Ознакомительная версия.
— Батьку, — обратился Андрей тихо к Гострому, улучив минуту, когда они остались одни. — Что-то недоброе слышится мне… Отчего это батюшка так всполошился при нашем приезде? Надо не спать.
— Так, сыну… Я и сам замечаю что-то не то… Подождем только до света. Часа через три–четыре можно будет уж ехать.
— Ну, так ты, батьку, оставайся здесь, а я с казаками лягу на дворе.
Марианна не слыхала этого разговора. Утомленная переездом и тягостным волнением, она упала на приготовленную ей постель и тотчас же забыласьтсрепким сном. Долго ли или мало она спала, Марианна не могла бы сказать; проснулась она оттого, что Андрей сильно встряхнул ее за плечо.
Марианна быстро вскочила и села на постели.
В комнате едва серело. В этом холодном полусвете она увидала Андрея и Гострого, стоявших возле ее кровати; лица обоих были бледны и встревожены. Со двора доносился какой-то дикий и глухой шум, бушевавший вокруг дома.
— Что случилось? — произнесла отрывисто Марианна.
— Несчастье! — ответил Андрей. — Народ обступил всю хату, наши казаки еще отстаивают, но они сбегаются со всех сторон.
— Чего ж они хотят? — спросил Гострый.
— Они требуют, чтобы им выдали сейчас ведьму, с ними стрельцы и казаки Самойловича.
— А! — вскрикнула Марианна, вскакивая с постели. — Ведьму им нужно, ведьму! Хорошо, я пойду к ним!
Она бросилась было к двери, но Гострый удержал ее за руку.
— Стой, дочко, — произнес он решительно, — не надо раздражать без толку дикую толпу. Все это штуки Самойловича, но погоди — я выйду к ним.
— Они убьют тебя, батьку.
— Они не посмеют поднять на меня руку, они послушают меня.
— Я не пущу тебя одного! Я пойду вместе с тобою.
— Нет, дочко, — произнес решительно Гострый, — мое это дело.
Он осенил Марианну крестом, поцеловал ее в голову и вышел из хаты.
На дворе между тем происходила отчаянная свалка: народ, стрельцы и казаки Самойловича, наполнившие все дворище священника, толпились к дверям дома, стараясь проникнуть на крыльцо, но казаки Гострого не допускали их. В тусклых, холодных сумерках рассвета эта черная, волнующаяся толпа принимала какой-то чудовищный вид. Слышались крики, проклятия, звон сабель и какой-то дикий вой. Ежеминутно на дворище прибывали все новые и новые толпы народа, стекавшиеся со всех сторон села.
Но вот на крыльце появился Гострый.
— Полковник, полковник! — раздалось кругом.
Толпа как-то шарахнулась и отхлынула от крыльца.
Гострый остановился в дверях. На нем не было ни жупана, ни кольчуги; белая сорочка, распахнутая у ворота, обнажала загорелую грудь, на которой блестел золотой крест. Голова его не была ничем покрыта, седая чуприна свешивалась на ухо. С ним не было никакого оружия, только у пояса висела сабля.
Вся фигура этого старого героя, появившегося вдруг перед разъяренной толпой, имела в себе столько благородства и отваги, что толпа на минуту опешила.
Гострый поспешил воспользоваться этим мгновеньем.
— Дети мои! Братья мои! — произнес он громко. — Чего собрались сюда, чего хотите от меня, от вашего старого батька? Быть может, появились где враги? Быть может, отняли у вас последнее добро слуги гетманские? Быть может, угнали ваших жен и детей татары? Идем, я поведу вас, как и в былое время, даром, что я стар, а рука моя не разучилась оборонять моих любых детей.
С минуту все молчали, смущенные его словами. Но вот раздался грубый возглас одного из стрельцов.
— Довольно нам зубы заговаривать! Ведьму нам подавай!
— Ведьму! ведьму! — подхватили другие голоса.
— Какую ведьму? О чем вы говорите? Я не разумею вас! — произнес гордо Гострый. — Господь хранил еще до сей поры мой дом от нечистой силы.
— Не юли, старый хрыч! Не знаешь, о ком речь идет? Дочку свою, бесовскую супружницу, ведьму, подавай нам! — закричал снова стрелец, а за ним и другие.
Лицо Гострого покрылось багровыми пятнами.
— Кто смел сказать здесь такое слово? Кто смеет порочить мою дочь? — крикнул он гневно. — Выходи сюда. Я померяюсь за это слово с тобой. Братья, дети мои! — продолжал он взволнованно, обращаясь к окружавшей дом толпе. — Вы знаете меня, вы все выросли на моих очах, вы видели, как и я, и дочка моя стояли всю жизнь за нашу честную веру, — так смотрите же, вот крест на моей груди: клянусь вам сим святым крестом, клянусь вам своей седой головою, клянусь спасением души моей — что все это ложь и клевета! Они нарочито выдумали эту клевету, лишь бы поднять вас против тех, кто всегда стоял за вас!
— Довольно! Довольно людей морочить! Подавай ведьму, владыка ее требует на суд! — закричали стрельцы, а за ними и другие.
— Не владыка, а гетман ваш, злодей и изверг, требует ее! — закричал Гострый, и его голос покрыл крики толпы. — Не ведьму ему надо, а головы тех людей, которые стоят за народ. Слепцы! Безумцы несчастные! Да знаете ли вы, что он нарочито выдумал эту ложь? Чтоб лишить вас последних защитников, чтоб, переступив через наши трупы, наложить на вас еще горшее ярмо.
— Молчи, бунтарь! — закричал на него начальник казаков Самойловича. — Это ты со своей дочкой–ведьмой колдовал да дурил народ, лишь бы себе гетманство добыть! Чего вы смотрите, заткните ему глотку! Тащите сюда ведьму за косы. Это она наслала на вас все беды: голод, хворобы, неурожай!
— Ведьму, ведьму подавай! — подхватили кругом разъяренные голоса, и все хлынуло к крыльцу.
— А! И вы за ними? Так бейте же вперед в эту грудь, которую я за вас всю жизнь под удары врагов подставлял! — вскрикнул горячо Гострый и порывистым движением разорвал на своей груди рубаху. — Через мой труп переступите раньше. Чего ж вы стали? Идите!
Часть толпы замерла на месте, но стрельцы и казаки Самойловича бросились с дикими криками вперед, увлекая за собой остальных.
Началась отчаянная схватка.
Казаки Гострого обступили стеной своего старого атамана. Но чем больше было сопротивления, чем удачнее отражали они нападение, тем в большее остервенение приходила обступившая дом толпа. Какой-то рев стоял кругом…
Толпа все прибывала и прибывала, со всех сторон села бежали люди, вооруженные косами, топорами; бабы и дети ломали плетни, вырывали колья и бросались с ними на казаков Гострого.
Как ни отчаянно сопротивлялись они, но толпа одолевала их своей массой. Вокруг образовалась целая баррикада из упавших тел, но и ряд защитников Гострого редел все больше и больше. Вот наконец один стрелец гигантского телосложения разорвал их ряды и бросился прямо на Гострого, но здесь его встретил меткий удар, и стрелец покатился по ступеням с раздробленной головой.
За ним бросились другие. Но не так-то легко было взять Гострого! Сабля его сверкала, как молния, над головами осаждавших, и каждый ее удар опрокидывал кого-нибудь из врагов. Однако толпа напирала со всех сторон. Еще только два или три казака Гострого стояли на ногах, остальные уже все лежали. Но Гострый не сдавался. Взбиравшиеся на крыльцо катились один за другим вниз с раздробленными головами, с отрубленными руками, с исполосованными сабельными ударами телами. Казалось, какая-то сверхъестественная сила окружала Гострого.
— Ведьма! Ведьма не допускает! — раздались крики в толпе.
— А ну, за мной, хлопцы, ударим с тылу! Вытащим ее оттуда за косы! — крикнул громко чей-то голос.
— Верно, верно! — подхватили другие.
— Держись, Андрей! — закричал Гострый, набрасываясь с новой энергией на устремившихся на него со всех сторон врагов.
Часть толпы бросилась за хату и окружила ее с противоположной стороны. В комнате, в которой находились Андрей и Марианна, не было других дверей.
— Ломай окна! — закричали в толпе.
Более смелые бросились к окнам, но здесь их встретили Андрей и Марианна. Раздались выстрелы. Несколько душ упало, но это еще больше раздражило толпу. С диким ревом «ведьма, ведьма!» хлынули к окнам толпы нападавших, — но ворваться в дом было не так-то легко. Защищенные стенами, Марианна и Андрей смело отбивались от осаждающих. Уже с полчаса тянулась осада, а «ведьму» все не удавалось добыть.
Вдруг среди толпы раздался чей-то крик:
— Выкурим ее, выкурим! У кого есть кресало? На крышу, за мной!
Дружный рев был ответом на эти слова. Несколько человек бросилось на крышу.
Увлеченные отчаянной защитой, ни Марианна, ни Андрей не слыхали крика «выкурим ведьму!» — как вдруг они заметили, что комната наполнилась багровым светом, и вместе с этим к ним донесся дикий рев и хохот толпы. Марианна оглянулась, и раздирающий душу крик вырвался у нее из груди. Гострый тоже обернулся на крик Марианны и этим неосторожным движением открыл свою обнаженную шею. Сверкнул в воздухе клинок, и острая сталь впилась в могучую шею казачью… Покачнулся от этого смертельного удара старый боец, но не упал, — в одно мгновенье его подхватили стрельцы на длинные копья и подняли высоко над обезумевшей, разъяренной толпой.
Ознакомительная версия.
