Ознакомительная версия.
Посыльный вернулся не солоно хлебавши: капитан никого не принимал. Стало быть, он увез ее в крепость? Это уж слишком откровенно! Всякому станет понятно, как свершилась эта свадьба; такого их честь не потерпит! Кампуш поспешил в крепость. Было еще рано, улицы были пустынны. До того, как город проснется, он сможет увезти Пилар домой, – будто бы они возвращались с заутрени.
Ронкилью, возлежа на кушетке с толстой повязкой на ноге, встретил его злобным смехом.
– Не вышло, птичка упорхнула, а сам я чуть в клетку не попал.
– Улетела? Но отчего же вы не дождались моего прихода, мы бы тут же пустились вслед за ней!
– Не забывайте, что расстояние от вашего дома до монастыря доминиканцев всего в пяти минутах ходьбы.
– Монастырь? Вы думаете, что она там?
– Разве вы забыли тот маскарад? Поверьте, Пилар в этот момент вновь изображает Веронику, или Марию Египетскую, как знать?
– В таком случае мы потребуем ее выдачи! Отцовская власть выше церковной.
– Для нас это может плохо кончиться. Монастырь – неприкосновенное убежище. И разве отец не поторопился уступить свою власть? Не будет ли нанесен отцовской и наместнической власти ущерб более сильный, нежели ущерб, причиненный веткою моему сапогу, если эта история выплывет наружу? Нет, давайте лучше немедленно истребим это гнездо и сравняем его с землей. Только подумайте, какие это сулит нам выгоды! Мы, наконец, отделаемся от доминиканского отродья, купцов заведем в тупик, а сами приобретем горячую благосклонность китайцев.
– Каким путем?
– Путем возникновения повода для ликвидации монастыря.
– Что это за загадки?
– Слушайте же. У купца Лоу Ята имеются сын и дочь, подпавшие под влияние доминиканцев и сделавшиеся истовыми их последователями. Они исповедуются, ходят в церковь и умеют осенять себя крестным знамением, к огромной ярости почтенного Лоу Ята, который, если не ошибаюсь, является дьяконом храма А Мао. Весь китайский околоток говорит об отступничестве его потомства. Так вот, сегодня вторник. В четверг утром Лоу Ята найдут за его прилавком с перерезанным горлом, а сын и дочь исчезнут. Что придется подумать китайским властям, чего они должны будут потребовать? Каких только требований не удовлетворит купеческая гильдия? Каковые мы весьма охотно исполним, к удовлетворению мандарината?
– Но мы не обнаружим детей Лоу Ята в монастыре, – возразил Кампуш.
– Их вообще никогда не найдут. Однако в монастырском дворе будут произведены раскопки и обнаружены детские тела в неопознаваемом состоянии, разложившиеся и лишенные глаз.
– Однако это уже слишком! – вскричал Кампуш. – Таким образом мы подставим под удар всех, кто именует себя португальцем.
– Но не нас. Поразмыслите над последствиями: духовенство вытеснено, власть купцов, которые на этот раз не сумеют уладить дело кошельком, ограничена, – и суровый, но справедливый прокуратор, во имя правды поднявший армию против собственных священников, почитаемый и вызывающий трепет во всем Китае, до самых отдаленных уголков.
– А кто же возьмет на себя убийство семьи Лоу Ята, да так, чтобы нас не разоблачили как организаторов?
Ронкилью хмыкнул.
– Есть у меня трое в гарнизоне, о которых я знаю достаточно, чтобы отправить их на виселицу в любой морской державе. Они будут молчать.
– А они не выдадут нас?
– Никогда. Я сам проткну их в суматохе нападения на монастырь. Мертвые не говорят.
Кампуш сдался. Он взглянул на Ронкилью почтительно, и с удивлением припомнил, что еще сегодня утром считал его храбрым, но недалеким.
– Действуйте как считаете нужным. Я остаюсь в стороне до тех пор, пока не обнаружат тела. Тогда я выступлю за справедливость и накажу виновных.
Была ночь заседания Сената, во время которого Педру Велью предстояло получить должность. Кампуш в своем опустелом доме готовился к неприятному событию. Ему пришлось одеваться при скудном свете свечей.
Флот Малакки так и не прибыл, так что лампового масла по-прежнему не было. Неужели видение Пилар всё-таки было отражением действительности? Дом прокуратора освещался лучше, нежели какой-либо; многие зажигали не более одной свечи, но он не имел права проявлять расточительность. На душе у него было еще темнее. От дочери ни слуху ни духу, Лоу Ят и его дети всё еще живы; когда он спрашивал о них у Ронкилью, тот с хитрецой ухмылялся и отвечал расплывчато. Сам он предпринял еще некоторые попытки разыскать в прошлом Велью хоть какое-нибудь позорное пятно или темное дело, но тот был либо в самом деле беспорочен, либо чересчур ловок, и не было найдено ничего, что могло бы помешать его назначению сенатором. Сегодня вечером выяснится, окажется ли суеверие Велью фатальным для него. Если нет, то он, Кампуш, потерпит второе тяжкое поражение.
Кампуш уставился в окно заднего фасада: темный Макао лепился ступенями к холмам. Почему не пробурили нефтяные скважины на Илья-Верди? По крайней мере было бы освещение. В такой темноте ночное нападение пиратов или испанцев может оказаться роковым. Кампушу вновь припомнились призывы Фарриа в Сенате: укрепляться и колонизировать Илья-Верди. Но Кампуш всегда рассматривал подобные речи Фарриа как своенравные идеи патриархального старца, полагавшего осуществимым организацию колоний, как это описано в Библии.
Теперь, в темноте, он увидел, что и тут прав был Фарриа, остров был пустынен и небезопасен. Город по-прежнему страдал от недостатка пищи, в порту на перешейке полуострова приходилось торговаться с китайцами из далекого Пак Ланга, приезжавшими и уезжавшими, как вздумается или когда прикажет кантонский губернатор. Флот из Малакки всё не шел, и посему Макао периодически испытывал затемнения, по вечерам горело всё меньше огней; Гуя, которая должна была указывать путь флоту29, держалась дольше всех, но когда и этот огонь уже нельзя будет зажечь, придется разводить большие костры у входа в залив. Настолько плохо дела еще не обстояли, но все уже ложились спать раньше: ночная жизнь стала невозможной, читать было нельзя, а беседы в темноте слишком угнетали дух. В постель ложились рано; через несколько месяцев рождаемость вновь возрастет, – единственная польза. Было десять часов вечера. По улицам ходил герольд с барабаном и колеблющимся факелом.
«Сенатор Макао оповещает население, что освещение дозволяется лишь у больных и умирающих, и что всякому, кто имеет запасы лампового масла, надлежит сдать его в распоряжение службы освещения. Утаивший будет подвергнут штрафу и закован в колодки».
Темные рамы ухмылялись в ответ на это воззвание, которого никто не слышал. Затем стало вновь тихо и темно, лишь брезжил сверху свет Гуи, медлительные волны накатывались на парапет Праи. Ветер развевал штандарт на здании Сената; полотнище время от времени хлопало. Площадь оставалась пустой до полуночи. Затем на ней появились фигуры в длинных мантиях; войдя в боковые ворота, они спустились по лестнице и собрались в подвальном помещении, где горело несколько ламп. Трепещущий свет приводил в движение черты мертвеца, лежавшего в центре на носилках, с еще не закрытыми глазами; тело было покрыто флагом, в согнутой на груди правой руке был зажат жезл. В головах и ногах стояли двое в одинаковых одеяниях. Один за другим подходившие образовали круг из двадцати четырех человек. Стоявший в головах взял слово; он казался гораздо старше того, прощание с которым было целью сего ночного собрания. Он вытянул руку над мертвым телом; тень от его бороды также пересекла труп и задвигалась в такт его словам.
– И вот ты мертв, Перейру, последний из пионеров, без чьего прихода этот город на краю дознанного мира, вдали от нашей родины, не существовал бы; город, заложенный тобою на руинах прежнего и на могилах твоей семьи. Словно крепчайший столп, на котором зиждется наше существование, сломан, или покосился, и мы ощущаем, как колеблется под ним почва. Пусть же каждый из нас напряжет все свои силы, пусть каждый из нас молится о том, чтобы часть твоей силы передалась ему.
Он отступил в сторону. Один за другим сенаторы проходили мимо тела, возлагали руку на сердце Перейру и произносили краткую молитву. Затем старейший, Гимареш, закрыл глаза своему другу и продолжил:
– Мы все знаем, что тот, кто займет место усопшего, не обладает ни одним из его качеств, но таким же могуществом, благодаря качествам диаметрально противоположным. Мы знаем, что последователь не отличается ни рыцарскими достоинствами, ни выдающимся происхождением. Но пусть каждый задумается о том, что в интересах нашего общего дела нужно обходиться с ним, новоизбранным, как с одним из нас. Омбудсмен30, введите нового сенатора.
Омбудсмен вышел за дверь и вернулся с низеньким толстяком, на голову которого был наброшен платок. Он сначала обвел его вокруг мертвеца, затем отступил и кратко сказал: «Примите жезл из рук вашего предшественника».
Ознакомительная версия.
