— Дайте мне пожрать, — я вас всех подниму, — огрызнулся Ганс.
— Сходи-ка ты к Быку, порадуй толстяка новостями. Он тебе самый хороший хлеб даст. А потом сходи к мяснику Якобу, у которого лавка чуть ниже пекарни, он тебе еще мяска кусок подарит.
Быком прозвали местного булочника, который полжизни провел в чужих войнах, а потом вышел на покой, удачно женился и последние годы, сколько Ганс мог вспомнить, вел образ жизни почтенного бюргера, почти не выезжая за пределы родного городка. Трое его сыновей пошли по стопам отца, нанимаясь на все войны в окрестностях, и четвёртый, ровесник Ганса, должен бы был в ближайшее время к ним присоединиться. А вот и он, примерный сыночек, ведёт в отцовскую лавку большую собаку, запряжённую в тележку с мукой.
— Здорово, телёнок! Что умеет твой пёс, кроме как тележку возить? У меня четыре собаки и все в два раза умнее, чем твой мохнатый конь! Ты знаешь, что война будет?
— Сам ты, Ганс, телёнок и конь мохнатый. Что за война?
— Не знаю точно, но Патер сказал, что какой-то Водемон срочно нанимает швейцарцев. Еще говорит, чтобы я это передал твоему отцу. Только зачем это ему, он у тебя тот еще домосед. Герой, хи-хи, вчерашних дней. Ему только на масленицу с Патером силами меряться, а не на войну ходить.
На масленицу в городке каждый год устраивали "битву Масленицы и Великого поста", Масленицей всегда выбирали Быка, а его противником — Патера, который как раз выглядел как воплощение Великого Поста — тощий, жилистый и с лысиной, избавившей его от необходимости выбривать тонзуру. Двое старых друзей устраивали для земляков красочное представление с трюками, шутками и поединком на нескольких видах оружия.
— Отец таких, как ты, об колено ломает.
— Ой, боюсь-боюсь!
Слово за слово, пряча лица в капюшоны от ветра и снега, двое подростков дошли до булочной.
— Что-то ты долго, сынок, — выглянул в дверь булочник, — идёшь тут, болтаешь, лучше бы тележку подтолкнул.
— Батя, а ты знаешь, что война будет? Патер сказал, какой-то Водемон приехал, — выпалил в ответ сын, опередив Ганса.
— Водемон? Слышь, Якоб, — обернулся Бык к какому-то покупателю, — тряхнём стариной?
— А то! — откликнулся покупатель, оказавшийся тем самым мясником Якобом, — есть еще порох в пороховницах!
Ганс остался в дураках. Прошёл совсем не по пути полгорода против ветра и не получил ни хлеба, ни мяса, ни даже благодарности. Что за жизнь! На войне, наверное, и то веселее.
Добравшись до дома, он принялся за поиски оружия и доспехов. Сложнее всего искать то, чего нет. Легче найти то, чего и быть не может, например, пыльную фляжку, в которой почти доверху налит коньяк. Пару лет назад, на бурной пьянке, её потерял кто-то из гостей. Поиски с этого момента стали перемежаться выпивкой. На закуску на дне сухарной сумки остались сухарики и основа для набившего оскомину фондю — кусочек заплесневелого сыра. Читатель, даже не думай про "благородную плесень"! Из оружия за каким-то старым сундуком нашлась коуза без древка, из доспехов в куче старого тряпья откопался гамбезон,[20] когда-то давно порванный и не заштопанный. В погребе вообще ничего интересного не нашлось, за исключением здоровенной крысы, которая тоже что-то безуспешно искала, наверное, еду. Крыса с удивлением уставилась на Ганса и подумала "что за дом такой, холодно и даже пожрать нечего, жениться тебе пора, хозяин". Ганс вросил в наглое животное коузу и даже случайно попал. Крысу прибило к стенке. Выдернуть ржавую железку из мокрой доски не получилось, зато получилось выдернуть из стены доску, оставив живописное окошко наружу — вход для следующих крыс. Допив фляжку, Ганс засел штопать гамбезон, да так и заснул, сделав десяток кривых стежков.
А на другом конце города Бык и его семейство воодушевленно собирались на войну. Четверо сыновей вытаскивали из кладовки доспехи, накопившиеся там за последние пятьдесят лет. Женщины: мать-старушка, жена главы семейства — полненькая фрау средних лет, беременная молодая жена старшего сына, собирали продукты. Старший сын, здоровяк лет тридцати, на голову выше отца, вытащил из кладовки два огромных двуручных меча. Тот, что подлиннее, взял себе, покороче отдал отцу. Двое сыновей вооружились алебардами, младший выбрал себе арбалет. Старушка подала всем объемистые туго набитые мешки с провизией, проверила доспехи, придирчиво дергая за кожаные ремешки и пробуя ногтем ржавчину. Любимому младшенькому внучку вынесла ещё солидную связку болтов к арбалету, запасную тетиву, кинжал, фляжку.
Это семейство занималось войной не столько для трофеев, сколько для самоуважения. Мирный булочник "дядюшка Бык" в прошлом — герой Грансона и ещё многих битв. Его снаряжение — трехчетвертной доспех, шлем с открытым лицом, двуручный меч, почти то же самое у старшего сына. Если Быка многие молодые земляки считали героем вчерашних дней (и совершенно зря), то его первенец у местной молодежи пользовался славой первого парня на деревне. У этого примерного семьянина за плечами осталось уже пять больших сражений и пара десятков мелких, его почетная обязанность на войне — охранять командира, его обязанность в мирное время — учить молодежь обращаться с оружием.
Утро. Рассветает. Ветер. Дождик. У ратуши начал собираться народ. Должностные лица проверяли явку личного состава и наличие экипировки.
Ганс утром, страдая с похмелья, попытался отцепить доску или крысу, не преуспел, кое-как насадил коузу на какой-то кривой кол из забора (забор, лишившись важной детали, упал) и побежал на смотр. По пути постучался к соседке — одинокой старушке, она вынесла ему кружку пива и шлем — старый, ржавый, немодный айзенхут.[21]
Бык с сыновьями появились не слишком рано и не слишком поздно, их ждали, приветствовали, хлопали по плечам, приценивались к доспехам. Патер чуть ли не бегом спустился с крыльца поприветствовать старого друга.
— Здорово, Бычище! Я знал, что ты придешь!
— Здорово, преподобие, всё как в старые времена!
Наниматели появились на площади позже всех, выспавшись и одевшись. Во главе делегации два рыцаря лет пятидесяти и один рыцарь лет двадцати. Одеты неброско, но дорого. Один из старших рыцарей действительно носил титул герцога де Водемон, но он был не руководителем герцогства, а "всего лишь" его близким родственником. Человек очень знатного рода, всеми уважаемый, но без каких-либо существенных обязанностей и не являющийся даже официальным представителем своего высокопоставленного кузена. Личного интереса в войне не имел, просто был близким другом руководителей одной из сторон и участвовал в боевых действиях по единственному мотиву — за компанию со старым другом. Его интересовала даже не война, а сопутствующие развлечения вроде турниров.
Как оказалось, солдат нанимал не герцог, а второй рыцарь, некий фон Бурмайер из Баварии. А при нем учился вести переговоры сын Антуан — тот самый рыцарь без страха и упрека из второй главы.
Почётных гостей во главе своей армии поприветствовал местный «полководец» — полковник Полпаттон. Основательный дядька с серьезным лицом, на хорошей лошади и в доспехах не хуже рыцарских.
Последним к уже построившемуся отряду присоединился Патер. С крыльца церкви строго оглядел собравшихся, сходил обратно в церковь, вытащил подмышкой пять алебард, в другой руке мешок с деталями доспехов. Прошёл вдоль рядов, выдал текст на местном диалекте, по звучанию напоминающий не то проповедь, не то ругательства, и являвшийся на самом деле и тем и другим одновременно, раздал самым бедным оружие и доспехи: кому алебарду, кому шлем, кому латную рукавицу. Под общий смех забрал у Ганса коузу с крысой и, не прекращая «проповеди», потыкал пробитой тушкой в нос сидящему на крыльце коту. Кот повернулся к его преподобию задом и продолжил умываться.
Духовное лицо вынесло из церкви свою алебарду, заплечный мешок, закрыло дверь, с крыльца закончило вдохновляющую речь, размахивая мешком и алебардой. Швейцарцы улыбались, аплодировали, отпускали громкие реплики. Патер, конечно же, тоже собрался в поход. А почему бы и нет, он же настоящий швейцарец, а не какой-нибудь бургундец. Он получил свои первые шрамы ещё при Морате, а половина церковного инвентаря раньше принадлежала Карлу Смелому.
Молодой рыцарь с удивлением уставился на Патера.
— Ваше преподобие, Вы тоже собираетесь в поход?
— Я понесу моим прихожанам слово Божие!
Священник забросил за спину свой мешок. В мешке что-то громко звякнуло, наверное, упомянутое Божье слово.
— А зачем Вам алебарда? Будете сражаться вместе со всеми в строю?
— Сын мой, божьим словом и алебардой можно сделать намного больше, чем одним только божьим словом.
Несколько дней в пути. Вечер. Швейцарцы начали ставить лагерь. Антуан, до сих пор не видевший швейцарскую армию изнутри, ходил по лагерю с широко открытыми глазами и задавал всем детские вопросы.
