– За то, что работать не хочешь, а ложку тянешь! Вот за что, Степан Тимофеич! Мужик на вас шею гнет, горб натирает! А ему с каждым годом тошней!.. Не зря он бежит с Руси.
– Ну и пусть бежит к нам... Я всех приму...
– Примешь? – с усмешкой спросил Василий. – Ну ладно. А когда все к тебе в казаки убегут, кто же станет пахать да сеять? Где хлебушка взять?..
Степан засмеялся.
– Надумал тоже! Ведь вон сколь народу на русской земле. Как же все убегут!
– А не все, так им больше работы станет и жизнь тяжелей!..
Степан озадаченно замолчал.
– Ну, как? – с усмешкой спросил его Ус.
– Мудрец ты, право!.. Мудришь, мудришь – намудрил целую гору!.. Чего ж ты хошь?! – даже с какой-то досадой спросил он.
– Не то ты надумал, Степан, – сказал Ус. – Не державу казацкую надо народу.
– А что?
– А всю Русь воевать у бояр! – прямо сказал Василий и поглядел на Разина.
– Всю Русь?! – повторил Степан. – Эко слово великое молвил, Василий!.. Куды занесет! Ру-у-усь! – будто прислушиваясь к самому звуку, задумчиво повторил Разин.
– Бояр побивать на Руси, Степан, чтоб нигде не осталось им места, а жизнь по-казачьему ладить, как у Черкасов: те пахотны казаки – казаки, те торговые казаки – и они казаки, тот бочар, тот кузнец – и те казаки... Живут, сами себе обирают старшину, а время пришло воевать – за сабли берутся да в Запорожье!..
Но Разин почти не слушал Василия. Величие замысла поразило его. Он мыслил сложить воедино казачьи земли, собрать их под одного атамана, а этот покрытый бессчетными язвами богатырь вон что надумал!..
– Русь воевать! Ведь эко великое слово-то молвил! Другого такого-то слова на свете не сыщешь!.. – задумчиво глядя в угли костра, повторил Степан. – Мечтанье! – вдруг оборвал он, словно опомнившись. – Илья Муромец сиднем сидел и не чаял, что станет богатырем святорусским, а сила пришла – куды деться от силы? – и встал!.. А ты, Василий, навыворот: был-был богатырь, да сила тебе изменила. Другой бы на печку влез, лапти плесть, а ты силу свою позабыть не хочешь. Замах у тебя богатырский, точно, я не в обиду тебе. А сам ты – ну будто дите... Понизовые земли казачьи собрать воедино – то славно. А набрать мужиков да с боярами меряться силой – ку-уда-а! У них и стрельцы, и дворяне оружны, и немцы... А много ль у нас?..
Ус наблюдал за волнением Степана.
– А сколь ныне людей у тебя в ватаге? – спросил он.
– Ныне у нас не ватага, а войско. Тысяч пять.
– И все справно?
– Все справно: пушки, пищали, мушкеты, пороху вволю, ратному делу обучены ВСЕ. Запорожское войско четыреста сабель прислало. Алеша Протакин с тысячью конных пришел... Да ты не о том помысли, Василий, – а сколь у бояр?
– Выходит: твоих тысяч пять да моих тысяч сорок, а встанем войной – и все сто набегут. Так-то и дрогнут бояре, – уверенно сказал Ус.
Разин вспыхнул.
– Побойся ты бога, Василий! Отколь у тебя сорок тысяч?! Пятьсот человек бы ладно! – воскликнул он, возмущенный наглою ложью Уса.
– Чудак ты, Степан! По домам мужики. Как хозяйство-то кинуть? Весна ведь – и пашут! А надо станет, не сорок – и сто сорок тысяч встанут!
– Без хлеба мужик – не воин, честной атаман! Отсеются – встанут с ружьем! – выкрикнули из толпы мужиков, слушавших всю их беседу.
– Вот ты и помысли, Степан, сколько нас нынче, – продолжал между тем Василий. – Нас – весь народ! Нас – русская сила! Вот сколько нас! Помысли сам, кого больше – дворян али черни людской? Ты крикни народу, что ружья даешь на бояр, – а там и считать принимайся!..
– Ишь ты! – поддразнил Степан.
Его увлекла дерзкая мысль Василия. У него закружилась голова, но он боялся сразу поверить в эту мысль и сам себя охлаждал насмешкой...
– Кипит вся земля, Степан Тимофеич, – продолжал Ус. – Атаманов повсюду немало – и ты атаман, и я атаман. А кого народ изо всех из нас большим поставит?
– Может, тебя! – ревниво сказал Разин.
В этот миг он подумал, что Ус в самом деле больше, чем он, достоин того, чтобы стать впереди.
– Может, меня, – спокойно ответил Ус. – А может, тебя, Степан... Ты моложе. Тебе, поглядеть, сорока еще нет, и здоров и славен. Ты сам к народу иди. Не к одним казакам да стрельцам, а к народу! Всему народу стань головой и вожом. А вожом стать – не легкое дело, не то что разбойничьим атаманом. Надо, чтобы народ тебе сам поверил, чтоб люди дома покидали, жен и детей, да к тебе под великую руку шли...
– Под великую? – вдруг со смущенной усмешкой недоверчиво переспросил Разин.
– Стыдишься сам величаться? – понял его Василий. – А ты не стыдись, не девица! Слыхал я, как в Астрахани стречали тебя. Не золотом ты покупал астраханский народ. К Приказной палате сколь люда тебя провожало? Сколь здравиц кричали тебе?! Вот где твое величанье. Народ-то ведь слыхом слыхал, что ты воин победный, ты кизилбашцев на суше и на море бил, бояр не страшился, дворян казнил, ан тебе государь даровал прощенье. Так, стало, ты сила!.. Народ силу любит. А коли такая-то сила сама за народ – тогда что?! Народ за тобой куды хочешь пойдет...
– Народ, Василий, дурак! Народ золотны уборы любит, шелк да парчу... Уборам и честь!.. Я в Астрахань шел – паруса парчовы да шелковы в забаву народу ставил, дорогу мне бархатом да сукном устилали. Народу то любо!..
– Сам ты, гляжу, дурак! – оборвал Василий. – И воеводы ходят в золотых уборах, а где им такая честь? Если ты покуда еще не велик, то народ величаньем своим тебе путь указует к величью... Путь указует! Велит народ тебе стать воеводой народным. Кричит: «Пособляй на бояр! Подымай нас, веди на неправду!» А ты – в кусты?
– Сроду не хоронился! – вспыхнул Степан.
– Не к лицу бы тебе! – согласился Василий. – Стало, надо вставать. Видишь, время приспело. А слава другая пойдет об тебе – ты боярам еще грозней учинишься... Города и деревни сами к тебе потекут... Так что ж, стало, вместе? Мужиков-то не кинешь в беде?
Василий испытующе взглянул на Степана.
– За себя самого и за всех казаков обещаюсь не кинуть, – твердо ответил Разин, поднимаясь от потухшего костра.
– Погоди, Степан Тимофеич, еще я хотел тебя упредить, – остановил его Ус. – Слыхал я, что ты к боярам в Москву посылал на поклон. К шарпальным делам бояре привычны – тебя и простили. А мы на самих ведь бояр встаем, нам не кланяться им – и прощенья нам не будет.
– До смерти, Василий, прощения не стану молить. До последнего буду биться! – твердо сказал Разин, словно давая клятву.
Астраханский воевода Иван Семенович Прозоровский накинул персидский халат на плечи и, ленясь обуваться, босиком зашлепал по дощатому полу, с сонным любопытством поглядывая на оттопыренные и почему-то лихо задранные вверх большие пальцы собственных несколько косолапых ног.
Еще не ударили к ранней обедне, а солнце уже играло в изломах веницейских цветных стекол в окнах воеводского дома, составлявших гордость воеводы. Уютные оттенки нежных сумерек царили в белых сенях.
Две девушки с каким-то ведерком, затаив дыхание, беззвучно выскочили из сеней во двор. Иван Семенович покосился на них с ленивым недовольством, но не окликнул. Он спустился с крыльца во двор. Песок под ногами был слегка уже подогрет утренним солнцем. Воевода сощурился и, пальцами ног загребая песок, пошел в сад. Проходя мимо высокой конюшни, он услыхал уговаривающий низкий голос конюха: «Стой, тпру, стой!» Боярин привстал на цыпочки и через окошко конюшни увидел, как конюх вплетает цветную тесьму в гриву его коня, чтобы волос лежал волнистей и красивее.
«Песий сын, поутру заплетает! Отдеру! Сказано, с вечеру плесть!.. Сколь раз говоришь – толку чуть!» – подумал боярин.
Он беззвучно пошел в сад.
Садовник вышел ему навстречу с полным ситом тепличной клубники – первой ягоды.
– С добрым утром, боярин-батюшка! Накось отведай, – сказал он, протягивая сито.
Боярин захватил горсть из сита, высыпал в рот, смакуя сок, переминался с ноги на ногу, щурясь от солнца, давил языком ягоду, проглотил и ловко стрельнул изо рта в кусты залпом зеленых корешков.
– Зелена! – заключил он.
– Укажи не спешить. Обождать бы денек, то поспели бы лучше, – поклонился садовник.
– Завтре оставь, не сбирай.
– Черешни цветут, боярин. Добры будут черешни. И пчелки на солнышке вьются...
– Ладно. Смороду смотри береги от червя. Пойдем винограды глядеть. Да поставь ты сито, кому оно! Слей водицы помыться.
Садовник поставил сито в траву, ковшом из бочки черпнул воды, только что привезенной с Волги. Боярин подставил пригоршни; умываясь, пофыркивал, трепля мокрую черную бороду.
– Рушничок? – готовно спросил садовник.
– Так лучше, пускай просвежит...
Подставляя легкому ветерку мокрое лицо, боярин пошел по саду вперед. С бороды на халат вишневого цвета стекала вода.
Они пришли на лужайку, уставленную жердями, вокруг которых вились цепкие виноградные стебли. Свежие листики, не крупнее листьев смородины, уже покрывали упругие завитки стволов и зеленых стеблей. Боярин присел на корточки возле них, ревниво щупая пальцами в дорогих перстнях влажность и рыхлость почвы.
