стараясь определить, есть ли там немцы. Приземление оказалось не очень удачным – парашют зацепился за ветви широкого, разлапистого бука. Он пытался высвободиться, но безуспешно. Пришлось резать стропы, но при этом Линицкий резко полетел вниз и едва не вскрикнул от пронзившей ногу боли. Падая, он то ли вывихнул, то ли даже сломал правую ногу. Невзирая на дикую боль, он пытался стащить вниз парашют, понимая, что, если парашют так и останется висеть на дереве, немцы устроят облаву в окрестных лесах и горах и будут искать диверсанта, а ему с такой ногой далеко не уйти. Не сразу, но ему все же удалось справиться с парашютом. Затем он, подпрыгивая, на одной ноге, нашел хорошую ветку и отрезал ее своим острым ножом, приспосабливая в качестве костыля.
Вдруг он услышал совсем рядом звук хрустнувшей ветки. Линицкий вздрогнул и тут же резко вытащил пистолет: живым, разумеется, он не сдастся. Но вскоре он увидел неподалеку невысокую и немолодую уже женщину с повязанным на голове платком и с лукошком в руке. Женщина тоже его заметила. Сначала остановилась в нерешительности, затем, видимо, сообразив, что немцам ни к чему сбрасывать сюда парашютистов, решительно направилась к Линицкому. И все же голос ее звучал настороженно.
– Вы кто будете? – спросила она.
Линицкий не имел права выдавать себя, хотя и понимал, что женщина, скорее всего, видела, как он спускался на парашюте, поэтому ответил неопределенно по-сербски. Впрочем, если выяснится, что она служит немцам, ему ничего не останется, как пристрелить ее.
– Вот, неудачно приземлился, – ткнул он рукой в ногу, попытавшись улыбнуться.
– Я вижу! Вы кто будете? – она снова повторила свой вопрос, подойдя к Линицкому и трогая его больную ногу.
Он, сцепив зубы, лишь слегка дернулся, но женщина и так все поняла.
– Вы к четникам или к коммунистам? – Она поняла, что на прямой вопрос незнакомец не ответит, и решила задать наводящий.
– Немцы поблизости есть?
– Да нет! Они боятся сюда заходить. Если только во время облав, с собаками.
– А вы кто? – теперь уже поинтересовался Линицкий.
– Здесь наше село недалеко, Толишница. Я оттуда.
Линицкий понял, что летчик высадил его точно в заданном квадрате. Толишница находится в истоке реки Лопатницы на высоте около 700 метров. С южной стороны село окружает горный массив Чемерно, а с восточной – гора Триглав, красивейшая трехголовая гора Юлийских Альп. Это была Словения.
Село Толишница свое нынешнее название получило в честь некоего Толиши (Толи), который был охотником и погиб в этих местах. Северная же часть села (заселок) называется Пропленица, от первобытного названия Пролупленица. Как говорят в народе, сербские гайдуки по ночам лупили палками по деревьям, пугая турок, – отсюда и название.
Именно в Пропленице и жила женщина.
– Давайте, я вам помогу идти, – предложила она. – Вас как зовут?
– Нет, надо сначала парашют закопать. А зовут меня Леон. А вас как?
– Катица.
Линицкий удивленно двинул бровями: совсем как его жену. Затем улыбнулся и сказал словами известной народной песни:
– Айде, Като, айде, злато! – что означало: «пойдем, Катя, пойдем, золотце».
Женщина улыбнулась, подставила ему плечо. Линицкий, одной рукой напирая на палку, другой на плечо женщины, медленно побрел вперед.
Идти приходилось осторожно, с оглядкой. Хотя и лес вокруг, однако же и в лесу бывают чужие глаза и уши. А темнеет в эту пору довольно поздно. Впрочем, добрели они до села как раз таки в самые сумерки. На опушке леса перед открытой местностью Линицкий остановился, внимательно посмотрел вперед, затем по сторонам.
– В селе точно нет немцев или усташей?
– Вот ей-богу, говорю же вам.
– А вы уверены, что там нет и их тайных агентов или осведомителей?
Здесь уже женщина задумалась.
– В общем, Катица, давайте сделаем так. Я останусь здесь до полной темноты, а ночью вы за мной придете…
– Вы ж голодный, небось? – перебила она его, но Линицкий решительно махнул рукой.
– Голод в моем случае – не самое страшное… Да, и вот еще что. Никому не сообщайте обо мне. А я немного у вас отлежусь, нога пройдет, и я уйду. Мне в Белград нужно.
– Белград?! Там же немцы, – всплеснула руками Катица.
– А где их сейчас нет? Вся Европа под немцами. И потом, Белград – не Толишница, там укрыться можно.
На том они и расстались. До ночи. А утром оказалось, что Линицкому придется задержаться здесь надолго – нога опухла настолько, что даже прикоснуться к ней было больно, не говоря уж о том, чтобы наступить на нее. У него началась горячка, стал бредить, и в бреду сербские слова перемежались с русскими.
Тогда Катица подозвала к себе тринадцатилетнюю дочку, девочку с удивительно большими синими глазами и почти черными волосами чуть ниже плеч, заплетенными в небольшую, но толстую косу.
– Даринка, девочка моя, нашему парашютисту совсем плохо. Беги в лес, к нашим, скажи им, что мамка подобрала в горах парашютиста. То ли серб, а может, и русский. Ему нужно в Белград, но идти он совсем не в состоянии – при падении сломал ногу. Пусть пришлют доктора. Но только, золотце мое, будь осторожна.
– Не беспокойся, мама. Это же не первый раз. Ты же меня знаешь.
– Знаю, радость моя, – глаза у матери повлажнели, когда она поцеловала дочь в лоб. – А Андрияну от меня пирога передай. И скажи, пусть бережет себя. После гибели отца и Марка он единственный мужчина в нашей семье.
Поздно вечером того же дня в окно дома Катицы тихо постучали. Женщина пригасила керосиновую лампу, подошла к окну, осторожно из-за занавески выглянула.
– Мама, это я! – отозвалась Даринка.
Катица облегченно выдохнула. Но пришедший в это время в себя Линицкий, сорвав с головы мокрое полотенце, которым хозяйка обмотала ему голову, приподнявшись на локтях, встревоженно спросил:
– Это кто?
– Очнулся, родимый? Не волнуйся, это дочка моя, Даринка, вернулась. Я ее за доктором посылала. Ты-то уж совсем плох.
– За каким доктором? – спросил Линицкий, пытаясь нащупать под подушкой пистолет или хотя бы нож.
Но Катица его уже не слышала, она в это время открывала дверь. В дом первой вбежала Даринка, за ней вошел высокий, широкоплечий, черноволосый мужчина лет тридцати пяти в военной форме и пилотке-триглавке на голове (такую пилотку носили все словенские партизаны, сообразуясь со своей знаменитой горой Триглав) и с немецким шмайсером через плечо. Катица узнала его – это был Боян, сам командир отряда. За ним с саквояжем в руке, одетый в штатское, с бородой и широкими бровями, худой, но костистый вошел доктор. Катица уже хотела было
