- Нет, - ответил Антуан, храбро качнув головой.
Она умолкла. Какая-то непонятная усмешка медленно тронула ее губы.
- Ну, теперь пойдем, - сказала она резко.
Она уже закуталась в манто из темного шелка, словно в маскарадное домино во время ночного праздника. И когда Антуан вслед за ней вошел во вращающиеся двери, он снова услышал, как сквозь сжатые зубы у Рашели вырвался короткий, почти беззвучный смех, который так его отпугивал.
XII. Жером встречается с Ринеттой
Когда Жером еще жил в Париже на улице Обсерватории, он распорядился, чтобы консьерж брал всю его корреспонденцию, а сам он время от времени за ней заходил. Потом перестал показываться, даже не оставил своего адреса, так что за два последних года скопилось огромное количество всякой печатной дребедени. И как только консьерж узнал, что г-н де Фонтанен прибыл в Мезон-Лаффит, он передал все Даниэлю, попросив вручить корреспонденцию в собственные руки адресата.
В груде бумаг, к своему великому удивлению, Жером нашел два старых письма.
Одно из них, отправленное восемь месяцев назад, извещало, что на его имя открыт текущий счет на сумму в шесть тысяч и несколько сот франков, оставшихся после ликвидации какого-то его не вполне удачного предприятия, он давно махнул рукой на эти деньги.
Лицо его просияло. То, что на его текущем счету появились деньги, рассеивало неприятное чувство, которое тяготило его с той поры, как он водворился в Мезон-Лаффите; неприятное чувство было вызвано не только пребыванием в семье, где он уже был лишним, но также и денежными затруднениями, ранившими его гордость.
(Уже пять лет, как супруги поделили свое имущество. Г-жа де Фонтанен, отказавшись от развода, отстранила мужа от всех дел, связанных со скромным наследством, которое оставил ей отец-пастор. Наследство это, уже довольно сильно порастраченное, все же позволяло ей существовать более или менее безбедно, не отказываться от своей квартиры и не экономить средства для воспитания детей. А Жером, не успевший пустить на ветер ее родовое имение, продолжал заниматься делами: даже в Бельгии и Голландии, куда его таскала за собой Ноэми, он играл на бирже, занимался спекуляциями, финансировал всякие новые изобретения и, несмотря на все свое легкомыслие, обладал даже некоторым чутьем и нюхом в рискованных предприятиях, затевая довольно успешные дела. Год на год не приходился, но все же он почти всегда жил припеваючи; ему случалось даже, для успокоения совести, переводить на текущий счет жены по нескольку тысяч франков, чтобы принять некоторое участие в расходах на содержание Женни и Даниэля. Однако за последние месяцы жизни за границей его положение сильно пошатнулось, и он не мог пользоваться капиталом, который вложил в дела, даже помышлять не мог о том, чтобы вернуть Терезе деньги, которые она привезла ему в Амстердам, и принужден был жить на ее содержании. Это его очень мучило; особенно тяжела была мысль, что жена может подумать, будто нужда заставила его вернуться к семье.)
Поэтому некоторая сумма денег, неожиданно появившаяся у него, вернула Жерому долю самоуважения. Ведь какое-то время он будет располагать свободой.
Ему не терпелось поделиться новостью с женой, и он уже направился к двери, на ходу распечатывая второй конверт, надписанный ученическим почерком, который ничего ему не говорил, как вдруг остановился, до того был ошеломлен:
"Сударь!
Сообщаю вам, что со мной произошло событие, лично мне не доставившее горя, а даже, напротив, очень большую радость, потому как я долго мучилась от своего одиночества, но из-за этого меня прогнали с места, и я совсем теперь отчаялась, но ведь вы меня не бросите без средств к жизни в такое время, а ведь другого места мне теперь не найти, ведь становится мне все труднее, а на руках у меня осталось всего тридцать франков да тридцать су и за душой нет у меня ни гроша - нечем содержать ребеночка, которого я хотела бы выкормить сама, как это и полагается.
А также я вас ни в чем не упрекаю и надеюсь, что письмо мое вас не рассердит и вы придете мне на помощь завтра или послезавтра - самое позднее в четверг, а то я и сама не знаю, что со мною будет.
Любящая и верная Вам В.Ле Га".
Сначала он ничего не понял. Ле Га? Кто это И вдруг вспомнил: "Да это Викторина... Крикри!"
Он вернулся, сел, вертя письмо в руках. "Завтра или послезавтра". Он разобрал дату на штемпеле и высчитал: письмо ждало его два с лишним года. Бедняжка Крикри! Что же с ней сталось? Что подумала она о его молчании? Что с ребенком? Он задавал себе все эти вопросы без особого волнения, а выражение сострадания, безотчетно появившееся на его лице, было всего лишь данью условностям. Однако в его памяти все явственнее вырисовывалось, смущая его душу, маленькое, застенчивое, пугливое существо, невинные глаза, детский ротик...
Крикри. Да, как он с ней познакомился? Ах да, у Ноэми - она вывезла девочку из Бретани. Ну, а потом? Он смутно припомнил гостиницу где-то на окраине города, куда он поселил ее недели на две. А почему он ее бросил?.. Он ясно вспомнил их встречу года два спустя, во время отъезда Ноэми, и ясно представил себе мансарду, где она жила, - служила где-то горничной, вспомнил, как он поднимался к ней под вечер, затем меблированные комнаты на улице Ришелье, куда он водворил ее, - страсть его продолжалась месяца два-три, пожалуй, даже больше?
Он перечитал записку, проверил дату. Знакомый пыл обуял его, затуманил глаза. Он встал, выпил стакан воды, опустил письмо в карман и, держа в руках извещение из банка, отправился к жене.
Часом позже он сел в поезд и поехал в Париж.
В десять часов утра он вышел из вокзала Сен-Лазар, окунулся в ласковые лучи сентябрьского солнца, испытывая какое-то радостное головокружение. Он направился к банку, потоптался у окошечка, потом расписался в получении денег и, положив банкноты в бумажник, вскочил в ждавшее такси с таким чувством, будто на этот раз он навсегда выбрался из мрака, в котором пребывал последние недели, воскрес к жизни.
Колеся по Парижу от консьержа к консьержу, он, даже не успев позавтракать, предпринял ряд сложных и вначале бесплодных попыток, которые около двух часов пополудни привели его к некой Барбен, именовавшейся также мадам Жюжю. Дома он ее не застал. Но горничная, молоденькая и болтливая, заявила, что она хорошо знает мадемуазель Ле Га, а иначе говоря мадемуазель Ринетту.
- Но только в гостинице, где она снимает комнату, мадемуазель бывает не иначе как по средам, в свободный день, - пояснила она.
Жером покраснел, но зато все для него сразу прояснилось.
- Ясно, мне это известно, - произнес он с усмешкой человека осведомленного. - Вот поэтому-то мне и нужен ее второй адрес.
Они посмотрели друг на друга, как два товарища. "А ведь она недурна", мелькнуло в голове у Жерома. Но тут же он решил думать только о Крикри.
- Это на Стокгольмской улице, - улыбаясь, сказала девушка.
Жером отправился туда. Выйдя из такси, он быстро нашел нужный ему дом. И какая-то неотвязная мягкая грусть, - он еще не признался себе в ней, но ему уже приходилось с нею бороться, - вытеснила все другие чувства, волновавшие его с самого утра.
Когда он вошел и яркий дневной свет сменился искусственным сумраком, стало еще тоскливее. Его проведи в "японскую" комнату, в которой от Японии был только дешевый веер, приколотый на стене над изголовьем кровати; он стоял, держа шляпу в руке, в какой-то развязной позе и со всех сторон видел свое отражение в безжалостных зеркалах; тогда он присел на краешек дивана. Наконец дверь с шумом распахнулась, появилась девушка в сиренево-розовой тунике и сразу остановилась как вкопанная.
- Ой... - воскликнула она.
И он подумал, что девушка ошиблась комнатой. Но она невнятно выговорила, отступая к двери, которую машинально захлопнула, войдя в комнату:
- Это вы?
Он все еще не узнавал ее.
- Ты ли это, Крикри?
Не сводя глаз с Жерома, словно ожидая, что он вот-вот выхватит из кармана оружие, Ринетта протянула руку к кровати, сорвала покрывало и завернулась в него.
- В чем дело. Кто вас послал ко мне? - спросила она.
Напрасно он искал на красивом, немного одутловатом лице этой накрашенной, коротко остриженной девушки детские черты Крикри; даже свежий крестьянский голос стал уже совсем иным.
- Что вам от меня надо? - повторила она.
- Захотелось повидаться с тобой, Крикри.
Он говорил мягко. Она неправильно поняла его и с минуту колебалась; потом отвела от него взгляд и, очевидно, примирилась с обстоятельствами.
- Дело ваше, - ответила она.
И, не снимая покрывала, в которое завернулась, но слегка приоткрыв грудь и руки, она подошла к дивану и села.
- Кто послал вас? - снова спросила она, опустив голову.
Он не понял вопроса. Стоя перед ней в замешательстве, он объяснил, что после долгого пребывания за границей вернулся во Францию и вот нашел ее письмо.
