Ознакомительная версия.
Враг приблизился к Загорску. Это чувствовалось по всему. На железной дороге сняли медные контактные провода. В домах отключили электричество. Дедушка стал шить при свете керосиновой лампы, пока был керосин. Позже для освещения стали использовать свечи, а потом и лучину. По карточкам из продовольствия выдавали с перебоями только черный хлеб, перемешанный с опилками.
Частыми гостями стали самолеты с крестами на крыльях. Летали низко, разбрасывали листовки, небольшие по размеру, отпечатанные на зеленой бумаге. Мы собирали их, не вникая в смысл. Интереснее было собрать и разбросать на улице возле домов. Не всегда это удавалось. Появлялись в штатском, отбирали листовки, складывали в мешок и уносили.
По ночам на город обрушивался гул десятков вражеских бомбардировщиков, летевших по направлению к Александрову. Примерно через час, отбомбившись, возвращались обратно. Безраздельные хозяева неба.
К осени Загорск стал прифронтовым городом. Передний край проходил по каналу в районе Яхромы. Со стороны Дмитрова, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью, доносилась артиллерийская канонада. Враг рвался окружить Москву с севера и взять ее в кольцо. В Лавре был развернут полевой госпиталь. В него везли раненых прямо с передовой.
Город готовился к сдаче. На Восток в глубь страны эвакуировались заводы, фабрики вместе с людьми.
Все, что оставалось, продолжало работать для фронта, для Победы. Несмотря на угрожающую обстановку, в городе продолжал работать кинотеатр, постоянно переполненный, большей частью раненых из госпиталя в Лавре.
Глава 12. Жаль, нет рогатки!
Августовским днем Борис Зикеев, Виктор Рау, Костя Овчинников и я играли возле пруда на огороде Коптелиных. Громко с переливами завыла сирена «Воздушной тревоги». Ей ответили гудками паровозы на станции, заводы.
Сколько за это время «Воздушных тревог» прогудело! Мы уже привыкли не реагировать на них и продолжали играть.
Прервал игру усиливавшийся шум и две точки над куполами Троице-Сергиевой Лавры. Они быстро росли, увеличиваясь в размерах. Это были самолеты «Фоке-Вульф-109» с черными крестами на фюзеляжах и крыльях. Мы стояли высоко задрав головы, наблюдая за ними. Пролетев недалеко от нас, едва не касаясь верхушек тополей, росших на огороде, они развернулись за Вифанским монастырем и повернули в обратную сторону. Летели по-прежнему медленно едва не касаясь верхушек тополей. Над огородом Коптелиных сделали небольшой крен в нашу сторону. От нас, где мы стояли задрав головы, до ближнего самолета было метров 30—40. За штурвалом лётчик был виден крупно, отчетливо с резко очерченным волевым лицом лет 45, в черной кожаная куртке, такого же цвета шлеме с поднятыми вверх очками.
– Бах! Бах! – громко, на сколько позволяли голосовые связки, строчил по летчику Зикеев, вытянув руку с указательным пальцем.
Костя натянул на всю длину, на которую был способен, предполагаемую рогатку.
– Жаль, нет рогатки! – громко крикнул он, стараясь перекричать шум моторов. – Сейчас бы этого гада и сбил!
Витя и я грозили ему кулаками.
Летчик видел нас. Он осклабил зубы, мельком бросив взгляд на нас, не отрывая рук от штурвала.
С самолета стали пачками выбрасывать маленькие листочки – листовки на зеленой бумаге. Подхваченные потоком воздуха от винта, они не сразу падали на землю, а долго кружились в воздухе, как будто играли друг с другом. Наигравшись, обессиленные падали на землю.
Завершив разворот, самолеты стали набирать высоту и полетели над железной дорогой к железнодорожной станции.
Все это нам хорошо было видно.
Над станцией под фюзеляжами самолетов раскрылись бомболюки и из них на землю кувыркаясь полетели бомбы. Почти одновременно раздалось несколько сильных взрывов. Поднятые взрывами вверх полетели шпалы, куски рельсов. Поднявшись метров на двадцать пять вверх, все это рухнуло в одночасье вниз.
Самолеты улетели. Наступило ощущение гнетущей тишины. Мы были ошеломлены, увидев первый раз так близко бомбежку.
Огород Коптелиных, соседние огороды были усеяны листовками.
Мы бросились собирать их. Набрали по небольшим пачкам. На них было напечатано: «Полетим мы на Урал, куда жид удрал».
Спустя некоторое время вновь завыла сирена «Воздушная тревога», оповещая об отбое.
Из дома вышла взволнованная бабушка. Она и дедушка видели, как самолеты летели над огородами, а потом бомбили станцию. Дедушка послал ее узнать, не попали ли под бомбежку родственники Шкинцовы. Их дом был первым от станции. Бомбы упали недалеко от них. К счастью, ни дом, ни они не пострадали.
С немецкой пунктуальностью, с завидным постоянством около двенадцати часов дня над городом стали кружить немецкие самолеты. Объявлялась «Воздушная тревога». Вооруженные патрули не разрешали ходить по улицам. Город замирал. Летали самолеты парами на небольшой высоте, разбрасывали листовки, но не бомбили. Тут мы и собирали их, а потом разбрасывали на улице. Мы не осознавали того, что делали. Для нас это была игра, забава.
Не всегда так получалось. Неожиданно откуда-то появлялись мужчины в гражданской одежде, отбирали собранные листовки, запихивали их в мешок и унесли.
Ходили слухи о плане немцев взять город к зиме, пережить в нем холод, а весной продолжить наступление на Москву с севера. Другого объяснения, почему немцы не бомбили больше Загорск, не слышал.
Утром, едва забрезжит рассвет, дедушка цеплял на нос очки и садился за швейную ножную машину «Зингер». Нажимал ногой на педаль до тех пор, пока было еще светло и можно шить.
Потихоньку обшивал заказчиц, перелицовывал верхнюю одежду, надставлял, убавлял. Он не позволял себе отдохнуть, постоянно торопился, чтобы бабушке, что он успел сшить за неделю, в воскресенье было что отнести на рынок на продажу.
Оставлял работу редко, только тогда, когда шел помолиться в Троице Сергиеву Лавру.
После удачной продажи, бабушка с рынка приносила старые потрепанные вещи на перелицовку.
Не всегда удача сопутствовала ей. Ловкачи промышляли на базаре. Обманывали. Однажды вместо денег за проданное пальто всучили ей сверток из газет.
Война подошла к порогу города, стучалась в каждую дверь. Сказать так, это ничего не сказать. Она не только стучалась своей костлявой ногой, она распахнула двери, войдя в каждый дом. И тем не менее, заниматься надомным трудом, по-прежнему, было строго запрещено.
Фининспекторы шныряли, шарили по домам. Вылавливая надомников, конфисковывали товар. За входной дверью, пока дедушка шил, постоянно приходилось следить и держать ее на запоре.
Когда снаружи забарабанили в дверь, бабушка пошла открывать ее. Дедушка прекратил шить. По голосу узнал фининспектора, которая ни раз приходила и никак не могла застать его за шитьем. Женщина вредная, она постоянно доставляла ему неприятности.
С прытью молодого, а ему было далеко за семьдесят, успел схватить в охапку недошитое зимнее пальто и вместе с ним нырнуть под кровать в другой комнате.
– Где хозяин? – с порога спросила фининспектор властным голосом человека, который всегда считает себя выше других и, поэтому, вправе грубо разговаривать. Это ей как свыше дано.
– Ушел в церковь, – ответила бабушка как можно спокойнее.
– Что-то не вовремя, – не поверила она.
Обшарила все вокруг швейной машины. Ничего подозрительного не найдя, ушла злая «с носом», пообещав обязательно поймать «хозяина» в следующий раз, если он по-прежнему будет заниматься надомным трудом.
После ее ухода дедушка вылез из-под кровати довольный собой, разложил на швейной машине пальто и продолжил шить. Он торопился закончить, пока на дворе было еще светло.
Не просто было жить в постоянном напряжении. Приходилось контролировать себя. Однажды бабушка пошла, всего-то, вылить за домом помойное ведро, оставив входную дверь открытой. Дедушка, как обычно, шил.
В дом без стука вошла фининспектор и застала его за работой. Она отобрала почти законченное пальто, не пришитый к нему меховой воротник, залезла в сундук и вытащила из него новый материал на два пальто. Собрав все, туго набила принесенную с собой большую сумку конфискованным товаром.
Дедушка, бледный как мел, молча стоял в проёме двери. Оправдываться, что-то доказывать, было бесполезно.
– Если еще раз застану тебя за шитьем, конфискую швейную машину, – пообещала фининспектор, выходя из комнаты с сумкой в руке.
Когда она ушла, бабушка горько заплакала, дав волю слезам. Она одна была во всём виновата, оставив открытой входную дверь.
Дедушка по натуре был молчуном. Он не стал ругать ее. Посидев немного, пережив горечь потери, принес из другой комнаты старенькое пальто и сел его перелицовывать.
Спустя примерно месяц после этого случая, шел он в Лавру помолиться. Навстречу идет молодая девушка в конфискованном у него пальто. В ней он узнал дочь фининспектора.
Ознакомительная версия.
