Застывшим, неподвижным взором смотрел он на императрицу и произнес:
— Желаю вам, ваше императорское величество, счастья по случаю торжественной победы войск Румянцева, которая избавила вас и ваших верных слуг от тяжких забот и предохранила государство от больших опасностей.
— Я никогда не сомневалась в том, что военное счастье и победа останутся неизменно за нашими знаменами, — с гордостью ответила Екатерина, — и что мои полководцы и мои храбрые войска снова возвратят плоды победы, однажды утерянной.
Орлов поджал губы, и глаза его гневно блеснули.
— Ваше императорское величество, — воскликнул он, — не доверяйте слишком счастью; на горизонте надвигается темная грозовая туча, сильные и надежные руки вам пригодятся.
— Вы правы, князь Григорий Григорьевич, — сказала Екатерина Алексеевна, — и в минуты радости государыня должна думать об опасностях, грозящих государству. У Румянцева сильная, надежная рука, победитель турецкой силы сумеет усмирить и бунтовщиков.
Глухой стон вырвался из груди Орлова, его лицо помертвело, губы дрожали и, казалось, хотели произнести ужасную брань, но его брат, Алексей Григорьевич, стоявший позади него, вовремя схватил его за руку и отвел в сторону.
Государыня, казалось, ничего не заметила. Она взглядом скользила по окружающим. Граф Панин стоял у колонны, поникнув головой; все держались в стороне от опального, так что вокруг него образовался свободный круг, как будто все сторонились его как зачумленного.
Екатерина Алексеевна быстро подошла к нему, подала руку и громко сказала:
— Вам подобает сегодня моя благодарность, граф Никита Иванович! Вашей мудрой, прозорливой политике обязана блестящая победа Румянцева; воспитание моего сына, вверенное вашим надежным рукам, ныне окончено; пока враг угрожал границам государства, не подобало праздновать бракосочетание великого князя, теперь же, через две недели от сегодня, оно будет праздноваться, и тем закончится ваша служба при вашем высоком питомце, и он, я надеюсь, никогда не забудет ваших наставлений, когда Провидение призовет его к власти. Но я прошу вас продолжать ведение моих внешних дел, и будьте уверены, что в вас я всегда буду чтить и любить своего верного советника.
Гробовая тишина царила вокруг. Граф Панин был так взволнован, что едва мог держаться на ногах; слезы навернулись на глаза, и он, чтобы скрыть их, склонился к руке императрицы и произнес невнятные слова благодарности.
Великий князь поспешил к графу, нежно обнял его и в порыве чувств притиснул государыню к своей груди, к чему она, несмотря на нарушение этикета, отнеслась с благосклонной улыбкой.
Григорий Григорьевич Орлов хотел что‑то сказать императрице и рвался вперед, но брат Алексей удерживал его и отводил все дальше.
Екатерина Алексеевна продолжала свой обход; теперь яблоку негде было упасть вокруг графа Панина, и насколько раньше избегали его, настолько теперь наперерыв спешили выразить ему свои пожелания по поводу выпавшей на его долю чести.
Вдруг присутствующие замерли — пробиваясь сквозь тесные ряды придворных, к государыне шел офицер в высоких сапогах, весь запыленный. Преклонив колено перед государыней, он воскликнул:
— Слава нашей высокой повелительнице, великой государыне императрице Екатерине Алексеевне! Бунтовщики уничтожены, изменник Емельян Пугачев закован в цепи и находится на пути в Москву, чтобы по приговору вашего императорского величества получить должное наказание.
Екатерина Алексеевна прижала руки к сердцу и взвела взор к небу. Радость так переполняла ее, что более не было сил радоваться, спокойным, ясным голосом, в котором не слышалось ни малейшего волнения, она сказала:
— Случилось так, как должно было случиться: Небо поразило дерзкого преступника. И так будет со всеми внешними и внутренними врагами отечества, пока мои руки будут держать меч и скипетр святой Руси!
— Да здравствует непобедимая Екатерина Великая! — воскликнул граф Панин.
Великий князь повторил эти слова, и, с восторгом подхваченные, они пронеслись по парадным залам: «Да здравствует Екатерина Великая!»
При известии о поимке Пугачева Григорий Григорьевич Орлов испустил глухой крик, его глаза налились кровью, на губах выступила пена, кулаки сжались, и опять же он хотел рвануться вперед, к государыне, но брат Алексей силой удержал его и оттащил к стене. На них не обращали внимания, общество сосредоточилось всецело на государыне. Тем временем бешенство князя Орлова достигло крайних пределов, в припадке безумия он издавал хрипящие звуки, между тем как брат старался оттащить его все дальше и дальше из зала. Вдруг Григорий Григорьевич вырвался от него и, расталкивая лакеев и караул у дверей, бросился к выходу.
Алексей Григорьевич гнался за ним по коридору и вниз по большой лестнице, пока наконец не настиг его уже на улице.
— Прочь! — кричал Григорий Григорьевич, отталкивая брата. — Прочь из проклятого дома лживой изменницы; дьявол с нею в связи!.. Слышите вы, подземные силы? Слышите, возьмите меня, мою душу, отомстите ей и свергните ее с высот, на которые я поднял ее. Она хочет погубить меня, как погубила всех, кто доверялся ее соблазнам!
Улицы были запружены народом, в честь торжества победы над турками в окнах домов горели огни. Известие о поимке Пугачева распространилось с изумительной быстротою. Испуганные, удивленные взоры толпы были обращены на бушующего князя Орлова.
— Да, брат, да, — сказал Алексей Григорьевич, — ты прав, силы Неба или ада услышат твой зов и отомстят за тебя. Но теперь пойдем, пойдем, ради Бога, домой!
Григорий Григорьевич остановился, его до крайности возбужденное состояние внезапно сменилось полным упадком сил, тяжело повис он на руке брата и разразился судорожным рыданием. Все поспешнее тащил Алексей Григорьевич обмякшего, дрожащего брата, направляя его спотыкающиеся шаги; когда они наконец достигли Мраморного дворца, он упал у подъезда; испуганные лакеи сбежались и понесли князя в спальню, где Алексей Григорьевич привел его в чувство и остался у постели, печальный и озабоченный.
Долго еще продолжались в Петербурге торжества и ликования; всякий, имевший какое‑нибудь отношение ко двору, старался как можно нагляднее показать, насколько он рад этой двойной победе императрицы над внешними и внутренними врагами. Сановники и высокопоставленные придворные соперничали друг с другом, раздавая бедным подарки и устраивая на свой счет народные увеселения. Народ с радостью принимал все это, тем более что победа над турками не только льстила национальному самолюбию, но в этом видели также доказательство особого Божьего благоволения к православным христианам и святой Руси.
Напротив того, во дворце после торжественного богослужения и блестящего приема императрицы царила полная тишина. Казалось, императрица хотела этим показать, что хотя она и благодарна Богу, но собственно никогда и не сомневалась в победе своих войск над турками и над мятежниками и относится к этому как к делу вполне естественному. Она принимала от своих министров обычные доклады, продолжала вести легкие беседы с Дидро и даже несколько ограничила приглашения на обеды и вечерние собрания. Точно так же вели себя ее приближенные. Спокойно и почти равнодушно говорили они о блестящих успехах, которые привели весь народ в радостное упоение. Если можно так выразиться, сложился официозный лозунг: императрица приказала победить — и ее генералы, конечно, одержали победу.
Потемкина никто не видел. Он не являлся ни на маленькие вечеринки в Эрмитаж, ни к обедам, не принимал и многочисленных посетителей, собиравшихся в его приемной, желая осведомиться о его здоровье. Менее посвященные начинали думать, что расположение, которое императрица питала к своему генерал–адъютанту, было только мимолетной прихотью, и наплыв царедворцев в приемной «забытого» адъютанта стал заметно уменьшаться. Те же, — кто глубже знали внутреннюю жизнь дворца и поддерживали отношения со сведущей дворней, знали, что Екатерина Алексеевна долгие часы проводила у Потемкина.
Князь Орлов выказывал беззаботную веселость. Он давал офицерам различных полков ежедневно блестящие обеды. В его доме царило необузданное веселье. Он появлялся на парадных гуляньях, входил в толпу, которая всегда приветствовала его восторженными кликами, с мелкими мещанами и крестьянами пил водку, отлично умея делаться популярным в народе. Он полными пригоршнями бросал золото и громко смеялся, любуясь вызванной этим давкой и смятением. Государыня по–прежнему приглашала его на маленькие собрания и принимала с изысканной вежливостью, так что казалось, будто она или не заметила его резкой выходки на торжественном приеме, или совершенно забыла об этом. Но ближайшие к Орлову люди замечали в нем болезненное, лихорадочное беспокойство; он говорил беспрерывно, его руки дрожали, резкий беспричинный смех сменялся у него неожиданной мрачностью. Его брат Алексей Григорьевич часто озабоченно присматривался к нему и заклинал его добиться разговора с императрицей, чтобы объясниться. Но Григорий Григорьевич с язвительной усмешкой всегда отклонял такой совет.
