– Мы заставим их жрать собственные потроха1- кричали янычары, потрясая ятаганами. – Мы посадим себе на трон нового достойного султана!
На пути в Топхане озверевшие слуги ислама рубили всех, кто попадался им на глаза. В первую очередь, разумеется, христиан, а заодно с ними евреев. Испуганные обыватели, хватая жен и детей, бросились искать спасения в тюрьме. В эту тревожную и кровавую ночь в Константинополе и тюрьме никто не спал. К утру беспорядки несколько стихли, страсти улеглись, и жители покинули мрачный колодец Баньи.
Однако, как оказалось, мятеж не прекратился, а, напротив, только начал разгораться по-настоящему. Минуло еще несколько дней, и один из стражников проболтался, что янычары перебили в ту памятную ночь всех министров султана. Одного из них предприимчивые евреи якобы согласились спасти за очень большие деньги. Одев спасаемого в еврейское одеяние, они положили министра в гроб и понесли с плачем и рыданиями за город к своему кладбищу. Янычары, однако, каким-то образом разузнали об обмане. Настигнув «похоронную» процессию, они тут же на месте изрубили в куски всех ее участников, а прятавшегося в гробу министра, закопали живьем в том же самом гробу. Но главное все же заключалось в другом: янычары свергли султана Селима Третьего, который уже сам брошен в темницу. А новым султаном провозглашен его юный племянник Мустафа Четвертый. Этому известию пленники радовались откровенно: – Ну и адмирал!… Ну и Митрий Николаич..
– Ведь его здесь никто еще и в глаза не видывал, а, гляди, какая полундра приключилась… Самого султана свалил! Знай наших!
Но, вопреки ожиданиям пленников, для них с переменой турецкого падишаха не изменилось ровным счетом ничего. Снова потянулись томительные и однообразные дни. Голодные, скорее похожие на скелеты, чем на людей, в кровоточащих ранах от кандалов, матросы и офицеры едва волочили ноги. Кологривов попытался было как-то через монаха грека обратиться к иностранным посланникам с просьбой походатайствовать хотя бы о расковывании от кандалов. Посланники деликатно промолчали. Что оставалось делать после этого пленникам? Ничего, кроме как горячо и усердно молиться о даровании побед российскому флоту и войску.
Со временем все чаще и чаще люди стали впадать в полнейшую апатию. Участились голодные обмороки. Когда же тюремщики заявлялись в Баньи, чтобы увести на казнь очередного уголовника, со всех сторон след уводимому неслись голоса сожаления:
– Уж скорее бы и нас топором по шее! Сколько ж можно терпеть да страдать! Невмоготу более!
Поэтому, когда 27 августа ночью внезапно отворились ворота и в тюрьму ворвались несколько сотен янычар и пленников стали спешно будить, многие даже обрадовались:
– Ну вот, кажется, и мы дождалися своего часа смертного! Вот и к нам пришел красный праздничек!
Капитан-лейтенант Кологривов остался командиром, не потеряв присутствия духа. Подчиненных своих он подбадривал:
– На колени пред палачами не падать и слез нелить. Мы моряки расейские, а потому и встретить свой смертный час должны, не уронив своей чести флотской!
– Да с чего нам-то слезы лить? – невесело усмехались выходящие во двор офицеры и матросы. – Уж не по этой ли жизни скотской?
Узнав о возможной казни особенно почему-то обрадовался доктор Гейзлер. Нахлобучив на голову свою неизменную треуголку, он начал будить своего товарища по кандалам матроса Сидоренко, радостно крича тому на ухо:
– Пора вставайт, Ванья! Сичас нам будут немного резайт головка!
– А пусть прямо тута и режут! – загремел цепью полусонный Сидоренко. – Чего будить-то зазря!
Пленников выгнали в тюремный двор. Вперед вышел секретарь французского посольства.
– Поздравляю вас всех, – сказал он со значением. – Только что нами получено известие о заключении мира между Россией и Францией и о начавшемся перемирии между Россией и Турцией. Я счастлив первым поздравить вас с освобождением!
Офицеры быстро перевели все сказанное французом матросам. И те, и другие некоторое время стояли безмолвно, не осознав до конца случившегося. И только затем грянуло дружное «ура». Все обнимались и целовались, смеялись и плакали. Глядя на эту бурю чувств, заулыбались даже стражники и приковылявший на своих костылях Мехмед. Затем пленников расковали. Секретарь посольства попросил Кологривова, как старшего по званию, отделить русских от остальных. Пользуясь всеобщей неразберихой, капитан-лейтенант тут же поставил в общий строй с моряками, драгунами и казаками более полутора сотен томившихся в тюрьме греков и армян, которых француз тут же записал в свой список как русских, а потому, безусловно, подлежащих немедленному освобождению.
Утром бывшие пленники были отведены в здание российского посольства, где их вымыли и накормили. После этого с первым же купеческим судном все они были отправлены в Россию. По прибытии в Кронштадт капитан-лейтенант Всеволод Кологривов был отдан под суд за потерю вверенного ему судна. Но члены суда, взвесив все обстоятельства крушения и опросив команду корвета, признали бывшего командира «Флоры» в случившемся полностью невиновным. Кологривова и офицеров с матросами ждали новые назначения и новые корабли. От службы на флоте отказался служить лишь доктор Гейзлер, щеголявший уже в новой огромной треугольной шляпе.
***
Вице-адмирал Сенявин тем временем не сидел сложа руки, а пытался вести переговоры с капудан-пашой. Но тот отмалчивался. Осторожность капудан-паши объяснялась тем, что Сеид-Али побаивался проявлять инициативу, кто знает, что на уме у нового султана? Впрочем, вскоре Рейс-эфенди на вощеной бумаге прислал письмо, в котором уведомил Сенявина, что им получено известие от главнокомандующего Молдавской армией генерала Милорадовича с еще одним предложением о перемирии, которое ныне и рассматривается. Под письмом был затейливый шифр министра, щедро обсыпанный золотым песком. Полученное послание вселяло некоторую уверенность в благополучном исходе переговоров.
Чтобы подвинуть к таковому и своего оппонента, Сенявин отправил к капудан-паше статского советника Фонто-на, бывшего до начала войны драгоманом4 русской миссии в Константинополе и хорошо знавшего многих турецких вельмож. Вместе с ним был отправлен представитель эскадры Павел Свиньин. Задача дипломатам была поставлена следующая: сделать предложение Сеид-Али о мире, а если будет возможность, то добраться до Константинополя и договориться о поездке туда Поццо-ди-Борго.
На греческом корсаре подняли латаный парус, поверх которого на мачте воздели белый переговорный флаг, и переговорщики поспешили в Дарданеллы. По пути Фонтон со Свиньиным вглядывались в берега, стараясь разглядеть белый флаг, ибо, только увидев его, имели право причаливать. Флага нигде не было. Только черные жерла прибрежных крепостей безмолвно сопровождали утлое корсарское суденышко. Наконец, на азиатском берегу разглядели долгожданный флаг. Фонтон приказал капитану править на него. Видавший виды грек, убавив паруса, начал медленно подходить к крепости, делая все, чтобы в случае вероломства турок успеть уйти в море. Крепость, однако, молчала. Спустили.шлюпку. Фонтон и Свиньин, перекрестясь, забрались в нее и поплыли к кучке людей, явно поджидавших российских парламентеров. Впоследствии Павел Свиньин вспоминал об этом мгновении: «Скажу признательно, я почувствовал нечто необыкновенное – радость при первом шаге моем, на землю Азии, которую доселе видел только в отдаленности, и страх, войдя в середину вооруженных варваров – диких эфиопов, свирепых арнаутов и жестоких арапов, коим неизвестны права чести и закона».
Парламентеров повели для переговоров под шелковицу.
– Это добрый знак! – шепнул Свиньину многоопытный Фонтон.
У дерева прибывших встретили два местных чиновника и пригласили в крепость. Впереди парламентеров шли несколько охранников-чаушей, позади два десятка янычар с обнаженными саблями. Такая сильная охрана оказалась весьма кстати. Едва Фонтон со Свиньиным подошли к крепости, как навстречу кинулись толпы разъяренных людей с единым воплем: – Гяур! Гяур! Собака!
Мужчины потрясали кулаками, женщины и дети лезли, чтобы ударить, укусить, ущипнуть, поцарапать. Янычары пинками отгоняли особо ретивых. У ворот парламентерам завязали глаза.
– Что там у турок такого необыкновенного, что нам нельзя увидеть? – язвительно сказал Свиньин своему спутнику. Тот в ответ шикнул: – Молчи!
Чауши молча дали в руки прибывшим концы своих посохов и ввели российских парламентеров во внутренний двор. Глаза развязали только в комнате. Оглядевшись, Свиньин увидел перед собой богато одетого турка. То был главный секретарь капудан-паши – личность в турецком флоте весьма значительная, равная по рангу нашему флаг-капитану. Секретарь приветливо, как старому знакомому, кивнул Фонтону. Свиньин удостоился более сдержанного приветствия. После традиционных восточных любезностей и похвал в адрес друг друга, секретарь пригласил парламентеров сесть на широкий парчовый диван. Подали кофе в маленьких фарфоровых чашках, сладости и чистую воду в золотых ковшах.
