Глава первая
Мои небогатые родители жили в маленьком, забытом Богом городке на Дунае. Поженились они за два года до недавней кровавой войны между императрицей и королем Фридрихом, и успели родить всего лишь двоих детей: моего старшего брата и меня. Через несколько дней после моего дня рождения меня крестили доброй католичкой в честь святого Камилла де Леллиса, покровителя докторов, но по какой-то ошибке священник записал мое имя с одной буквой «л», да так и повелось, что меня стали звать Камилой.
Вскоре отца забрали в армию, и он сгинул где-то под Прагой, матушка так и не оправилась после его гибели и через несколько голодных лет ушла вслед за ним на небеса. Нас с братом разлучили: его отправили в монастырь, меня же взял к себе дядя с отцовской стороны. Теперь-то я понимаю, они с женой много работали в лавке, и им нужен был кто-то, кто мог присматривать за детьми, но платить за работу им не хотелось.
О нет, они не были злыми мучителями и даже по-своему любили меня: во всяком случае, попреки куском хлеба встречались нечасто, затрещин и зуботычин доставалось немного, платье было опрятным и почти не чиненым, и я даже чуть-чуть ходила к господину учителю, чтобы успеть научиться читать и писать по-немецки. Жить было не слишком легко, но сносно; у дяди было четверо детей, и мне полагалось присматривать и ухаживать за ними: вытирать носы, штопать чулки, кормить обедом, прибирать в доме, стирать, мыть, скоблить и так далее. Свободного времени у меня почти не было, если не считать четырех часов в неделю у учителя и тех ночей, когда я корпела над его книгами, однако я почти не помнила иной, беззаботной жизни, и тетя заставляла меня каждый день благодарить Бога, что мне не пришлось спать под мостом или бродяжничать. Думаю, если б моя судьба пошла иначе, я бы в скором времени стала женой какого-нибудь вдовца с кучей ребятишек.
Но Господь лучше знает, что предначертано каждому из нас.
Не только войны опустошают землю, еще и болезни. Флюс, заворот кишок, лихорадка, чахотка -- много их, как святых на небесах. Не миновали они и наш дом: как-то зимним вечером -- мне в то время исполнилось двенадцать или тринадцать -- дядя вернулся румяным и возбужденным, словно ему подарили мешок, доверху набитый гульденами, но к утру он уже не узнавал никого из домашних и свалился с ног, горячий, как котел с кипящей водой. Болел он неделю, и каждую ночь я сидела у его постели, чтобы смочить пересохшие губы водой или поменять грязное белье, когда дядя не мог сдерживать своих естественных позывов. Мне казалось, что болезнь стоит рядом, обернувшись мохнатым зверем, прячется под кроватью; только зазевайся, и она схватит тебя за ногу и утащит в темные подземелья. Чтобы не было так страшно, я брала с собой книгу и читала вполголоса: прекрасные строки успокаивали меня, и теперь мне мерещится, что дяде это нравилось. Кажется, в те дни моей книгой были «Записки аравийского принца, надиктованные им Георгу фон Бургу, об удивительных обычаях и верованиях в Персии и сопредельных странах», которые дал мне учитель.
В ночь дядиной смерти, под чад тускло горящей свечи, я читала ему о райских садах, что растут вокруг города в пустыне, но стоило мне перейти к описанию чудесной дороги, которая открывается путнику лишь раз в несколько лет, мне показалась удивительной и пугающей тишина, внезапно наступившая в душной комнате. Я оторвалась от книги. Душа моя все еще странствовала среди неведомой земли, и я не сразу поняла, что успела увидеть: дядина рука поверх лоскутного одеяла вздрогнула и замерла, и лицо переменилось, будто из него слепили маску, да так и оставили лежать поверх настоящего.
Тетка Луиза наставляла меня каждый вечер: мол, если что-то произойдет, если дяде станет хуже, нужно бросить все дела и бежать за священником, чтобы тот успел дать отпущение грехов. Книга выпала у меня из рук; я не знала, что теперь делать: ведь я не успела, не позвала, забыла об умирающем.
Я сползла с табурета и попятилась к двери.
Единственная мысль зайчонком дрожала в моей голове: пойти к священнику сейчас, пока никто не узнал, что дядя помер, переложить часть обвинения на заснеженную дорогу, на священника, который был известен тем, что собирался по полчаса кряду, на плохую погоду, на злых бродячих собак, которые в тот год расплодились в городе. Может быть, я бы и поддалась порыву солгать, если бы смогла выйти из дома незамеченной, но тетка спала чутко, и как только я вошла в большую комнату над лавкой, послышался шепот:
— Что там, Камила?
Я хотела сказать, что иду за священником, но ничего не смогла ответить; ложь комом забила горло.
— Умирает?
Я покачала
