Этому человеку было тридцать три года. Он был государственным секретарем, то есть первым должностным лицом королевства. Множество дел проходило через него. Он был достоин своего места. У него был смелый, широкий ум, развитый образованием. Он знал пять языков и отлично разбирался во многих отраслях человеческих знаний, будь то военное дело юриспруденция, коммерция или философия. Ибо все это входило в науку управления страной. Он знал также и поэзию, что для государственного мужа было уже излишним. Однако нет людей без недостатков.
Был у него и крупный недостаток: он всегда говорил то, что думал, и к намеченной цели шел прямо и открыто, разумеется, в той мере, в какой это вообще возможно в политике. Ибо главным оружием в арсенале всякого политика являются ложь, интрига и предательство, а он не желал пользоваться этими инструментами. Поэтому, стараясь говорить то, что думал, он вынужден бывал говорить не все, что он думал, а это мало чем отличается от лжи. Но такова уж была его профессия: скрывать те мысли, которых он до времени не желал обнаруживать. Поэтому он искусно владел лицом и голосом, иначе грош была бы ему цена. А король Карл высоко ценил его.
Этот человек обладал огромными феодами и бенефициями. Сотни вассалов платили ему сюзеренский налог, а он жил в двухэтажном доме, который никак нельзя было назвать дворцом, и гардероб у многих его вассалов наверняка был обширнее и богаче.
Нет, он не был скуп. Он сам посадил в своих провинциях королевских чиновников, которые перечисляли доходы в государственную казну. Хозяин всех торговых городов и латифундий не имел с них ни гроша.
Он не желал этих денег. Он жил только на королевское жалованье.
На нем был официальный наряд государственного секретаря — темно-красная бархатная мантия с выпушками собольего меха, золотая цепь принцев Отена и орденские знаки Святого Духа. Он произнес предписанное этикетом:
— Всеподданнейше припадаю к стопам Вашего Величества.
Она молча смотрела на него. Он был вельможа, он был придворный в лучшем смысле этого слова, в том смысле, как писал о придворном Бальдасаро Кастильоне[13]. «Верьте этому человеку, Ваше Величество». Она и хотела поверить, и потому жадно, долго рассматривала его.
Он стоял, опустив руки, непринужденно и естественно, и не испытывал никакого стеснения от того, что она рассматривает его. У него был высокий лоб, умные глаза и спокойная складка рта, которую не скрывали небольшие усы. Темные волосы его были подстрижены как раз по моде: не слишком коротко (как носили десять лет назад), но и не до плеч (как носят некоторые щеголи, например герцог Марвы, невольно отметила про себя Жанна).
Пауза снова затягивалась, но ему не было от этого неловко, и Жанна с удивлением обнаружила, что и она не ощущает неловкости. «Герцог Марвы уже сто раз пришел бы мне на помощь», — подумала она, улыбаясь, и он улыбнулся ей в ответ — губами и глазами.
— Я рада видеть ваше сиятельство, — наконец сказала она. — Прошу вас сесть.
Он сел. Их разделял стол, на котором лежали бумаги великой важности.
Жанна, неожиданно для самой себя, начала в лоб:
— Вы исполняли должность государственного секретаря при короле Карле, я хочу просить вас остаться им… Согласны ли вы?
— Когда прикажете принести присягу Вашему Величеству?
— А разве это нужно? — невольно, по-детски вырвалось у нее.
— Прошу прощения, Ваше Величество. Все министры, и я в их числе, присягали королю Карлу каждые два года.
«Вот так промах! — Жанна, чувствуя, что неудержимо краснеет, поспешно спрятала лицо в ладони. — Читала ведь, об этом старик написал отдельно!» Вильбуа сидел тихо, не пытаясь ей помочь, и от этого она успокоилась. Она открыла лицо и посмотрела на него.
— Я забыла об этом… Конечно, мы это сделаем… — Она улыбнулась, ища у него поддержки, и он улыбнулся ей в ответ, и от этой улыбки у нее снова вырвалось прежде, чем она успела подумать:
— Мы будем друзьями, принц, не правда ли?
Его детство было тяжелым и мучительным. Отец, великий принц Отена, был весьма охоч до женской прелести и злоупотреблял «правом сеньора». Он мог бы завести гарем, как восточный владыка, но этому мешали его авантюрный характер и любовь к острым ощущениям. Не раз ему, переодетому в простое платье, приходилось выдерживать целые баталии с разъяренными мужиками и парнями окрестных деревень. В этих боях сила была на его стороне: он постоянно таскал с собой три двуствольных пистолета.
Однако он не любил убивать их до смерти: они были его подданные.
Катерина Мери, невеста одного молодого безответного крестьянина, приглянулась ему. Он явился прямо в церковь, молча отстоял весь нехитрый обряд деревенского венчания, затем подошел к жениху, бросил ему золотую монету и сказал:
— Ты подождешь.
Вслед за этим он увел девушку.
Она вернулась к мужу только через неделю, бледная, готовая ко всему. Он не бил ее. Происшедшее надломило его не весьма сильный дух, и он пил в одиночестве. Она же, остановившись перед ним, показала ему кинжал с гербом сеньора и произнесла торжественно, как клятву:
— Сеньор запретил тебе касаться меня в течение двух месяцев, покуда он не вернется из Толета Он полюбил меня, и я принадлежу ему. Вот этим кинжалом я убью тебя, если ты коснешься меня. Сеньор сам подарил мне этот кинжал.
Он посмотрел на нее не без страха.
— Живи, Катерина, как знаешь… — сказал он.
А жить надо было. Хозяйство было не из крепких: Авлан перед свадьбой отделился от отца и выстроил себе временную хибарку в надежде на лучшие времена, когда можно будет построить настоящий дом и вообще поправить дела. В том, что так оно и будет, Авлан не сомневался. Но после того как сеньор из-под самого венца увел его невесту, беленькую и чистую Катерину, — все валилось из рук. Для кого было работать?
Два месяца прошли как сон пустой — сеньор не вспомнил о Катерине. Та, начавшая уже беспокоиться, вдруг обнаружила, что беременна.
Это наполнило ее радостью. Вся досада на сеньора пропала, и теперь она восхваляла судьбу, что тот не вспоминает о ней. Она даже молилась Богу, чтобы сеньор не вспоминал о ней подольше, — ведь она носила его плод, ребенок по праву и закону был дворянином. Она с гордостью заявила об этом мужу.
Услышав это, Авлан только сплюнул и выругался.
Ребенок был мальчик. Его крестили и записали в церковной книге под именем Эрана, сына Авлана Флата, крестьянина, и Катерины Флат, урожденной Мери, крестьянки.
Молитва Катерины дошла до Бога. Сеньор забыл ее. Но то ли она молилась слишком усердно, то ли Господь Бог понял ее неверно, только сеньор совсем забыл про Катерину. Она изгладилась из его памяти, как многие-многие другие.
Но Катерина не теряла надежды. Первые три года ока возилась со своим ненаглядным сыночком, не замечая ничего. Авлан исподтишка пинал и бил ребенка, впрочем, остерегаясь делать это, если жена была поблизости. Он боялся ее.
В пять лет мальчик твердо знал, что «отец» означает «зло», а мама — это ласковое солнце, это все доброе. Она играла с ним, рассказывала ему сказки о замке, господином которого стал юноша, родившийся в крестьянской хижине, и при этом она смотрела на него с обожанием, которое даже несколько пугало его. Она не раскрывала ему тайны его рождения, хотя временами ей бывало очень трудно удержаться. Иногда сеньор проезжал через их деревню, и мама, кланяясь ему до земли, тихонько шептала сыну:
— Ты будешь таким же, как сеньор.
Сеньор проезжал мимо Катерины, в упор глядя на нее, и не узнавал ее. Возможно, он ее просто не видел. Но она все-таки была счастлива: она крепко надеялась, что господин вспомнит.
Мир ребенка был поделен пополам. Одна половина была враждебна и опасна: это был отец, который никогда не говорил ему ласкового слова и часто бил его без вины, это были деревенские мальчишки, которые не принимали его в свои игры, нещадно избивали при случае и дразнили сучьим выблядком. Другая половина была мама, ласковое солнце, у которой он спасался от мальчишек, рядом с которой не был страшен и отец. Когда он спрашивал, почему его так травят и бьют, мама говорила, что дети мужиков дурные и недобрые, а он хороший, умный мальчик, вот они и не любят его.
На отца он никогда не жаловался ей.
Но вот настал день, когда солнце потухло. Ребенок почувствовал это сразу, и с этого дня весь мир стал ему враждебен, злобен и опасен. Ему было тогда неполных шесть лет.
Это был день, когда Катерина узнала о свадьбе сеньора.
Все ее тайные надежды рухнули. Сеньор забыл ее. И ее ненаглядный сыночек, которого она уже мнила наследником великого сеньора, стал ей противен. Она вдруг поняла, что она крестьянка, из грязи взятая и снова брошенная в грязь, где ей и быть надлежит. А сын был плодом насилия и обмана, он был сучьим выблядком.
