к груди. – Я слышал, что в этих местах снег идет даже летом. Мой названный брат Бури ошибается, когда говорит, что это не так…
– А ты не спорь попусту и принеси ему августовский снег, – грубо пошутил кто-то. Слова шутника прозвучали из-за спин тех, кто сидел рядом с ханом Бури.
Бури широко улыбнулся и лениво, несильно ткнул локтем назад. Шутник видимо опрокинул чашу с кумысом, которую держал в руках и все засмеялись.
Улыбнулся и Бату. Грубая шутка могла легко стать причиной для ссоры. И ее пытался провоцироваться кто-то из людей Бури.
«Значит слова Амарцэцэг, подсказанные ей моей умной женой, все-таки дошли до ушей и сердца «медведя» Бури, – решил Бату. – Он решил доказать мне свою верность, но не очень-то спешит. Или ждет более удобного случая?..»
Кадан пропустил шутку человека Бури мимо ушей. Он заговорил о том, что сейчас жители «злого города», наверное, режут своих малолетних детей, чтобы они не достались врагам. Улыбка Бури стала еще шире и еще добродушней: Кадан тоже не спешил со ссорой, хотя и его ушей наверняка коснулись слухи переданные челядью Великого Хана. Значит, он боится меня, решил Бури, и моя выдержка не должна превращаться в терпение бессильной старухи».
«Для того чтобы узнать настоящую силу медведя нужно сунуться в его логово. И ты все равно сунешься в берглогу! – решил Бури. – Не хочешь сегодня, тогда завтра, когда пойдешь на «злой город». Я буду подгонять тебя и твоих воинов во имя славы Великого Хана и медвежье логово будет за твоей спиной, болтун!»
Переводчик-половец притащил в шатер пленную старуху. Он держал ее сзади за волосы и прямо у порога рванул вниз, ставя на колени, а потом, с силой ткнул ее лбом в пол.
Бату шевельнул указательным пальцем – «подними ее!» Половец новым рывком поднял лицо старухи так, что ее дрожащий подбородок углом выступил вперед.
– Да не мни ты ее так, – усмехнулся Кадан. – А то сломаешь.
Когда хохот стих, Кадан объяснил половцу, что он должен узнать у старухи. Воин, не выпуская из руки волосы старухи, задал ей несколько вопросов. Та отвечала тихо и толмач раз за разом перебивал ее, пытаясь понять смысл сказанного. В нетерпении он с такой силой рвал ее за волосы, что по запрокинувшемуся лицу пожилой женщины побежали слезы.
– Что она говорит? – как всегда первым спросил нетерпеливый Кадан.
– Она говорит, что этот снег – платок Матери их Бога, которым Та укрыла их город…
– Лучше бы она город кольчугой укрыла или щитом, – не выдержал и перебил толмача Кадан. – Что снег?.. Завтра его уже не будет. Ты не про богов у этой дуры спрашивай, а про то, когда и как долго идет этот снег в этих краях.
Половец поклонился Кадану. Он снова что-то спросил у старухи и, выслушав ответ, замахнулся на нее плеткой, которую держал в левой руке.
– Она говорит, что прожила семьдесят три года и никогда не видела, чтобы снег шел позже середины апреля. Ее мать рассказывала ей, что однажды снег выпал за неделю до мая, и он шел вперемежку с ледяными… – воин замялся, подыскивая нужное слово – … ледяными катышками, которые побили всю листву и цветы. Но позже снега никогда не было.
Хан Бури самодовольно улыбнулся: «Значит снег в середине мая и в самом деле воля Неба!»
Увидев его улыбку, Кадан сказал:
– Старуха врет. На этой проклятой земле не бывает весны, и зима сразу переходит в лето.
– А зачем ей врать? – пожал толстыми плечами Бури. – Чтобы растаял лед на реке, и согрелась земля под солнцем – нужно время. Мир везде одинаков и везде есть весна.
Кадан осклабился:
– Мир – разный! Он делится на две части: тот, где есть монголы и тот, где они скоро будут.
Бату с интересом прислушивался к начавшейся перепалке, но она вдруг стихла, после шутки со стороны тысячника Кадана:
– Наверное, хорошо и жирно живут там, где нас пока нет.
Кто-то другой, тоже не видимый за плечом Кадана, предложил выпить за новые походы:
– Скоро во всем мире будет весело! – пояснил говоривший.
Хо-Чан тоже пришел на пир – его позвал сам Бату, – но позже всех. Великий Хан благоволил ученому китайцу, но, как правило, смущенное и желтое лицо Хо-Чана всегда мелькало за лицами и спинами монгольских начальников в дальнем углу огромного шатра. Он занимал самое скромное место, почти ничего не ел и не пил, а если кто-то просил его передать то блюдо, до которого не мог дотянуться, Хо-Чан послушно вставал на карачки и брал его, даже если кто-то шутя бил его по рукам.
На этот раз Бату увидел китайца и поманил его рукой.
Сердце Хо-Чана согрело огромное чувство благодарности. Это чувство было настолько теплым и живым, что китаец улыбнулся. Он низко поклонился и не до конца выпрямившись, направился к Великому Хану. Замерев в трех шагах от него, он долго ждал, чтобы тот снова взглянул на него.
– Сядь здесь! – высокомерно сказал Батый, показывая на свободное место слева рядом с собой.
Хо-Чан присел сначала на корточки, потом осторожно подсовывая под себя ноги, сел.
– Рассказывай о делах, – потребовал Великий Хан.
О своих делах китаец умел рассказывать в зависимости от обстоятельств: коротко, если понимал, что у Великого Хана мало времени, и обстоятельно, если тот никуда не спешил и старался действительно вникнуть в суть проблем.
На этот раз, Хо-Чан изложил все кратко и ясно. Мешал страх и тяжелый, уставший взгляд Великого Хана. Осторожность подсказала Хо-Чану, что Бату тревожит какая-то важная мысль и не стоит испытывать его терпение.
Когда Хо-Чан закончил говорить, Бату кивнул и не стал задавать вопросов.
– Ешь и пей! – коротко бросил он.
Хо-Чан налил в серебряный кубок греческого вина и жадно выпил. Зажевав выпитое куском жареной курицы, он снова потянулся к вину.
– Кумыс не любишь? – спросил его сидевший напротив Кадан.
– Не привык еще, – виновато улыбнулся Хо-Чан.
Он снова выпил и понял, что пытается залить вином свой страх.
– За пять лет не привык к кумысу? – делано удивился Кадан.
– За это время можно нарожать пятерых сыновей, – подал голос Бури. – Если они не будут пить кумыс, то как они станут воинами?
– А рожать кто будет? – снова скаля зубы, спросил Кадан. – Сам Хо-Чан?
Все дружно захохотали.
– Есть еще один вопрос – от кого рожать, – сказали из-за спины Бури.
Хохот стал сильнее: одни гости давились мясом, а другие, не удержав во рту глоток кумыса, сплевывали его себе на
