Ознакомительная версия.
– Ну, что, оклемался? Не успел я давеча тебя расспросить. Сам-то, говоришь, из местных?
Даньша отвернулся, набычился.
– Ну, не хочешь говорить, не говори. Человека ты мне одного напомнил, вот я и хотел узнать…
– И верно, на хозяина он похож. Ну, прям одно лицо, – встрял в беседу подошедший Радей. – Всё готово, можем ехать.
Даньша всполошился:
– Какого человека? Кто ваш хозяин?
– Про родителей своих скажешь чего? – спросил Лейв.
– Отец в лесу сгинул, когда я ещё малым был, а мать при родах померла.
– А братья, сёстры есть?
– Нет никого. Хотя, дядька говорил, была у отца другая жена. Вот от неё был ещё ребёнок. Только они пропали, ещё до того, как я народился. Вроде княжьи люди их умыкнули, а может она сама сбежала, отцова жена и ребёнка забрала.
Все становилось на свои места. Последние сомнения отпали. «Значит братья по отцу они – единокровные25, – Лейв в раздумьях почесал бороду. – Эх, к хозяину бы его свезти. Не поверит ведь».
– Этого-то как? С собой? – прервал размышления Голяш. Он уже сидел в седле.
– Остаётся он. Так конунг велел.
Старый варяг взобрался на лошадь, которую ему подвёл Надей, и они тронулись в сторону Новгорода. Даньша с тревогой глядел вслед удалявшейся троице.
Глава четвёртая.
Конунг и княжич
С вечера заметно потеплело, и отсутствие ветра подсказывало, что вскоре прибрежная полоса покроется густым туманом. Водная гладь, мягкая и прозрачная играла зеркальными бликами в лучах восходящего солнца. Огненный диск, словно продираясь сквозь толстую гущу набегавшего тумана, лениво появлялся из-за горизонта. Корабли шли медленно, с опущенными парусами. Мощная грудь драккара уверенно рассекала теплые воды реки. Гребцы плавно опускали весла и прислушивались к окружающим звукам.
Ингельд стоял на носовой палубе. Сегодняшний день мог определить его дальнейшую судьбу. Пока остальные ярлы сражаются с вендами26, а король пытается объединить страну, он обретёт почву здесь у восточных славян. Если Хольмгард – сердце и торговый центр Гардарики, падет, подмять под себя остальные города словен и кривичей особого труда не составит. Но в одиночку этого не сделать. Вот почему ему нужен этот славянский княжич. Ну и что, что он приёмыш? Раз он признан своим отцом, да и самим князем, то он вполне сгодиться. Будь он чистых кровей, им труднее было бы управлять. «Я всё же посажу его на Хольмгардский престол, хоть он того и не стоит, – Ингельд подавил усмешку. – Он даже не высунул носа из своей конуры. Когда свора дерётся за кусок мяса, трусливый пёс сидит в стороне. Но, он с удовольствием сожрёт пищу, если её сунуть прямо в пасть».
К конунгу, сквозь ряды гребцов прошёл одноглазый горбун. Эгиль – главный кормчий передового корабля опёрся на борт, перегнулся и негромко произнёс:
– Ничего не видно, мы ползём как улитки.
– А рисунки, которые прислал ярл Лучезар?
– Что с них проку, когда ни одного ориентира нет? Я велел промерять глубину, чтобы «Горбатый Вепрь» (так назывался головной драккар флотилии) не налетел на мель.
На самом носу корабля один из воинов то и дело тыкал длинным шестом в илистое дно. Гребцы опускали вёсла, придерживая ход судна. В кильватере Вепря, словно, крадучись, один за другим, двигались остальные корабли.
– С берега должны подать сигнал, – Ингельд старался казаться спокойным. – Главное, чтобы нас не заметили раньше времени.
За спиной что-то громыхнуло. Один из гребцов – светловолосый здоровяк, сидящий по левому борту, задел локтем шлем, тот упал и покатился по палубе.
– И не услышали, – злобно продолжил Эгиль. – Забери тебя Ран27, Рунольв, ты хочешь, чтобы какой-нибудь местный рыбак раньше времени поднял тревогу?
Провинившийся воин виновато пожал плечами. Он схватил упавший шлем, который ему бросил один из товарищей и засунул его под корабельную скамью.
– Это всех касается, – злобно прорычал Эгиль. – Видите себя тихо как мыши, а глаза и уши держите открытыми.
Хирдманы28 хорошо знали сварливый характер главного кормчего. Они привыкли к его ворчанию и угрозам. Ведь тому, кто связал свою жизнь с морем, кто не понаслышке знает о бурях и штормах, очень важно то, кто стоит у руля. Эгиль не раз доказывал, что способен наравне бороться с любой стихией. Неказистый горбун, с ручищами, напоминавшими клешни огромного краба, мог часами стоять у руля и удерживать курс при любой погоде. Слово Эгиля считалось не менее значимым, чем приказ самого конунга.
– Вижу! Вижу свет!
Воин по имени Рунольв, тот, что уронил накануне шлем, первым заметил сигнальные огни.
– Да вижу я. Если у меня один глаз, это не значит, что я ослеп на оба, – голос Эгиля заметно потеплел.
В густом мареве тумана показались два расплывчатых пятна. Воины оживились. Эгиль облегчённо вздохнул:
– Ну, что, мой ярл (Эгиль, забывшись, назвал Ингельда родовым титулом)? да прибудут с нами боги.
– Я знал, что он не подведёт. Да, за такую плату…
Ингельд недоговорил. С остальных кораблей уже подавали условные сигналы. Тишину нарушили громкие скрипы и лязг железа. Воины натягивали кольчуги, помогали друг другу застёгивать ремешки шлемов, словно заботливые мамаши, ухаживающие за малыми детьми. Десятки вёсел разом опустились в воду, которая буквально забурлила, вспенилась. Конунг на мгновение закрыл глаза и втянул ноздрями воздух. Он уже почувствовал аромат предстоящего боя. На мгновение все замерли. Каждый из воинов, рассматривая очертания береговой линии, вполглаза, поглядывал на своего вождя. Ингельд ощущал эти взгляды: «Как же я люблю этот миг, это затишье перед боем». Единственное, что нарушало тишину, это плескание воды, бьющейся о борта корабля.
– Начинаем, – произнёс Ингельд чуть слышно, но, показалось, что его услышали все.
Конунг посмотрел на небо. Над его головой кружили вороны.
Кукша стоял у бойницы, опершись на древко копья. Утренняя свежесть, пришедшая на смену теплой ночи, заставляла ёжиться и переминаться с ноги на ногу. Он смотрел на расстилавшуюся дымку, и вспоминал вчерашний день. День завтрашний сулил большие перемены. Сам Заброда – купец от пушного ряда29 согласился принять у себя молодого дружинника. Причиной предстоящего визита стала Забродина дочка Ружена – зеленоглазая пышногрудая девка с бойким нравом и острым языком.
Поначалу на все попытки Кукши к ней подступиться, красотка отвечала отказом. При этом то и дело строила глазки, как будто завлекала, дразнила. Оно и ясно: купеческой дочке и самой приглянулся розовощекий соседский паренёк – сын горшечника Лепки. Но в их совместных беседах, Ружена только похохатывала и высмеивала парня по любому поводу:
– Ай да ухажёр: портки в глине, от самого печной гарью несёт. Зачем мне такой воздыхатель?
Кукша обижался, но терпел. Ружена не унималась пока парень и вовсе не озлобился.
– Ну и ладно. Раз я тебе плох, другую сыщу. Что девок в городе мало? Батя мой, спроси любого, один из лучших мастеровых в городе. Я у него старший, а значит наследник, любая такому жениху рада будет.
– Что с того, что отец твой лучший? Велика честь глину месить?
– А где ж, по-твоему, эта честь?
Ружена перестала хихикать:
– Парень ты крепкий, шёл бы в ратники.
Кукша продолжал делать вид, что дуется.
– Вон дядька мой, Живан, он в сотню городскую в лаптях пришёл, а сейчас – сотник.
Кукша задумался: «Эвон оно как, вон чего придумала».
– Я ведь могу дядьке слово замолвить, – не унималась бойкая девица. – Мне он не откажет. Тогда бы я, глядишь, за тебя и пошла, да и батя мой…
Раздумывал Кукша недолго. Он и сам, порой, с завистью поглядывал на городскую дружину. Всегда в дорогих одёжах, справные, ухоженные. Он сам, да и товарищи его не раз сторонились, уступая дорогу, городским ратникам. «А что? Коль шепнёт Ружена дядьке, глядишь, и выгорит. А горшки лепить, мне и самому надоело».
С того дня, как состоялся этот разговор, прошло, почитай, с полгода. Сотник и вправду не смог отказать любимой племяннице, и вскоре сын горшечника вступил под его начало. И вот сегодня, стоя в карауле на башне, парню не терпелось поскорей сдать пост и отправиться к Ружениному родителю. «Теперь-то Заброда уж точно не откажет. Отдаст дочку, никуда не денется». Кукша с гордостью поправил пояс. Ещё накануне парень приготовил белую рубаху, сапоги и запасся подарками для будущей невесты. Но утро, почему-то, казалось нескончаемо долгим. Голова под войлочным подшлемьем, несмотря на прохладу, вспотела, Кукша снял шлем и утёр пот. С реки дул легкий ветерок. «Никак парус?». Сквозь туман показался нечёткий контур. «А вот и второй, третий. Купцы, от варягов плывут? Или повольники с Ладоги возвращаются?». Парень нацепил шлем и перебежал к другой бойнице. Вниз по Волхову двигалась вереница судов. «Резво плывут, и туман им нипочём, – Кукша высунулся из бойницы. – Да тут целый флот, а паруса-то, кажись, не наши. Не было бы худа». По телу пробежал холодок: «Тревогу бить? А вдруг свои, так ведь потом засмеют». Корабли тем временем приближались. «Варяжьи это корабли. Вон на носах рожи звериные».
Ознакомительная версия.
