Матросы ворчали:
— Ты, Василий Федорович, за двоих работать должен. За себя и за внука, холера ему в живот…
Прошли уже вторые сутки, а мы все еще откачиваем воду.
В довершение всего и погода резко переменилась. Заморосил дождик. Народ совсем озверел. Андрей Заплатный бросил качок и налетел на Сорокина:
— На, сам качай, леший! Ремонт бы лучше сделал, жила. А нам что? Гони паспорт, и на берег… И тебя прихватим на всякий случай… Качай, качай, не оглядывайся. А я откачался…
Сорокин, качая воду, поманил к себе Вахромея:
— Четверть вина ставлю для команды. Вот те Христос!
Старший матрос ухмыльнулся:
— Мало, волостной старшина. Они, конечно, не нанимались к тебе воду откачивать. Ставь ведро. Не то возьмет Заплатный да и наставит банок. Сам знаешь, какой он арестант. Он не поглядит, черт ли, старшина ли. Матросы перестанут работать, и пойдешь ты со своим суденышком в омут раков ловить.
— Потише ты. Тоже от рук отбился.
— А что я? Я о пользе говорю. Как бы из-за твоего скупердяйства чего не случилось, господин старшина.
Сорокин перестал качать. Рукавом рубахи вытер мокрое лицо и сказал:
— Молодцы, матросики! Ну и молодцы! Ей-богу, ставлю на артель ведро вина. Вахромейко! Неси ключи от кладовки.
И снова с ожесточением закипела работа на борту карчеподъемницы. Только Заплатный стоял в сторонке и посмеивался над матросами:
— Дурачье! Готовы на брюхе ползать перед старшиной за черепушку водки. Эх вы! Каторжные.
— Ты, Андрей, опять не прав, — попытался было уговорить Заплатного Кондряков. — Все равно, с водкой или без водки, а воду откачать надо, карчеподъемницу исправить надо.
— А мне какое дело? Пусть она идет на дно ко всем чертям.
— А что делать будешь? Работать где будешь? Да и не только, знаешь ли, о себе мы должны беспокоиться, но и о товарищах. Подумай, куда пойдут те же чуваши. На голодную смерть?
— За вино продались этому сукину сыну…
— Слушай, Андрей! Я, знаешь ли, человек непьющий, мне эта водка совсем не нужна, а откачивать воду не отказываюсь. — Кондряков сменил уставшего матроса. Андрей Заплатный со словами «непонятный ты стал, Кондряков…» ушел в кубрик и завалился спать.
Так, выкачивая воду, исправляя поврежденное днище, мы доползли, наконец, до моего родного плеса. Река здесь делает дугу в несколько верст. Вдали уже виден увал с бурлацкими поселками.
У меня терпения не хватило. Я суетился на палубе и приставал к старшине, чтобы высадил меня на берег. Я хотел пешком добежать до села Строганова. Образумил меня Кондряков.
— Как пройдешь? — сказал он мне. — Видишь, все луга затоплены. Сиди и не ерепенься. Скоро все равно будем на месте.
За три версты до села раздался долгожданный свисток нашего парохода, вызывая из деревень родных, матерей, жен матросов на «поплав» — так бурлаки зовут свидание.
Я стащил из каюты старшины бинокль и с крыши брандвахты первым увидел на берегу кучку знакомых людей.
Пароход сбавил ход. На воду спустили лодку. Я сел в весла и изо всех сил стал грести к берегу…
Вот лодка ткнулась носом в песок. Я выскочил через борт и подбежал к матери, поздоровался с братьями и сестренками, с Панькой Рогожниковым.
— Санушко! — говорила мать, смахивая со щеки набежавшую слезинку. — Какой ты большой вырос. Голос у тебя хрипучий какой стал, милый сын.
Я отдал матери пять рублей — задаток, полученный от Сорокина.
— Тебе, поди, самому надо?
— А для чего? В верхах деньги-то девать некуда.
Мне родные передали шаньги, сухари, чулки и чистую рубаху.
Михаила Егоровича встретил отец, древний старик. Ничего старик не говорил, сидел на камне и, не отрываясь, глядел на сына.
Я вспомнил про бабушку Якимовну и спросил, как живет она, почему не пришла на берег: уж не хворает ли?
— Умерла наша бабушка. Царство небесное. Отмаялась…
Пароход свистками настойчиво вызывал нас обратно на суда. Свидание с родными пришло к концу.
Мы простились.
Долго стояли наши семейщики на удалявшемся берегу Камы и махали платками.
Над рекой, над увалом неслись прощальные свистки нашего парохода.
Караван перевалил косу. Село и родной берег скрылись за густым ивняком.
Глава II
НА КАРЧЕПОДЪЕМНИЦЕ
1
Через две недели мы бросили якорь у старинного села Вятской губернии — Кая.
Вечером зашел к нам в кубрик Сорокин и рассказал о предстоящей работе.
— До плеса Кильгимы — это верст сто ниже Кая — будем очищать берега от леса, на десять сажен от воды. Очистку будем делать в ветреную погоду, а в хорошую придется плавать с урезом, карчевник вытаскивать.
— Воскресенья как? — спросил кто-то.
— Никаких праздников, спаси Христос, у нас в навигацию не положено. Работать каждый день. Бурлак, сами знаете, зимой отдыхает, а летом с утра до темной ноченьки — матушка-работушка. А придется, так будешь и все сутки работать. Бог терпел и нам велел, ребятушки. Должен сказать, что всех лентяев да лодырей буду высаживать на берег с медведем жить. Вот оно как. До свиданьица. Спите с богом…
На рассвете мы на двух больших лодках-завознях выехали на плес. На одной из них, на корме с «навесью» — большим кормовым веслом, — стоял старший матрос, на другой — Андрей Заплатный. Одна лодка шла возле правого берега, другая у левого. Между лодками была протянута полудюймовая веревка — урез.
Лодки плыли вниз по течению, и урез шел по дну реки. На первой же версте он за что-то зацепился. Мы стали выбирать его из воды, подтягиваясь к «добыче». Завозни сошлись борт о борт. Нащупали баграми: что-то звякнуло.
— Якорь, будь он неладный, — сказал Заплатный и вытянул багор из воды.
Обследовали глубину. Оказалось — не меньше двух сажен. На урезе не вытащишь: порвется, как ниточка. Выходит, надо под якорь канат подводить.
— Эй, — скомандовал старший матрос. — Кто смелый, с чалкой вместо водолаза. По шесту, по шесту.
— Ты сам попробуй, — сказал Кондряков.
— Мне жизнь надоела, что ли? — нахально ответил Вахромей.
Пока шли препирательства, Андрей Заплатный разулся и разделся.
— Давай чалку, — глухо проговорил он.
На конце толстого каната Вахромей сделал петлю. Заплатный взял ее в зубы и по шесту спустился за борт. На поверхности воды запрыгали пузыри. Канат натянулся.
— Трави, сволота безголовая, трави, тебе говорят. Трави чалку! — покрикивал Вахромей.
Проходили томительные секунды. Андрей не показывался. Все беспокойно глядели в воду. «Что, если человек, — думал я, — запутается там на дне, у якоря?»
Вахромей стоял на четвереньках на корме завозни и усиленно глядел в мутную воду. Его пробирала судорожная дрожь. Он понимал, что в случае несчастья с Заплатным его самого заставят нырнуть на дно.
Михаил Егорович всей грудью налег на верхний конец крепкого шеста, ухватив его намертво крепкими руками. На кулаках вздулись синие жилы. Наконец, шест зашатался, и все мы облегченно вздохнули. Вахромей оторвался от борта и крикнул Кондрякову:
— Держи, черная морда!
В это время вынырнул Заплатный. Ему помогли забраться в завозню.
— Готово. Прямо за лапу зачалил, — объявил он и стал поспешно одеваться.
Вначале мы тянули якорь вручную. Когда же стало тяжело, обернули канат вокруг шпиля, вставили в гнездо березовый аншпуг, и пошла карусель.
Вот показалась первая ржавая лапа якоря, другая, третья. Подхватили мы якорь баграми и с трудом выворотили на завозню. Посыпались возгласы:
— Пятьдесят пудов дядя! Ноздреватый стал.
— А ты не шути! Может, с Петра Великого лежит.
С первой удачей поехали на карчеподъемницу. Старшина якорь на палубу не принял. Пришлось его выгружать на берег. Промаялись с ним до обеда, а потом снова поплыли с урезом. Попала карча — огромная, утонувшая в незапамятные времена береза. Вершину удалось поднять на урезе. Пробовали взять на шпиль — сил не хватило. У карчи оставили буек и возвратились на карчеподъемницу.
— Зачем обратно, Вахромей? — спросил Сорокин.
— Здоровенную карчу зацепили. Придется карчеподъемницу плавить.
— Плыть так плыть. Дело твое. Валяй… А я отдохну маленько с устаточку. — И старшина скрылся в каюте.
Мы подняли якорь и на шестах подошли к буйку. Вытянули вершину карчи наружу, прикрутили ее цепью к подъемному валу и стали накручивать.
На палубе появился старшина.
— Слава те господи, с легкой руки почин сделали. Будем, значит, робить на урок. Когда вытащим всю березу на палубу да выгрузим ее на бережок, тогда и шабаш…
По мере того как береза поднималась, мы пилили ее на чурки, а цепь перевязывали ниже по стволу, вытягивали дальше и снова пилили. Но чем ближе к комлю, тем толще ствол. Приблизительно со средины дерева стало зажимать пилу.
