— В бывшем ханском дворце поселился. Да дворец‑то хуже любой хаты, почти весь разваленный. Чинить его еще надо.
Молодой казак заглянул и к Заяренко, чтобы взять свой инструмент. Как и еще несколько молодиков — холостяков, не обремененных семьями и умеющих плотничать, он за- наряжался на ремонт малопригодных ханских покоев, отведенных для жительства атамана, старшины, размещения канцелярии.
Пока там Федор трудился, кобылка его Розка ходила в табуне. Что перепадало всем лошадям, то и ей. А доставалось мало чего. На подножном корму обретались кони, никто тут им не готовил хорошего сенца и овсеца, что ухватят на невыкошенных, высохших травах — тем и довольствовались.
Табун ходил по берегам лимана, в дальнюю окрестность отрываться с ним табунщики не решались: неровен час, какая‑нибудь ногайская шайка могла наскочить. И все
равно однажды в пасмурный день случилась с Розкой непоправимая беда. Топала она, топала в поисках пропитания, завидела вблизи кромки берега усохшую гривку травы. Голод не тетка, заставил потянуться ее к той злополучной травке, сделала несколько шагов — и берег под ней рухнул.
С огромной высоты падала Розка, увлекаемая к урезу воды с глыбами глины, песка и ракушечника. И почувствовав свой смертный час, молодая лошадка заржала пронзительно, с безысходной жутью и болью. Разбилась она в одно мгновение. Федора Дикуна друзья и знакомые утешали тем, что, мол, обвалы на том коварном берегу — постоянное явление и они собрали уже много жертв и еще, похоже, не меньше соберут. Даже человеческих. Увы, это нисколько его не утешало. Молодой казак понимал, что нажить ему новую лошадь едва ли удастся, а без нее еще неизвестно, как сложится его дальнейшая служба в войске.
В отсутствие есаула Игната Кравца Федор Дикун отправился доложить о происшествии сотнику. Тот обитал в одной из крайних землянок. Ранние зимние сумерки заставили сотника засветить каганец, и при его слабом мерцании он продолжал начатую днем работу — набивал узорчатые бляхи на поясной ремень.
Поздоровавшись с командиром, Дикун вкратце изложил суть дела, с огорчением сказал:
— Совсем я стал сиромахой.
Отвлекшийся от своего занятия сотник внимательно выслушал подчиненного, его рука потянулась к люльке и кисету с табаком, лежавшими на колченогом, грубо сколоченном столе. Машинально поправив за правым ухом на пряди расслоившийся оселедец, он озабоченно заявил посетителю:
— Придется перевести тебя в пехоту. Коня‑то ведь тебе никто не даст.
Назавтра такой перевод состоялся, и отныне Дикун по строевым запискам проходил, как рядовой казак — пехотинец.
«…Способное время открывается и уже необходимость требует к построению в войсковом граде Екатеринодаре замка подобающим порядком и в нем сорока куреней… и по войску принадлежащее строение».
Из письма кошевого атамана 3. А. Чепеги.
Из Ейского укрепления колонна регулярных черноморских полков и длинный обоз переселенцев отправились в путь, когда весенняя степь не просто освободилась от зимнего переувлажнения, а приобрела неоглядный зеленый колорит. Словно наперегонки тянулись к солнцу буйные травы, вдоль берегов рек вперемежку с шуршащими под ветром сухими, ломкими стеблями прошлогоднего камыша выплескивалась его новая изумрудная поросль, обещая к лету и осени дать людям надежную кровлю для жилищ.
Лишившийся строевого коня Федор Дикун следовал теперь обозным в транспортной команде пешего полка. С разрешения своих новых начальников он переложил лично принадлежащий ему нехитрый скарб с мажары прежних головкивских соседей Заяренко на казенную фуру, которую ни шатко ни валко тянули комолые волы, воровато прихватывавшие с давно заброшенной дороги вожделенные кусты пырея и боркуна.
На привале вблизи безымянного покатого кургана, с которого свободно просматривалась степь на десятки верст в окружности, безлошадный сиромаха заглянул к своим знакомцам, навестил Надию.
Ее матери Ксении Степановне нездоровилось. Хворь привязалась к ней еще в Ейском городке, когда она отведала у соседей какого‑то кушанья и с тех пор маялась рвотами и недомоганиями. Обеспокоенный ее муж Кондрат Кодаш и дочь Надия с тревогой заявили Федору:
— Доставали ей кумыс, готовили снадобья из трав. Пока мало помогло.
По — настоящему с семьей поговорить не удалось. Глаза Ксении Степановны оставались печальными.
— Умру я на чужбине, — грустно вымолвила она.
— Да что вы, тетя Ксения, — возразил Федор. — Вам жить да жить.
И чтобы малость ее развеселить, пошутил:
— Я ведь к вам сватов засылать собираюсь, пусть только Надия быстрей подрастает.
…Чепеговская колонна двигалась в иных местах по заросшим дорогам и тропам, в других — навпростец, держа курс на Усть — Лабинскую крепость. Благо проводник был надежный — офицер, который объездил с войсковым есаулом Мокием Гуликом этот маршрут заранее, изучил приметные ориентиры. В этот далекий заброшенный гарнизон, где несли службу два пехотных батальона русских регулярных войск, казаки добрались на четвертый день многоверстного похода. Перед ними во всей красе открывались виды на левобережную кубанскую пойму, будто ковром покрытую разнотравьем. В равнинных далях угадывались посевы культурных растений — ячменя, пшеницы, проса, кукурузы, конопли, а дальше за гребенчатым изволоком простирались Кавказские горы, подернутые синей дымкой.
После распряжки волов и приборки фуры выбравшийся с молодиками на высокий берег Кубани Федор Дикун, оглядывая заречные дали, с юношеским пылом произнес:
— Не наша земля, а все равно она вызывает радость.
— Это ты, парубок, верно заметил, — послышался сзади густой басовитый голос, принадлежавший кошевому атаману, который бесшумно подошел сюда по мягкой растительности с полковником Захарием Малым и еще несколькими старшинами.
Свою мысль он продолжил так:
— На той стороне живут черкесы. Племена разные, их много. В соседи мы к ним не просились. Сама судьба сюда нас привела. Им злобиться на нас грешно. Порта, их владычица, проиграла России свою военную кампанию. И граница по Кубани должна стать незыблемой. В том и нам большая роль предназначена.
Старшины и молодые казаки, кореши Дикуна, слуша
ли кошевого со вниманием, не проронив ни слова. Все же фурщик счел уместным задать ему вопрос:
— А если черкесы не станут соблюдать условия мирного договора с Портой и начнут нападать на нас, тогда что?
— Защищаться, — кратко, без пояснений заявил Чепега.
Он круто повернулся на высоких каблуках и направился к таборной стоянке. Старшины последовали за атаманом. Не доходя до дымивших костерками походных переселенческих кочевий, атаман сказал сопровождавшим его офицерам:
— Тут я вам просто виды Закубанья хотел показать и сам их посмотреть. А окончательную рекогносцировку и распределение сил вместе со штабом будем делать в Кара- сунском Куте. Туда пойдем завтра.
Но чтобы не терять напрасно время, с согласия старшины, еще до вступления в пределы Карасунского Куга Чепега приступил к укомплектованию людьми постов, пикетов и редутов по правому берегу Кубани от Усть — Лабы и вниз по течению реки. В промежутке между Усть — Ла- бинской крепостью и Карасунским Кутом в ходе продвижения переселенческой колонны потребовалось приписать к постоянной службе на кордонной линии немало казаков. Их оставили на редутах: Изрядный источник, Васю- ринский, Пластуновский, Динской, Корсунский, Пашков- ский, — считай через каждые десять верст.
Со времен Суворова там сохранились кое — какие остатки земляных укреплений. За полтора десятилетия они оплыли, заросли бурьяном и кустарником, но все‑таки любой стрелок мог укрыться за их уцелевшими валами. Теперь требовалось восстановить воинское наследие, заново возвести дозорные вышки, оборудовать землянки, установить орудия. И этим немедленно занялись микрогарнизоны казаков.
Карасунский Кут встретил переселенцев почти полным нежитьем. На Таманском полуострове уже и пушечная стрельба отгремела по поводу прихода туда их первой партии во главе с Саввой Белым, и людское оживление воцарилось в Фанагории, Темрюке и Бугазе, а тут на много верст окрест все еще господствовала первозданная тишина, нарушаемая лишь весенним птичьим гомоном.
— Пустыня, — резюмировал кто‑то из штабных командиров, когда полки и обозы втянулись в зеленый степ
ной массив, вклинившийся уступом между рекой Кубанью и рекой Кара — Су. Где‑то в стороне, к востоку, текла еще речка с таким же названием, с той разницей, что к ней добавлялась приставка — малая Кара — Су. Обе они впадали в Кубань, создавая удобства для строительства плотинных мельниц, водоподъемников для орошения садов и огородов. Возвышенность в междуречье, рядом с Кубанью, как бы самим Богом предназначалась для возведения на ней крепости по образу и подобию Запорожской Сечи. Она могла вобрать в себя служилый гарнизон и все цивильное казачье население. Одна помеха была: кругом камыши, болота, комарье.
