Как он ни старался сдерживаться, он все же расплакался, трогая ее лицо, ее плечи, ее тонкие руки. Его сыновья подошли и стали по обе стороны от него, но он чувствовал только ее, осознавая, что хотел бы иметь возможность прикасаться вот так к ней каждый день до конца своей жизни. Ему было тяжело дышать и даже стоять.
Наклонившись, он поцеловал ее в лоб, а затем поправил цветок ириса в ее волосах; по щекам его катились слезы. Они все вместе обложили ее тело цветами, помня, что они были одним из немногих подарков, которые она позволяла себе при жизни.
Боран закрыл глаза и стал молиться о том, чтобы она уже оказалась на пути к своему возрождению и чтобы она направилась в его сторону.
Закончив молитву, Боран повернулся к Виболу и Праку.
— Она… умерла ради всех нас, — тихо сказал он. — Поэтому воздайте ей должное, прожив свои жизни так, как этого хотела она. Пусть она видит вашу радость.
Сыновья его одновременно кивнули; их щеки тоже были мокрыми от слез.
— И она будет следить за вами, — продолжал он. — Как делала это всегда. Ничего не изменится.
Налетел ветер, и цветы заколыхались. Он не хотел, чтобы их сдуло с нее, и поэтому, поцеловав ее еще раз, отступил назад. Вибол и Прак произнесли слова последнего прощания. Сейчас они уже плакали открыто, как и их отец. Взяв ее за руку, каждый из них поцеловал ее в щеку.
Под хворостом был сложен сухой мох. Вибол опустился на колени и аккуратно положил на него несколько тлеющих углей, которые он принес с собой в каменной чаше. Угли провалились в мох, и Вибол начал дуть на них, отчего они сразу покраснели, а вскоре показались язычки пламени. Мох сначала стал коричневым, потом задымился и вспыхнул. Вибол сделал шаг назад.
Сначала огонь был слабым, языки пламени трепетали, как будто новая жизнь рождалась из утробы матери. Затем он окреп и начал поглощать тонкие прутики, а потом и толстые ветки. Хотя жар вскоре стал сильным, Боран не отходил от костра. Он вглядывался в родное лицо, зная, что никогда больше не будет прикасаться к другой женщине так, как прикасался к ней. Она вернется к нему, так или иначе, а когда он ощутит ее присутствие, в его сердце возвратятся мир и покой.
Он взял сыновей за руки. Глядя, как разгорается пламя, он крепко сжимал их руки. В конце концов он вынужден был отступить, не выдержав буйства огня.
Боран всегда был уверен, что умрет первым, а она останется с сыновьями одна. Он не подготовил себя к тому, что все так обернется, что он будет стариться один, что будет смотреть за внуками, пока их мальчики и их жены будут работать.
— Ваша мать… она как следует научила меня, — прошептал он, вновь стискивая их руки. — Я наблюдал за тем, как она с вами управлялась. И когда вам обоим понадобится помощь, я всегда буду рядом. — Он прокашлялся; в горле вдруг пересохло, как будто туда попал пепел. — И она тоже будет рядом. Я это знаю.
Прак повернулся к нему:
— Ты никогда не останешься один, отец. Обещаю.
Языки пламени поднимались все выше. Дрожащими руками Прак взял флейту. Сначала звуки были нестройными, но ему все же удалось сыграть мелодию, которую она любила больше всего. Пока он играл, резкий порыв ветра поднял в небо столб искр и пепла. Некоторые цветы, еще не тронутые огнем, тоже взмыли в воздух. Они закружили над костром, и хотя большинство из них упало в огонь и было поглощено им, одна маленькая белая орхидея стала опускаться между братьями. Вибол протянул руки и поймал ее в раскрытые ладони. Сначала он, казалось, не знал, что с ней делать, и просто смотрел на трепетные лепестки.
Вибол после смерти матери почти не разговаривал, и Боран знал, что тот винит себя в ее гибели. Положив руку на плечо сына, он сказал:
— Вот видишь, сынок, она с нами.
— Нет, — всхлипнув, отозвался Вибол.
— Да.
— Это моя вина. Это только моя вина.
— Но ведь ты держишь ее в руках прямо сейчас. И она не пришла бы к тебе… если бы считала тебя в чем-то виноватым.
Вибол пристально рассматривал цветок, с благоговением прикасаясь к его нежным лепесткам. Он начал дрожать, задышал тяжело, руки у него затряслись.
Боран обнял обоих своих сыновей и притянул их к себе. Они обхватили его руками, а он пообещал им, что они будут счастливы, что этот цветок дает им надежду на это. Он ощутил присутствие Сории, когда меньше всего ожидал этого, когда ее тело еще находилось в огненном аду, когда ее у него отбирали. От них уходило ее тело, но не она сама. Она была в нем, в них всех.
Прижимаясь друг к другу и вместе оплакивая ее, они искали и находили утешение в этих объятиях. Вибол продолжал лелеять белый цветок, держа его у своей груди.
— Ты уверен? — наконец едва слышно спросил он.
Боран кивнул. Ему по-прежнему было больно, а из глаз продолжали течь слезы, но он видел в этом цветке знак свыше. Она была рядом. Частичка ее осталась с ними.
В этот момент он понял, что они построят свой дом прямо здесь, где они стоят. На месте, где догорает ее тело, они посадят цветы, и однажды к ним вернется веселый смех, в тени деревьев будут плескаться дети, жизнь продолжится и будет расцветать.
И когда-нибудь, когда сыновья крепко станут на ноги и у них все будет хорошо, он последует за ней. Он почувствует, как его уносит ветром ввысь, как сейчас унесло ее. Он взмоет в небо и посмотрит оттуда на своих близких, смакуя каждое воспоминание о них и лелея ту ниточку, которая всегда будет связывать их всех вместе.
Теперь его сыновья были свободными. И находились в безопасности.
Сознавая это, он может спокойно отдохнуть. А в один прекрасный день он упокоится рядом с ней.
* * *
Чуть позже в этот же день тысячи кхмеров под стенами Ангкор-Вата праздновали победу короля Джаявара. Несмотря на царившую вокруг храма суматоху, в «комнате эха» было тихо. Асал и Воисанна стояли там рядом, взявшись за руки и прижимаясь спинами к каменной стене. Они били себя кулаком в грудь, слушали отдаленный колокольный звон и посылали небесам благодарственные молитвы.
Оба улыбались.
— Я очень рада, — сказала Воисанна, — что столько подруг Чаи остались в живых. Она так счастлива оказаться снова вместе с ними.
Асал кивнул. Ему до сих пор с трудом верилось, что все сложилось так удачно и что его мечты осуществились. Он думал, что погибнет, либо сам, либо вместе с Воисанной. А теперь он держал ее за руку и пытался убедить себя в том, что это не иллюзия, что каким-то невероятным образом он избежал множества несчастий и попал в место, где царит красота и где испытываешь одно лишь удовлетворение.
— Я тебе когда-то говорил, — тихо произнес он, — что, когда я впервые увидел Ангкор-Ват, я был… так поражен его величием и волшебной красотой, что понял: кхмеры очень хорошие и благородные люди. Чтобы создавать такие башни, такие чудеса, нужно иметь чистое сердце.
— Это верно.
— Но вот чего я не знал, моя госпожа, и о чем даже не догадывался, так это о том, что я влюблюсь в кхмерку, в женщину, которая заставит меня ощутить в себе больше жизни, чем когда-либо до этого.
Она поднесла его руку к своим губам и поцеловала ее.
— И что нам делать теперь, когда война закончилась? — Она снова поцеловала его руку, а потом ласково куснула за большой палец. — Я не наскучу тебе, если меня уже не нужно будет ни от кого спасать?
— Как знать! — задумчиво произнес он, чтобы поддразнить ее.
Воисанна рассмеялась и толкнула его.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— Нет.
— Что это ты вдруг притих? Куда подевался мой отважный чам?
Сердце в груди его взволнованно забилось. Он начал было говорить, но с улыбкой умолк. После паузы он сказал:
— Я хотел тебя кое о чем спросить. Этого вопроса я никогда в жизни никому не задавал и надеюсь, что и не задам больше.
— Что же это за вопрос?
Он встал к ней лицом и взял ее за обе руки.
— Мне очень приятно называть тебя «моя госпожа». Но было бы несравненно приятнее называть «моя жена». Разделишь ли ты со мной жизнь, Воисанна? — Он склонил перед ней голову. — Наибольшее для меня удовольствие — это каждый день видеть первым и последним твое лицо.
Она поднялась на цыпочки и, прижавшись к нему, поцеловала его в губы.
— Только я буду закрывать глаза последней. Не хочу оставлять тебя. Даже на время сна.
— Означает ли это «да»?
— Это «да», и еще тысячу раз «да».
Не раздумывая, он обхватил руками ее бедра и приподнял ее, продолжая смотреть ей в глаза. Она была такой легкой, хоть и стала самой действенной силой в его жизни. Он был готов умереть за нее, готов посвятить ей весь остаток своей жизни.
— Мне хочется кричать, — улыбаясь, сказал он. — Хочется крикнуть богам «спасибо».
— Так крикни. И пусть они услышат тебя.
Он смотрел в темноту у себя над головой и чувствовал, как внутри у него разрастается что-то незнакомое, неуемная радость, какой он никогда не испытывал и даже не мог себе представить нечто подобное. Он ощутил в себе силу более мощную, чем ярость битвы, чем страх смерти. Она продолжала нарастать, расцвечивая его душу незнакомыми огнями. Эта радость поднимала его ввысь, уносила настолько близко к богам, как никогда до этого.
