На плохом французском языке. Впрочем, Витте и на русском изъясняется, как железнодорожный кондуктор, из среды которых когда-то вышел.
– Если мне не изменяет память, Сергей Юльевич, ваши вопросы всегда очень важные.
– Этот – из категории особо важных.
– Какой же?
– Могу сказать только с глазу на глаз. Я не доверяю телефону.
– С глазу на глаз – то есть мы с вами?
– Нет, государь. Следует пригласить министров – военного и иностранных дел.
– Кажется, Витте, я догадываюсь, о чём пойдёт речь. Хорошо. В три часа пополудни в Зимнем. Министров прошу пригласить от моего имени.
– Спасибо, ваше величество.
Николай Александрович повесил трубку, дал отбой и откинулся на спинку кресла. Чёрт бы побрал этого министра финансов! Бесцеремонно звонит, когда ему вздумается, ломает все планы… Правда, особых планов на день сегодня нет, но всё равно раздражает.
Планы были только на вечер.
Николай Александрович мечтательно улыбнулся: сегодня бенефис прелестной Панни, как он ещё называл «маленькую К.». Собственно, ей бенефис не полагался: она проработала всего десять лет, а для бенефиса требовалось двадцать, однако император выразил такое желание, и дирекция императорских театров не посмела отказать. Петипа поставил для неё «Времена года» Александра Глазунова. Надо заказать цветы. Для старика, кстати, – тоже. Столько лет, а он всё работает и работает, прекрасную, между прочим, музыку пишет…
Возникшее было доброе настроение опять перебила мысль о звонке.
Николай Александрович не любил своего министра финансов. За его невоспитанность, плохой французский, за прямолинейность и резкость в суждениях, за упорство в отстаивании своего мнения и вообще за то, что смеет иметь это самое своё мнение. Даже за его большой рост и громоздкость, особенно заметные в тех случаях, когда министр оказывался рядом с императором. И что в нём батюшка нашёл, кроме этих габаритов?! Николай Александрович с превеликим удовольствием отправил бы строптивого министра финансов в отставку. Но… как же без него? Ведь, если по-честному, он, государь, за четыре года как-то привык, что на нём, единственном среди министров, вся Россия держится. Приходится терпеть.
Ровно в три часа пополудни Николай Александрович вошёл в рабочий кабинет. Подтянутый, стройный и – холодно-строгий. Таким, по его мнению, должен быть самодержавный правитель, а иначе как самодержавным он себя не мнил.
Сидевшие за столом для заседаний министры встали при его появлении и наклонили головы в знак приветствия.
Император ответил тем же и жестом руки предложил садиться. Сел и сам, быстрым взглядом скользнул по лицам.
– Не вижу Муравьёва.
Вскочил товарищ министра иностранных дел Ламсдорф, повадками и остроконечными усиками похожий на хитрого кота.
– Господин министр болен, государь. Просил его извинить.
«Болен, – внутренне усмехнулся император, – известно, чем он болен. Лентяй и гуляка. Все дела свалил на своего заместителя, а сам пьян или где-нибудь с цыганами и девицами гуляет. Ну да бог с ним, Ламсдорф справляется…»
Товарищ министра стоял в ожидании. На лице императора не дрогнула ни одна чёрточка. Он небрежно шевельнул рукой:
– Садитесь, Владимир Николаевич. Обойдёмся без него. – И продолжил так же, без эмоций: – Господа, мы собрались по весьма важному делу. Сергей Юльевич доложит о нём.
Витте встал. В шитом золотом мундире ему было тесно и неудобно – он привык к сюртуку, как хаживал на заседания при прежнем государе, – однако Николай Александрович брал пример с деда, Александра Освободителя, и требовал ношения мундира при делах с участием императора. Оспаривать это не решился даже он, влиятельнейший министр. Поэтому с трудом, но встал и раскрыл кожаную папку. Начал без церемоний и предисловий, с паузами, словно с трудом подбирал слова.
– Ваше величество, господа! Как известно… с позапрошлого года в восточной и северо-восточной части Китая развивается мятеж… восстание крестьян, ремесленников, безработных и прочей бродячей шушеры… вроде дезертиров. Началось, как обычно, – против власти, однако очень быстро кем-то было направлено против иностранцев, которые строят в Китае заводы, фабрики, железные дороги и тому подобное. И при этом они выступают якобы в защиту своей культуры и религии… против христианских церквей, миссий, в том числе православных. Эти их действия сопровождаются зверствами и убийствами. Они называют своё движение… – Витте остановился и заглянул в папку, – называют ихэтуань, что означает «отряды во имя мира и справедливости». А ещё их зовут боксёрами или большими кулаками, потому что на знамени у них изображён большой кулак.
Витте перевёл дыхание – очень уж длинный получился монолог – и оглядел присутствующих.
Император сидел с абсолютно невозмутимым видом, как будто всё озвученное его совершенно не касалось, хотя отлично знал, что Посольский квартал в Пекине, куда скрылись все дипломаты и христиане-китайцы, осаждён повстанцами; что вице-адмирал Алексеев, глава арендуемой у Китая Квантунской области, по его указанию не единожды направлял русских солдат и матросов для противодействия повстанцам – и в Пекине, и на Южной линии Китайско-Восточной железной дороги, где уже наблюдались нападения на станции. И вообще, он знал всё обо всём, по крайней мере, из газет, с чтения которых начинался его рабочий день. В первую очередь из иностранных: в них, по мнению императора, было меньше словоблудия. Сергей Юльевич, наоборот, полагал, что иностранные врут напропалую, но, при всей своей прямолинейности, на эту тему не высказывался: России это не вредит – и ладно.
Военный министр генерал-лейтенант Куропаткин при всех регалиях – а у него на мундире места нет свободного от орденов и медалей – был возбуждённо-весел и всё время ёрзал, словно что-то мешало сидеть спокойно. Медали при этом неприлично звякали.
Ламсдорф тоже не выглядел спокойным: посматривал с хитрецой – то на государя императора, то на Витте, то на Куропаткина, как будто ему не терпелось рассказать нечто занимательное.
– До сего времени, – продолжил Сергей Юльевич уже более спокойно, как будто преодолел некий барьер, – боксёры нам особых хлопот не доставляли. У нас хорошие договоры с цинским правительством и по КВЖД, и по аренде Квантунской области, и Россия даже могла бы помочь императору Гуансюю в разгроме восставших, но в последние дни ситуация резко изменилась. Вдовствующая императрица Цыси отстранила Гуансюя от власти и собирается назначить премьером своего племянника Дуан-вана, ярого сторонника боксёров. Правительственные войска уже не сражаются с повстанцами, а нередко помогают им, и это становится серьёзнейшей угрозой для строителей КВЖД, для имущества и построенных участков дороги. Надо предпринимать энергичные меры.
